Черная ряса - Уильям Коллинз

9 июня.

Мадам Вилльрэ говорила со мной по секрету о весьма щекотливом вопросе.

Опять мне приходится писать о себе. Но только в кратких словах сообщу сущность того, что сказала мне старушка. Если я только буду просматривать эти строки почаще, я почерпну из них решимость воспользоваться ее советом.

Вот вкратце слова мадам Вилльрэ:

«Стелла говорила со мной по секрету после того, как встретила вас вчера в саду. Ее нельзя обвинять в том, что она старалась скрыть от вас слабость, которую вы, конечно, уже сами заметили. Но она считает необходимым через мое посредство сказать вам несколько слов. Поведение ее мужа было для нее так оскорбительно, что она этого никогда не забудет. Она вспоминает с чувством отвращения свою „любовь с первого взгляда“, как вы называете это в Англии, которую она почувствовала в тот день, когда они увиделись в первый раз, и с сожалением вспоминает о своей другой любви, которая медленно, но сильно развивалась в ней. К своему стыду, она признается, что не могла представлять пример исполнения долга и сдержанности, когда вчера ей пришлось быть с вами наедине. Она просила меня передать вам свое желание, чтобы в будущем вы виделись с нею не иначе, как в присутствии кого-нибудь. Не упоминайте об этом при следующей встрече и поймите, что она говорила со мной, а не с матерью только потому, что боится, как бы мистрис Эйрикорт не употребила резкие выражения и снова бы не расстроила вас, как уже однажды сделала это в Англии. Если вы не прочь принять мой совет, то вам следовало бы попросить разрешение продолжить свое путешествие».

Мой ответ на эти слова никому не интересен. Наш разговор был прерван появлением кормилицы у дверей павильона.

Она вела за руку ребенка.

Когда он начал говорить, первой его попыткой под руководством матери было старание назвать меня дядей Бернардом, но, больше одного слога из моего имени он еще не в состоянии произнести. Теперь он явился ко мне, чтобы пролепетать свой урок. Положив на мои колени свои маленькие ручки, он взглянул на меня глазами своей матери и сказал: «Дядя Бер». Это было ничтожное обстоятельство, но в эту минуту его слова разбили мне сердце. Я взял мальчика на руки и взглянул на мадам Вилльрэ. Добрая старушка сочувствовала мне, я подметил слезы на ее глазах.

Нет! Ни слова больше о себе. Снова закрываю тетрадь.

Восьмая выписка

3 июля.

Сегодня утром мистрис Эйрикорт получила письмо от доктора Уайброва. Оно помечено «Кастель Гандольеро, близ Рима». Здесь доктор поселился на жаркие месяцы, и здесь он видел Ромейна, ожидающего святого отца в знаменитом летнем дворце пап.

Как он принял уведомление мистрис Эйрикорт, неизвестно. Для человека, с репутацией Уайброва, без сомнения, отпираются двери, закрытые для простых смертных.

"Я исполнил свое обещание, — пишет он, — и могу сказать, что повел речь весьма осторожно. Результат несколько поразил меня. Ромейн не только не ожидал услышать о рождении ребенка — он ни физически, ни нравственно не был в состоянии перенести неожиданное сообщение. В первую минуту я подумал, что с ним случился удар. Но когда я подошел, чтобы попробовать его пульс, он вздрогнул и сделал мне слабый знак оставить его. Я поручил его попечению слуги. На следующий день я получил уведомление от его товарищей, что он плохо себя чувствует после испытанного потрясения, и просьбу не поддерживать с ним ни личных, ни письменных отношений.

Очень сожалею, что не могу прислать вам более утешительного отчета о моем вмешательстве в это прискорбное дело. Может быть, вы или ваша дочь что-нибудь и услышите о нем".

4-9 июля.

Писем не получено. Мистрис Эйрикорт по-видимому, беспокоится. Стелла же, как кажется, чувствует облегчение.

10 июля.

Из Лондона получено письмо на имя Стеллы от поверенного в делах Ромейна. Доход, от которого она отказалась для себя, переведен законным порядком на имя ее ребенка. Затем следуют технические подробности, повторять которые бесполезно. Со следующей почтой Стелла отвечала поверенному, что, пока она жива и имеет влияние на сына, он не будет пользоваться предлагаемыми ему средствами. Мистрис Эйрикорт, месье и мадам Вилльрэ, даже Матильда — все упрашивали ее не отправлять письмо. На мой взгляд, она поступила, как следует. Хотя не существует майората, но аббатство Венж все-таки по праву рождения принадлежит мальчику и крайне несправедливо предлагать ему взамен этого поместья что-нибудь другое.

11 июля.

Я вторично предложил уехать из Сен-Жермена. Присутствие третьего лица при наших встречах становится невыносимым для меня. Стелла пользуется своим влиянием, чтобы удержать меня.

— Кроме вас, никто не сочувствует мне, — говорит она.

Я снова нарушил свое обещание не писать о себе. Но на этот раз у меня есть небольшое извинение. Для успокоения моей собственной совести, я должен сказать, что поступал так, как мне казалось правильным. Не моя вина, что я остаюсь в Сен-Жермене несмотря на совет мадам Вилльрэ.

Девятая выписка

13 сентября.

Из Рима пришли ужасные известия о иезуитской миссии в Аризоне.

Индейцы напали на новый дом миссии. Строение сгорело дотла, а миссионеры все перерезаны, за исключением двух, которых увели в плен. Имена этих последних неизвестны. Сообщение запоздало на четыре месяца из-за междоусобной войны в Соединенных Штатах и смут в Центральной Америке.

Просматривая «Times», который мы аккуратно получаем здесь, я нашел подтверждение известия в краткой заметке, но и здесь имена миссионеров не были названы.

Мы надеемся почерпнуть дальнейшие подробности из нашей английской газеты. «Times» занимает исключительное положение, вся английская нация является его добровольным сотрудником. В случае затруднений у себя дома англичане обращаются к редактору этой газеты. Если во время путешествия по цивилизованным государствам или по странам дикарей с ними случается что-нибудь замечательное, они сообщают это редактору. Если кто-нибудь из наших соотечественников знает об ужасном избиении миссионеров, я могу точно сказать, где мы найдем известие о нем в печати.

Вскоре после моего прибытия сюда Стелла пересказала мне свой достопамятный разговор с Пенрозом в саду Тен-Акр-Лоджа. Я знал теперь, в чем заключалась услуга, оказанная ей молодым патером, но никак не ожидал того приступа горя, который охватил ее, когда она прочитала телеграмму из Рима.

Она даже дрожащим голосом сказала:

— У меня не будет счастливой минуты, пока я не узнаю, остался ли Пенроз в живых.

Неизменным третьим лицом с нами в это утро был месье Вилльрэ. Сидя у окна с книгой в руке — то читая, то окидывая сад взглядом садовода, — он вдруг заметил на своих грядках чужую кошку. Забыв обо всем на свете, старик быстро заковылял из комнаты, чтобы прогнать незваную гостью, а мы остались одни.

Я сказал Стелле многое из того, что теперь желал бы взять назад. Мною овладела отвратительная ревность. Я презренно намекнул на то, что Пенрозу нечего особенно гордиться тем, что он уступил просьбам прекрасной женщины, очаровавшей его, хотя, быть может, он и боится признаться в этом. Она восстала против моего недостойного намека, но мне не было стыдно за самого себя. Разве может женщина не знать, какое влияние ее красота оказывает на мужчину? Я, как негодяй, падал все ниже и ниже.

— Извините меня, если я ненамеренно рассердил вас, — произнес я. — Мне следовало знать, что я ступаю на нетвердую почву. Может быть, ваше участие в судьбе Пенроза объясняется более теплым чувством, чем благодарность.

Она отвернулась — грустной, но не сердитой, по-видимому, собиралась молча выйти из комнаты.

Дойдя до двери, она раздумала и вернулась:

— Даже если вы будете оскорблять меня, Бернард, я не в состоянии сердиться на вас, — сказала она тихо. — Я когда-то оскорбила вас, теперь я не имею права жаловаться на ваше оскорбление и постараюсь забыть его.

Она протянула мне руку и, подняв глаза, взглянула на меня.

Она не была виновата, я беру всю ответственность на себя. Через секунду она очутилась в моих объятиях, я почувствовал быстрое биение ее сердца у себя на груди и излил в бешеной исповеди все мое горе, мой стыд и любовь, я бесконечно осыпал ее губы поцелуями.

Она обняла руками мою шею и откинула голову с глубоким вздохом.

— Не злоупотребляйте моею слабостью, — шептала она. — Мы не должны более видеться.

Она дрожащей рукой оттолкнула меня и выбежала из комнаты.

Я снова нарушил данный обет — не писать о себе, но это не эгоизм, я чувствую действительное унижение, исповедуясь в своем недостойном поведении. Есть одно только средство загладить свой проступок — уехать из Сен-Жермена. Теперь, когда уже слишком поздно, я чувствую, как тяжела была для меня эта постоянная сдержанность.

Я еще писал, когда няня принесла мне записочку, набросанную карандашом. Ответа не требовалось.