Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо - Анджей Выджинский

Тапурукуару раздражало ослабление бдительности Трухильо. Ведь его можно было бы подбить на развязывание гражданской войны, и тогда к нескольким десяткам тысяч убитых противников Трухильо, к двадцати тысячам трупов гаитян прибавилось бы по крайней мере столько же новых. Другой такой случай представится не скоро. Сейчас в Республике действуют два пока еще слабых партизанских центра; имена их руководителей уже известны Тапурукуаре. Но он пока не собирался их выдавать, предпочитая подождать, чтобы получить возможность увеличить эти несколько десятков трупов до нескольких десятков тысяч. Ради такой цели стоило подождать.

Но все это не мешает тому, что должно произойти. За последние несколько недель арестованы тысячи людей, сотни других убиты, в Сан-Педро-де-Макорис вся учащаяся молодежь брошена в тюрьмы. Бывшие соратники Трухильо, не будучи уверены в переменчивой милости диктатора, удирают за границу, опасаясь, что в один прекрасный день их обвинят в заговоре и подготовке покушения на Трухильо. Может повториться 1930 год или даже 1954 — год неудачного покушения на диктатора. Несколько недель назад Рамон Кастильо заявил в Пуэрто-Рико, что Трухильо падет в течение ближайших двух месяцев.

Второй месяц был на исходе.

Я поехал к Манагуа. Едва я ударил тяжелой колотушкой в форме головы тигра в дверь, как она отворилась: казалось, Хуана поджидала меня. Она загородила мне дорогу. Я заметил два кровоподтека у нее на лице.

— Вы меня вызывали.

— Лучше уходите!

Я постарался как можно деликатней втолкнуть ее в холл и захлопнул за собой дверь.

— За домом следят, — сказала она.

— Через несколько минут вы меня выставите и крикнете, чтобы ноги моей здесь никогда больше не было. Неплохо бы при этом выругаться, но достаточно громко, чтобы могли услыхать шпики.

— Мне придется позвонить в полицию и сообщить, что вы здесь были. Так они мне велели.

— Звоните, но после моего ухода. Как называется аэродром?

— А вы захватили конверт, который я вам дала?

— Да.

— Мне пришлось рассказать об этом конверте — они меня били… Если я его им не отдам, меня убьют. Вы должны мне его вернуть.

Я протянул Хуане конверт.

— Я обещал, что не причиню вам вреда.

— Все же меня избили.

— Из-за кого-то другого. Когда я заходил к вам, дом еще не был окружен шпиками. Так как же называется аэродром?

— Эмитивилль, на Лонг Айленде.

Я не знал такого аэродрома, да и никогда не подумал бы искать его на Лонг Айленде.

— Вы уверены?

— Октавио меня не обманывал. Он ничего не скрывал, видимо, надеялся, что его участие в секретных делах Республики польстит мне.

— Эмитивилль, — вслух повторил я.

— Да, Теперь у меня к вам просьба. Я сказала им, что вы просматривали письма и, очевидно, взяли конверт тайком от меня. Я не призналась, что дала вам его сама. Они грозили убить меня, если я не получу его обратно.

— Но ведь вы отдадите им конверт.

— Я понятия не имею, кому его надо отдать. Меня страшит сама мысль о том, чтобы пойти в управление полиции. Они просто меня оттуда не выпустят. Достаточно прихоти какого-нибудь мелкого служащего — и мне конец, тогда уж никакой конверт не поможет.

— Вы думаете, что я туда пойду?

— Ах, нет! Но есть другой выход. Меня вчера навестила одна наша общая с Октавио знакомая. Моника Гонсалес. Я ей все рассказала, тогда она предположила, что знает вас, потому что, как ей кажется, вы узнавали у нее мой адрес. Вы действительно обо мне спрашивали?

— Не помню.

— Моника танцует в «Гаване». Туда часто приходят разные люди из полиции; она кое-кого из них знает и обещала мне отдать письмо кому следует. Ее тоже допрашивали по делу Октавио, и человек, который вел допрос, упомянул, что уже разговаривал со мной. Она отдаст конверт прямо ему. Так будет лучше всего.

— Пошлите конверт с кем-нибудь из прислуги.

— Нет, об этом никто не должен знать. Я не доверяю прислуге, которую рекомендовал мне Октавио. Вы скажите Монике, что конверт нашелся.

— Если дом окружен, за мной будут следить.

— У вас есть машина. Вы удерете от них, петляя по городу. Впрочем, какая разница, узнают ли вас здесь или увидят потом в «Гаване». Они только что вас видели и знают, что это вы отняли у меня конверт. Вы ничем не рискуете.

— Пожалуй, так можно сделать… Мне как раз хотелось бы познакомиться с Моникой Гонсалес. Вы не говорили ей, что я узнавал название аэродрома?

— Конечно, нет! Я скорей бы умерла со страху. И так у моей матери сердечный приступ, не знаю, чем все кончится… А на мое лицо вы обратили внимание? На теле тоже несколько синяков. Умоляю, отдайте конверт Монике. — Она сунула конверт мне в боковой карман пиджака.

— Хорошо.

— Теперь я вытолкну вас за дверь. Спасибо за все… И не приходите сюда больше ни под каким видом.

Я сел в машину и, не оглянувшись, отъехал от дома Манагуа. Промчавшись по шумной центральной улице, я принялся кружить по городу: неожиданно сворачивал в узкие переулки и выезжал из них, чтобы, резко повернув, снова скрыться в одной из боковых улиц. Через двадцать минут я остановил машину в старой части Сьюдад-Трухильо, неподалеку от «Гаваны».

Возле бара сидела Моника Гонсалес. Ни мулата, ни гитариста я не заметил.

Я поклонился и громко спросил, можно ли к ней подсесть.

Она кивнула.

— А где мулат?

— Они с моим аккомпаниатором в управлении полиции. Их допрашивают по делу об убийстве какого-то сержанта гвардии Трухильо.

— Кто же его убил?

— Это будет видно. Вы должны были прийти вчера…

— Поскольку вчера произошла такая история, оказалось очень удачно, что меня в «Гаване» не было. Моника, я от Манагуа. Она просила передать вам конверт.

— Ах, вот оно что! Значит, это вы! У нее из-за вас были ужасные неприятности. Вы безжалостны и готовы на любого навлечь опасность, лишь бы только раздобыть какую-нибудь маловажную деталь.

— Манагуа пострадала не из-за меня.

— Но ведь вы Гордон, секретарь Этвуда.

— Нет.

— Теперь уж я ничего не понимаю.

— Манагуа посетили два человека, заинтересованные в этом деле, — я умышленно пытался заморочить Монике голову. — Я — второй, а конверт мне дал тот, первый.

— А он сам не мог прийти к Манагуа?

— Нет. И мне пришлось его выручать, — продолжал я выдумывать, стараясь как можно больше запутать представления о моей особе.

— Я была уверена, что вы и есть Гордон. Кто же вы на самом деле? Как вас теперь зовут, где вас можно найти?

— Вам это знать ни к чему, поскольку мне известно, где вас можно найти. Давайте будем считать, что я — Гордон. И на том остановимся.

— После убийства сержанта гвардии «Гавану», вероятно, закроют, да и все остальные ночные рестораны тоже. Вы, наверно, разбираетесь в сложившейся ситуации?

— Я видел в городу множество полицейских патрулей и войска, слышал об отдельных арестах, но не знаю, в чем дело.

— Предполагают, что было произведено покушение на Трухильо. Вы не догадываетесь, кто на сей раз инспирировал это развлечение?

— Нет, не представляю себе.

— Никто ничего не знает. Очень страшно жить в стране, в которой никогда ничего не знаешь.

— Я знаю, что у власти находится Трухильо. И этим все объясняется.

— Мы утратили способность с такой легкостью ставить диагнозы. С конверта снята фотокопия?

— Нет. Гордон не показывал его Этвуду. Я возвращаю его на свою ответственность, потому что не хочу подвергать опасности Манагуа.

— Хуане повезло, что она так красива. Однако это забавно. Ваша разведка отказывается от старых методов?

— Возможно, ее агенты позволили миссионерам обратить себя в новую веру, — сказал я. — Ну, пора идти. Если обо мне будут спрашивать, скажите, что я пытался назначить вам свидание у себя в гостинице, но вы отказались, и, обидевшись, я ушел. До свидания, может быть, мы еще увидимся.

Нет.

— Вы узнали название аэродрома Икс?

— Может быть, мне кое-что удастся выяснить. Будьте осторожны, за «Гаваной», наверно, следят.

— Почему же вы хотели затащить сюда настоящего Гордона?

— В связи с осложнившимся внутренним положением в нашей Республике и последними арестами мне нужно было передать ему очень важные сведения. Кроме того, я просила прислать его сюда еще до вчерашнего убийства сержанта; тогда за «Гаваной» не следили.

— Можете все сказать мне.

— Вы же занимаетесь исключительно делом Мерфи.

— Вы знаете больше.

— Из центра по коротковолновому приемнику меня предупредили, что ко мне явится некто и назовет мой номер. И что этот «некто» интересуется только делом Мерфи и ничем больше. Но неважно. Если я не смогу ничего передать посольству через Гордона, я пошлю сообщение непосредственно в центр. Послезавтра — забронированный для меня день связи. Прощайте, будьте осторожны.