Варяжский сокол - Сергей Шведов

– Ворон он не мой, каган-бек, – вздохнул скиф. – Говорят, он из Навьего мира прилетел. И, по слухам, прилетел он, Обадия, по твою душу.

– Ты что же, пугать меня вздумал, ган? – страшно сверкнул глазами в сторону Карочея Обадия.

– Я тебя не пугаю, каган-бек, а предупреждаю, – спокойно отозвался Карочей. – И говорю тебе то же, что говорил в начале похода Ицхаку – нельзя попустительствовать волхвам. Этот Черный Ворон, придуманный ими, многих ганов и хазар в смущение ввел. И пошли они на Варуну без веры в победу. Золото, Обадия, решает многое, но далеко не все.

– Он прав, – негромко сказал сестричаду Жучин. – На будущее это следует учесть.

– Я этого Ворона видел в битве, – сказал Карочей. – Сдается мне, что он и есть тот Ясный Сокол, о котором ты рассказывал кагану.

– Почему?

– Так ведь это он бежал впереди викингов, – пояснил Карочей. – У него на красном щите трезубец, родовой знак ободритских Рериков. Такие же трезубцы были на щитах князей Трасика и Сидрага, когда они сошлись на Калиновом мосту.

– Вот, значит, кто убил бека Иеремию, – нахмурился каган-бек. – Спасибо, что сказал, ган.

Бек Иеремия был другом детства Обадии. Карочей его, к слову, терпеть не мог. Но о мертвых либо хорошо, либо ничего, и потому скиф скорчил скорбную мину. Хорошо еще, что морской разбойник не снес голову самому каган-беку, который слишком уж опрометчиво приблизился к воротам Варуны.

– А ведь этот Черный Ворон жил, кажется, у гана Красимира, – произнес задумчиво Обадия.

– Это ты зря, каган-бек, – насторожился Карочей. – Уж Красимира-то грех подозревать. Ган первым бросился тебе на помощь. Этак и нас с беками Ицхаком и Вениамином ты можешь заподозрить, мы с тем Воиславом за одним столом сидели, и самого себя тоже, ибо это по твоему прямому приказу я заплатил Рерику за победу над сотником Рахманом аж триста денариев. Не каждого оборотня можно сразу распознать. А что до гана Красимира, то он в этом деле главный пострадавший, ибо вбросил-таки Черный Ворон в его род свое семя.

– Это ты к чему? – покосился на усмехающегося скифа Жучин.

– Это я к тому, что приманка у нас есть для Сокола, – сказал Карочей. – Ганша Ярина. Вот на нее мы и будем его ловить.

– Вряд ли он еще раз сунется в Итиль, – с сомнением покачал головой бек Вениамин.

– Так ведь Красимира можно будет отправить беком в тот же Сарай, ган такую честь заслужил своей храбростью, а Сарай к Варуне гораздо ближе, чем Итиль. Там мы за все с Варяжским Соколом и посчитаемся.

– Разумно, – кивнул головой Ицхак. – Займитесь им, беки.

Карочей не возражал. Уж если ловить Воислава, то лучше самому, чтобы Черный Ворон живым в руки ловцов не попался. Иначе, не ровен час, развяжется у него язык, и тогда гану Карочею точно не поздоровится. И без того Обадия, кажется, заподозрил, что его кто-то долго водил за нос. Впрочем, у каган-бека скоро будет столько забот, что вряд ли он вспомнит о мнимой или явной вине гана Карочея. Турган не простит сыну это поражение. А уж о хазарских ганах и говорить нечего, эти рады будут лишить старшего сына кагана всех званий и должностей, а то и отправить его в изгнание. И еще большой вопрос, хватит ли у рахдонитов денег, чтобы погасить волну ганского недовольства и сохранить за Обадией место каган-бека. Карочей скосил глаза на Обадию: тот хоть и сидел на земле, но стан держал прямо. И смотрел он поверх голов своих верных беков туда, где разгоралась утренняя заря. Нет, этот не сдастся, решил ган Карочей. Таких поражения только закаляют, и они с утроенной энергией рвутся к победе. Да и рахдониты люди упрямые и от своего так просто не отступятся, хотя и покряхтят, конечно, прежде чем раскошелиться. А следовательно, гану Карочею нужно держаться поближе к человеку, на которого вот-вот хлынет дождь из серебряных денариев.

Глава 9

Цена власти

Жалкие остатки хазарского войска вернулись в Итиль много позже, чем весть об их поражении достигла ушей кагана. Видимо, поэтому Турган, глядя на сына и его удрученных поражением беков и ганов, не столько гневался, сколько кривил в презрительной усмешке тонкие губы. Обадия в ответ на ехидные замечания отца только хмурил брови да сжимал кулаки в бессильной ярости. На попытки Ицхака Жучина оправдаться каган лишь рукой махнул.

– Вас, ганы, не сужу, – обернулся он к вождям, окружившим его кресло. – А Красимира и Мамая благодарю за спасение сына. Павшим бекам и ганам – вечная слава, а нам всем – урок на всю оставшуюся жизнь. Худой мир всегда лучше доброй ссоры.

Успокоенные ганы одобрительно зашумели в ответ на разумные слова кагана. Нет ничего глупее, как ратиться со своими, ибо в таких распрях проигрывают, как правило, все.

– Поручаю ганам Мамаю, Красимиру, Бурундаю и Аслану провести переговоры с атаманами и вождями Русалании и заключить с ними мир. Что касается каган-бека Обадии, то судьбу его решит Большой ганский круг.

Каган резко поднялся с места и, не сказав больше ни слова притихшим ганам, покинул тронный зал. Судя по всему, он уже принял решение относительно старшего сына, но хотел, чтобы это решение было утверждено всем хазарским ганством, ибо решение Большого круга не мог отменить уже никто. А каким будет это решение, догадывались практически все. Если Обадию и не отправят в изгнание, то, во всяком случае, он потеряет право наследовать своему отцу. Это будет хорошим уроком честолюбцу, возомнившему себя великим полководцем и замахнувшемуся на каганскую булаву при живом отце. Что и говорить, каган Турган преподнес сыну жестокий урок, – вот только пойдет ли ему эта выволочка на пользу?

Роскошный дворец стал тесен Обадии, и он отправился в сад, дабы обрести там утерянный покой. Сыновья опального каган-бека, Езекия и Манасия, с азартом махали деревянными мечами под присмотром дядьки Ушера. Испытанный в боях воин многому мог научить юных беков, старшему из которых, Езекии, исполнилось одиннадцать, а младшему десять лет. Пока верх брал Манасия, который был половчее старшего брата. Впрочем, и положение Езекии выглядело не столь уж безнадежным: он хоть и отступал под натиском Манасии, но время от времени наносил увлекающемуся брату весьма чувствительные удары. К их матери Рахили Обадия давно уже потерял всякий интерес. Ее место на ложе каган-бека заняли более молодые женщины, хотя ни одна из них не затронула его сердце. Впрочем, Рахиль он тоже никогда не любил, тем не менее был благодарен ей за то, что она родила ему двух здоровых сыновей. Эту благодарность он выразил вслух и даже слегка приобнял жену за плечи. Жест, ничего, в сущности, не означавший, вызвал шепот изумления среди служанок, окружающих Рахиль. Этот шепот не понравился Обадии, и он поцеловал жену в поблекшие губы, чего не делал уже добрых пять лет. Рахиль порозовела. Видимо, она была тронута вниманием мужа, и Обадия решил, что пришло время порадовать ее чем-то более существенным, чем невинный поцелуй.