Охота - Эндрю Фукуда

Я кидаюсь к ним, не зная, как мне удается развить такую скорость — силы давно меня покинули.

Сзади доносятся безумные голоса, скрежет когтей по мрамору, стук и звуки поскальзывающихся ног.

Десять ярдов. Я тянусь вперед, к дверной ручке.

Что-то хватает меня за щиколотку.

Что-то теплое, влажное и липкое. Но достаточно плотное, чтобы удержать меня, чтобы уронить меня.

Я с грохотом падаю на пол. Воздух вылетает из моих легких.

Это Физкультурник, вернее, оставшаяся от него липкая масса. Желтый гной заливает его ноздреватое, как растаявший сыр, лицо. Он открывает почти беззубый рот (я замечаю россыпь зубов, валяющихся на ковре), чтобы зашипеть, но вместо этого получается просто булькающий звук.

Я пытаюсь отбиться, но его хватка становится только сильнее. Я вскрикиваю, пинаю его свободной ногой и попадаю ему в лицо. Моя нога тонет в липкой дряни — в какой-то момент я чувствую под своим ботинком его глаз, и меня едва не рвет, — но наконец упирается в кость. В то, что было костью, во всяком случае. Его голова не столько взрывается, сколько сползает с шеи.

Некогда об этом думать.

Я вновь на ногах, мои пальцы сжимают ручку двери, я распахиваю ее. Солнце ослепляет меня, но я не останавливаюсь. Только не сейчас, когда крики гнева и разочарования все еще раздаются за спиной. Я бегу, сощурившись, почти ничего не видя перед собой. Все, о чем я могу думать — это бежать дальше, как можно дальше от дверей. Я не останавливаюсь, даже когда понимаю, что отбежал достаточно далеко. Я коротко вскрикиваю — не знаю, от злости, или от радости, или от разочарования, или от любви, или от страха. И продолжаю кричать, пока крики не превращаются во всхлипы, пока я не падаю от усталости вниз лицом на песок. Мои кулаки сжимаются и разжимаются. Песок у меня в руках, песок у меня в носу, во рту, в горле. Тишину нарушают лишь мое рваное дыхание и сдавленные всхлипы. Мои слезы падают на песок. Песок, омытый прекрасным, убийственным, ослепительным светом солнца.

У меня не осталось сил, чувств, мыслей, но я поднимаюсь и иду к Куполу. Кости все еще ноют от пережитого на лестнице. Я осматриваю лодыжки. Опухоли нет, но важнее всего то, что на моей левой лодыжке, за которую меня схватил Физкультурник, нет порезов или царапин. Очень тихо, даже ветра не слышно. Я обхожу библиотеку по широкой дуге. Вряд ли еще кто-то из охотников попытается выйти наружу, особенно учитывая, что солнцезащитного плаща у них больше нет, но я не хочу рисковать. Кажется, оттуда доносится слабое шипение. Но и оно стихает по мере того, как я приближаюсь к Куполу.

В деревне геперов все тихо.

— Эй! — Тишина. — Эй!

Я захожу в одну из хижин. Пусто, как я и думал. Во второй тоже. Пылинки парят в луче света.

Куда бы я ни пошел, меня встречает пустота. Не видно ни одного гепера. Ни в огороде, ни под яблонями, ни на тренировочной площадке, ни в хижинах.

Они ушли, причем, судя по всему, уходили в спешке. Недоеденный завтрак остался в главной комнате: на столе валяются надкусанные ломти хлеба, стоят полупустые стаканы с молоком. Я вглядываюсь вдаль, надеясь увидеть движущиеся точки или облачко пыли. Но их нигде нет.

Пруд в очередной раз предоставляет мне то, в чем я нуждаюсь: воду. И тишину, и свет, и покой. Я пью, а потом ложусь рядом, свесив в прохладную воду руку и ногу. Примерно через четыре часа стены Купола, покинутого прежними обитателями, поднимутся из земли. Место ушедших займет новый… обитатель? Нет, узник. Так я буду себя чувствовать, оказавшись в одиночестве за этими стеклянными стенами. Узник, такой же, как Пепельный Июнь, запертая в яме, глубоко в недрах земли.

Как долго она сможет там продержаться? Старый гепер, по их словам, скопил достаточно еды и воды, чтобы прожить три месяца. Но сколько нужно прожить одному в холоде и темноте, чтобы потерять надежду? Через какое время твой разум даст трещину от постоянных шагов, стуков и царапанья сверху?

Зачем она это сделала?

Я знаю ответ, он очевиден, но я не понимаю.

Она сделала это ради меня. Как только она увидела, что кто-то в солнцезащитном плаще пытается из библиотеки добраться до главного здания, она поняла, что мне осталось жить считанные минуты. И сделала единственное, что могло меня спасти.

Я провожу левой рукой по земле, так, чтобы мелкие камушки вонзились в ладонь, и закусываю нижнюю губу, пытаясь прогнать чувство, что я упускаю что-то очень важное. Никак не получается избавиться от ощущения, что я расслабляюсь в то время, когда должен собраться и что-то делать. Но что? Я сердито шлепаю рукой по поверхности пруда, и брызги падают мне на лицо.

Что я упустил? Я сажусь и проигрываю в голове с конца до начала все, что делала Пепельный Июнь: прыжок в яму, бешеная гонка к «Знакомству», головокружительный спуск по лестнице, письмо, брошенное в печку…

Я подскакиваю.

Это была не печка.

Это была Пуповина.

Я бегу к ней. Даже издалека вижу мигающий прямо над дверцей зеленый свет. Оказываюсь там за несколько секунд.

Вот оно. В уголке лежит маленький, сложенный вчетверо лист бумаги.

Он шелестит у меня в пальцах. Короткое письмо, написанное в спешке. В лихорадочной спешке, чтобы быть точным.

Джин,

Если ты это читаешь, значит, у тебя получилось. Не сердись на меня. И на себя тоже. Больше ничего нельзя было сделать.

Со мной все будет в порядке. Ты оставил мне кое-что. Не важно, насколько темно или одиноко мне там будет, мне будет что вспомнить. Те несколько часов, что мы…

Время еще есть. Приведи геперов обратно. Когда они будут здесь и все выскочат за ними, воспользуйся суматохой и забери меня.

Я в «Знакомстве». Жду.

Быстрее, стой…

Не забывай

На этом письмо обрывается, кажется, на полуслове. Она спешила, буквы написаны вкривь и вкось, кое-как, ее паника видна в каждой черточке.

Я перечитываю письмо вновь и вновь, пока слова не въедаются намертво в мою память, пока ко мне не приходит осознание полной невозможности того, о чем она меня просит.

«Приведи геперов обратно» — эти слова так пугающе реальны, как будто бы их встревоженным шепотом произнесла сама Пепельный Июнь. Но я ничего не могу поделать, она должна понимать. Я не могу вернуть их. Они ушли, и я не представляю, где их искать. Не могу же я просто отправиться в Пустоши в надежде случайно на них наткнуться. Это все равно что совать руку в песок в поисках давным-давно потерянной монеты. А если, когда наступит ночь, я окажусь за пределами Купола, все будет кончено. Они учуют меня и убьют так же, как и тех геперов.

Я открываю глаза и смотрю на солнце, надеясь, что его слепящий свет сотрет из моей памяти слова этого письма. Я иду к тренировочной площадке, рассчитывая найти что-нибудь, на чем можно отвести душу, — копье, чтобы сломать его об колено, или кинжал, который можно с силой воткнуть в стену хижины. Но там ничего нет. Я пинаю валуны, кидаю камни как можно дальше в Пустоши. И все равно меня не оставляет чувство, что я что-то пропустил, что я неправильно прочитал ее письмо.