Комната из листьев - Кейт Гренвилл

это чистейшие испанские мериносы. За красивую сказку он выложил красивые деньги. Может, их предки когда-то и были испанцами, но с тех пор в них кучу всего намешали. Я сказал ему, что они такие же испанцы, как я голландец!

Вспомнив свою остроту, он довольно рассмеялся.

Дедушка упоминал о легендарных испанских мериносах, овцах ценнейшей породы, со столь качественной шерстью, что испанцы никому их не продавали. Я была рада, что дедушки здесь нет и он не видит живое воплощение легенды.

Зачем мистер Макартур купил этих замухрышек? Ну, здесь все просто: чтобы досадить новому священнику, мистеру Марсдену, возомнившему себя фермером.

– Я всех хотел купить, – рассказывал мой муж. – Но Уотерхаус уже ударил по рукам с Марсденом. Я не отставал от него, однако этот упрямец продал мне только половину.

Мистер Макартур смотрел, как овцы с блеянием бродят по кругу.

– Одна радость, что пастору насолил. Видели бы вы его приунывшую рожу. Не у него одного в Новом Южном Уэльсе есть мериносы испанской породы! Этот кретин лелеет мечту производить тонкорунную шерсть. Представляете?!

И все равно, я видела, он сожалеет о своей покупке.

– Будем держать их отдельно, – распорядился мистер Макартур. – Чтобы сохранить чистоту породы.

Он так говорил, словно у него было не шесть испанских мериносов, а целое стадо – голов сто.

– Будем сохранять чистоту их нечистоты, – скаламбурил мой муж и расхохотался. – Чтобы я мог выдать их за чистокровных испанцев тому, кто в следующий раз пожелает приобрести настоящих мериносов.

Ханнафорда новые овцы не вдохновляли. Мне он сказал, что испанские мериносы, по слухам, медленно размножаются и не заботятся о своих ягнятах. Сомневался он и относительно сохранения чистоты породы. Шесть овец, спаривающихся только между собой, образуют хилое стадо. Однако он строго выполнял указания мистера Макартура и, задействовав массу работников, огородил забором пастбище, на котором паслись печальные испанцы.

Какая радость – снова возиться с овцами

Испанские мериносы объягнились. Мистер Макартур был разочарован: от четырех овец всего три ягненка.

Ханнафорд находился в загоне с одной из матерей. Пытался, я видела, убедить ее, чтобы она стояла смирно и покормила малыша. Мать не смотрела на свое дитя, и, стоило ягненку к ней приблизиться, она поспешно бросалась в сторону, шарахалась от него, как от чужого. Бедняжка оставался ни с чем. Мы смотрели, как он на тоненьких ножках гоняется за матерью: спотыкается, падает, снова ковыляет.

– Миссис Макартур, я подержу ее, а вы, пожалуйста, поднесите к ней ягненка, – попросил Ханнафорд, хватая овцу.

Ягненок у меня на руках – словно пушинка. Обаятельный малыш с гладкой мягкой шерсткой, как детская игрушка. Его нужно было срочно покормить. Я опустилась на корточки возле матери, погладила ее по морде, поднесла к ней ягненка, и она наконец утихомирилась. Стояла спокойно довольно долго, давая малышу пососать вымя. Как же мне было радостно, что я снова вожусь с овцами, вдыхаю запах шерсти, вспоминая все, чему учил меня дедушка.

– Прямо сердце разрывается, – произнес Ханнафорд.

На каком-то этапе становления породы кровь, отвечающая за материнский инстинкт, и кровь, отвечающая за хорошую шерсть, разделились. Вот лестерские овцы – совсем другое дело.

Ягненок напился молока и, притомившийся после погони за матерью, улегся на траву.

– А что если скрестить испанцев с нашими овцами? – промолвила я. – Какими будут гибриды, когда повзрослеют? Сохранится у них материнский инстинкт, улучшится ли шерсть?

Я размышляла вслух, но Ханнафорд молчал. Склонившись над овцой, с сосредоточенным видом вынимал из ее шерсти колючку. Я осознала, что поставила его в тупик. Не ему было напоминать мне о распоряжении моего мужа «сохранить чистоту породы».

– На этот счет ничего не могу сказать, миссис Макартур, – наконец ответил он. – Я – человек необразованный.

– Вздор, мистер Ханнафорд, – возразила я. – Не вам прикидываться необразованным. Вы – овцекрад. Покажите мне человека, который в овцах разбирался бы лучше, нежели тот, кто чуть жизни не лишился ради хорошего барана?

Он рассмеялся, довольный, что ему не пришлось платить столь высокую цену. А я была рада, что разрядила атмосферу неловкости. Хорошая шерсть или инстинкт материнства? Загадка? Да. Но это было лишь минутное любопытство. Разгадать эту загадку было бы неплохо, но она не стоила того, чтобы настраивать против себя мистера Макартура.

Ханнафорд стоял возле овцы, разглаживая и раздвигая на ней шерсть. Мягкая, тонкая, кремовая, она упруго выпрямлялась под его пальцами.

– Бараны… – начал он. – Знаете, миссис Макартур, самец может осеменять кого угодно… вы уж простите меня за такое выражение. И при этом ничего не потерять. Не потерять своей…

Он избегал употребления слова «чистокровность». Мы не смотрели друг на друга. Наши взгляды были прикованы к шерстяному слою, что открывался под его руками. Руно. Это слово прозвучало в голове голосом дедушки. Эластичное, плотное, хорошо извитое, это руно было отменного качества, дедушке такое и не снилось.

– Разумеется, испанских овец должно держать отдельно, – сказала я.

– Так и будет, миссис Макартур, даже не сомневайтесь, – заверил меня Ханнафорд. – А испанские джентльмены, как исполнят свой долг в отношении своих соотечественниц, пусть потом занимаются другими овцами, насколько хватит сил.

Наконец он посмотрел мне в лицо.

– Чистота породы не пострадает, миссис Макартур, уверяю вас. Ничуть.

О, он знал про мои затруднения. Здесь все это знали.

Как это ни прискорбно

Какой дурак откажется от земли, если ее можно получить бесплатно? И мистер Макартур, конечно же, не отказывался. Но не земля была его настоящим увлечением. Его не интересовали ни овцы, ни пшеница. И уж тем более не обязанности воинской службы, неожиданно ставшие столь обременительными. Всеми его помыслами владела торговля: «Британия» была лишь первой ласточкой; с тех пор суда регулярно снаряжали за товарами. Но старался он не только ради огромных прибылей, что приносила торговля спиртным. Его натура жаждала быть в самой сердцевине сложного переплетения людских пороков – алчности, страха, лености, злопыхательства, – манипулировать окружающими, интригуя, строя козни, искушая, угрожая, задабривая. Большее удовольствие, чем деньги и даже чем власть, возможность влиять на события, приносили мистеру Макартуру его собственные хитроумные планы.

Мы прожили в Парраматте всего несколько месяцев, и вот однажды муж пришел ко мне, любезный до невозможности.

– Как это ни печально, моя дорогая жена, – начал он, – даже прискорбно, но я должен на время уехать в Сидней. Это очень важно. Если мы хотим, чтобы ДЗ и впредь покровительствовал мне.

То самое, на что я даже не решалась надеяться. Но я надула губы, для виду, ну и чтобы подразнить мужа. А сама наблюдала, как он придумывает очередной довод.

– В Корпусе ведь одни мошенники, – стал объяснять мистер Макартур. – Если меня там не будет, кто-нибудь из них сочтет, что сможет зафрахтовать судно и организовать новое плавание не хуже меня. Мне просто необходимо быть в Сиднее.

– Понимаю, – проронила я. – Но, может, вы возьмете