Колдун - Кай Вэрди

И жрать. Он будет еще живой, а мы будем отламывать его жареные пальцы и жрать их у него на глазах, — усмехнулся Мишка. — Сперва на руках, потом на ногах… Поспорили с Тамарой, кому ляжечки достанутся… Ну он и впечатлился, — пожал плечами парень. — Поверил.

— Ну вы даете! — передернулся от отвращения Черных. — Иди отдыхай, позовем, если снова заартачится. Только вот за ляжки его я с тобой спорить не стану.

— Да и не надо. Мы вам ухи поджарим, — широко улыбнулся Мишка.

— Спасибо… Мне мои уши и сырыми нравятся, — на всякий случай прикрыв рукой ухо, отозвался майор. — Ступай уже, каннибал доморощенный.

Уставший после допроса полковник остался ночевать в расположении. Когда пленного увели, он, набросив на плечи шинель — ближе к ночи ощутимо похолодало — отправился обходить расположение. Вскоре его внимание привлек огонь небольшого костерка. Подойдя поближе, он с удивлением увидел Мишку и Арсена, сидящих возле огня. «А где девчушка?» — пронеслось в голове у полковника, и он неслышно, держась в тени деревьев, подобрался поближе к огню, наконец разглядев и Тамару, уютно устроившуюся на еловых лапах, свернувшись калачиком под большой шинелью и умостив голову на коленях Арсена. Тот, откинувшись спиной на ствол березы, тихонько перебирал волосы девочки, разглядывая звездное небо. Мишка, задумчиво опершись подбородком на руку, ковырялся палочкой в костре. Егоров прислушался.

— Вот закончится вайна, увэзу тэбя в горы, на Кавказ… Станэшь настаящэй царицэй. Всё к тваим ногам брошу: и звезды, и луну, и рэки, и азера! Станэшь ест сладкий виноград, пить тэрпкое вино, дышать горным воздухом. А подрастешь, жэнюсь на тэбэ. Всю жызн на руках насить стану. И родишь ты мне дочку. Назавем ее Сакварела, что значит любимая, чтобы всэгда наша дочь знала, как силно мы ее любим…

— Арсен, а горы… Они какие? Там же камень только… Они высокие-высокие… Как же там люди живут, в камнях? — раздался нежный голосок Тамары.

— Эээ… Зачэм так гаваришь? Горы… ани прэкрасны! Облака, плывущие па нэбу, нэ могут пройти мимо, и изо всэх сил цэпляются за их вэршины, чтобы побыть там еще нэмного. А ты видэла горные рэки? Они звэнят, они пают, неся с гор чистэйшую, хрусталную воду. А озера? Они, словно пиалы, хранят в сэбэ хрусталную воду, что принэсла им рэка. Они глубокие-глубокие, но чистые настолко, что ты увидишь каждый камэшэк на днэ, и захочэш взят его сэбэ на памят, а нэ сможэш — он толко кажэтся близким, а на самом дэлэ он глубоко-глубоко… А водопады? Видала ты водопады? Эээ, дэвочка… Ты ничего нэ видала. Но я покажу тэбэ. Есть в горах и лэса, и луга, и сады. А какой виноград растет у нас!..

Егоров, постояв немного и глядя на ребят, уютно устроившихся возле костра, тихонько, чтобы не спугнуть их и не нарушить такие редкие, и оттого ставшие драгоценными минуты мира и покоя, отошел от костра и направился к Черных. Им еще предстояло обсудить много вопросов.

Мишка, задумчиво собирая прогоравшие угольки в кучку и слушая тихий, ровный голос Арсена, пытался понять, что с ним сегодня стало. Внутри до сих пор что-то неприятное, темное и злое свивало свои кольца, ища выхода.

Он прекрасно помнил, как это что-то вдруг вырвалось наружу, помнил расширившиеся от ужаса глаза немца, застывшие над ним… Помнил и то, как легко было позвать это, как естественно у него это получалось, и как просто подчинить себе человека, парализованного страхом. Его можно даже убить… Убить одним только взглядом. И Мишка чувствовал, что с каждым разом это будет получаться все легче и легче, и все труднее станет удерживать внутри себя это…

А если он вдруг разозлится на Тамару или Арсена? Неужели он и их сможет убить? И что-то ему подсказывало — да, сможет. Сможет, и даже не заметит того, и будет не в силах остановиться, как не мог он остановиться тогда, в лесу… И если бы не Тамара, он бы убил этого Рауля…

Что же такое поселилось в нем? Мишке казалось, что он уже смирился с тем, что ему придется бесконечно видеть и чувствовать людей… И, если признаться, иногда он находил странное удовольствие в том, что видел человека буквально насквозь, со всеми его самыми потаенными мыслями и желаниями. И он даже научился не реагировать на вливавшийся в него при каждом прикосновении шквал эмоций, мыслей и образов, отодвигая все лишнее куда-то на задворки сознания, и словно сквозь сито вылавливая нужную для него информацию…

Да, это было удобно, и даже начинало нравиться. Иногда он чувствовал себя всемогущим, и это поднимало его в собственных глазах. Иногда ему хотелось показать всем, на что он способен, и посмеяться над некоторыми жалкими лицемерными людишками… Но страх стать подопытным кроликом каждый раз останавливал парня от демонстрации своих способностей окружающим.

Но, как оказалось, это все было детской игрой по сравнению с тем, что вырвалось из него сегодня. И Мишка отчетливо понимал: еще немного, и он превратится в чудовище, убивающее одним взглядом. Он уже почти стал таким чудовищем. Как легко и с какой готовностью отозвалось это нечто, когда он взглянул в глаза диверсанта там, в блиндаже. И скольких усилий стоило Мишке загнать это обратно, едва позволив ему выглянуть на мгновение из его глаз… Именно там он почувствовал, что если сейчас выпустит из себя это, то уже не сможет остановиться. И ему хотелось бежать, бежать подальше от людей, чтобы спрятаться, чтобы не допустить…

Самое страшное, что могут пострадать его друзья: Арсен, Тамара, Степаныч, Николай Егорыч… Даже в кошмарных мыслях не мог он допустить, что они почувствуют хотя бы каплю, самый мизер того, что росло и свивалось у него внутри. Нет. Отныне он должен забыть, что он умеет, и вообще перестать пользоваться тем, что в нем проснулось. И никогда, никогда не позволять вот этому даже шелохнуться внутри него…

Мишка, задумавшись, не замечал, что костер почти погас, и он сгребает давно обгоревшей веточкой последние угли, уже едва мерцающие красными звездами сквозь подернувшую их золу, в крохотную кучку. Погруженный в свои мысли и убаюканный ровным голосом Арсена, он все реже и реже шевелил рукой, постепенно проваливаясь в сон, уносивший его в совсем недавнее прошлое, где он был самым обычным мальчишкой, с азартом обходящим часовых, когда война еще казалась игрой…

Возле погасшего уже костра, под низким, усыпанным звездами небом, начинавшим подергиваться первыми, редкими еще тучками, сидели трое. Молодой мужчина, откинувшись на ствол дерева,