Переворот - Иван Кудинов

— Вот, мужики, какую светлую жизнь я вам устроил, — пошутил Корней, чувствуя торжественность момента и в то же время испытывая неловкость от непривычки быть в центре внимания. Поэтому и суетился излишне, хватаясь то за одно, то за другое, что было ему несвойственно, и говорил больше обычного — хозяин как-никак должен, стало быть, развлекать… У него даже лоб вспотел от старания. И он облегченно вздохнул, когда поднялся Огородников и, опершись одной рукой о столешницу, начал говорить.

— Это хорошо, товарищи, что вы собрались вместе. А собрались мы, сказать но правде, в самую трудную для Советской власти минуту. Скрывать этого незачем, потому как вы и сами все видите. Контрреволюция кое-где взяла верх. Чехословаки заняли многие сибирские города, в том числе и Бийск. В Горном Алтае бесчинствуют банды Сатунина, Кайгородова и прочих других карателей. Многие из вас уже на собственной шкуре испытали их руку. Но это только цветочки, а ягодки впереди. И если мы будем сидеть сложа руки, выжидаючи, доведется нам вкусить и всю горечь этих самых ягодок… Это я вам говорю от всей души. И от имени большевистского комитета, который хотя и перешел на нелегальное положение, но оружия не сложил, а продолжает готовиться к решающим боям. — Огородников обвел внимательным взглядом собравшихся тут мужиков и парней шубинских и продолжал ровным и твердым голосом, понимая, что многое нынче будет зависеть от его твердости и непоколебимой уверенности. А поговорить и посоветоваться с вами, товарищи, хотелось вот о чем… — Взял со стола газету, которую днем привез ему на заимку Корней. — Вот здесь объявление напечатано — насчет добровольного вступления в Сибирскую армию… Читали? — Мужики молчали. — Неужто не читали? — удивился Степан.

— Дак чтецы из нас никудышные, — ответил за всех сидевший на голбце мужик. — Но слыхать, конешно, слыхали, о чем там балакают. Слава богу, хоть не силком тянут, а желающих зовут…

— И много среди вас желающих?

— Много не много, а есть, — уклончиво сказал мужик. — Как-никак обмундировка, харч казенный да еще и жалованье в придачу. Шестьдесят целковых рядовому, семьдесят пять отделенному — не фунт изюму! А фельдфебелю и того больше… Как же не быть желающим!

— Дак ты, Егор, кабыть уже фельдфебель? — пошутил Корней Лубянкин. Дружно посмеялись. Мужик, однако, не смутился:

— А я Корней, отделенным пойду. Семьдесят пять рубликов — оне ведь тоже на дороге не валяются… Да и то сказать: хошь или не хошь, а служить все едино придется.

— Смотря кому служить, — заметил Огородников.

— Отечеству, знамо, — нашелся мужик. И, поразмыслив чуть, добавил: — Ну, и правительству, само собой.

— Какому правительству? Мужик опять подумал чуток:

— А тому, которое на данный момент находится у власти.

— Значит, тебе все равно кому служить? И против кого воевать — тоже псе равно?

— А куды денешься? Призовут — и пойдешь как миленький. На то она и власть.

— Ну-у, брат Егор, если все так будут рассуждать, как ты рассуждаешь, революцию мы и вправду похоронить можем! — мягко, но с упреком сказал Огородников. — И декрет о земле, подписанный собственноручно товарищем Лениным, о той самой земле, которую Советская власть безвозмездно передала трудовому крестьянству, тоже потеряем. Все потеряем! А что взамен?

— Дак новый закон о земле, говорят, теперь будет, — подсказал кто-то осторожно.

— Ага, держи карман шире, будет!

Да есть, есть, мужики, такой закон, — вмешался опять Егор. — Самолично видел в такой же вот газетке…

— Верно, — подтвердил Огородников. — И я тоже видел этот «закон», подписанный господином Вологодским. А что в нем говорится, в этом «законе», об этом вы помните? Или не помните? Вернуть прежним владельцам все бывшие их земли — вот что там сказано и черным по белому написано, в том самом «законе о земле». То есть вернуть земли обратно богачам и помещикам.

— Да какие тут у нас помещики?

Помещиков, конечно, в Сибири нет. — согласился Огородников. — Но мироедов и кулаков хватает. Вот они-то заинтересованы в том, чтобы ваш брат, крестьянин, поменьше думал, а без раздумий бы и как можно скорее вступал в эту самую «добровольческую» армию, которая будет защищать прежде всего и в первую очередь их интересы, а не ваши. Вот как все это выглядит. А вовсе не так, как иным кажется…

— Можа, так, а можа, и не так, — усомнился Егор. Кисет соскользнул у него с колен, табак просыпался, и он, опустившись на корточки, неторопливо его собирал. — Надо поглядеть.

— Да хватит тебе придуриваться! — одернул его кто-то. — Тут сейчас не до смешков, о деле надо говорить.

— А я об чем? Только хочу знать, о каком деле ты баишь? Ась? — дурашливо приложил к уху ладонь. — Не слышу чего-сь.

— Язык у тебя, что помело! — не выдержал, рассердился Корней. — Помолчи. Дай другим сказать.

— Товарищ хочет знать о деле — это правильно, — вступился за Егора Огородников. — А дело у нас одно сегодня: отстоять Советскую власть. Другого дела покуда нет. Вот я вас и хочу спросить: а вы, товарищи шубинцы, готовы к этому или не готовы? Или, как и раньше, кое-кто из вас, — глянул на Корнея, — будет идти на поводу у провокаторов и врагов революции? Тут вот в объявлении сказано, — опять взял газету в руки, поискал глазами нужное. — Ага… вот что тут сказано: «Принимаются в армию все граждане не моложе восемнадцати лет, не запятнанные нравственно…» Видали! Вот каких чистеньких желают они заполучить в свою армию. А скажи мне, Егор, — повернулся к мужику, сидевшему на голбце, — не знаю, как тебя но батюшке…

— Дак с утра вроде был Тихонович…

— Скажи мне, Егор Тихонович, как на духу: считаешь ли ты себя запятнанным нравственно?

— Это как? — не понял Егор.

— Ну, если сказать иначе, есть на тебе грехи несмываемые?

— Ни в коем разе! Несмываемых нет, — поспешно ответил Егор, чем вызвал дружный смех. Огородников продолжал серьезно:

— А вот они, — кивнул на братьев Лубянкиных, стоявших по-прежнему у двери, — или вот они, — обвел взглядом других мужиков и парней, — они чем-нибудь запятнаны?

— Боже упаси! Покуда нет, — опять за всех расписался Егор.

— Ну так, может, среди вас найдутся такие, которые пожелают себя запятнать? — Вопрос был странный, и никто пока не мог понять, к чему клонит Огородников, какой подвох скрывается за этим вопросом.

— Да кому ж такое в голову придет? — усомнился Корней. — Кабыть не враги себе.

— Вот и я так же думаю, — кивнул Огородников. — А раз так, советую вам оставить всякую мысль об этой армии, — ткнул пальцем в газету. — И сами не вступайте и других отговаривайте. Чтобы не запятнать себя на всю дальнейшую жизнь. Согласны? А коли так, давайте поговорим, товарищи, еще об одном неотложном деле…

26

Погода в тот день, когда Степан Гуркин приехал в Онгудай, была сухая и жаркая. Где-то в полуверсте от деревни каракорумцев остановил конный разъезд.

— Кто такие? — строго спросил молодой прапорщик, подъезжая вплотную. Гуркин показал свой мандат. Прапорщик долго разглядывал бумагу, затем вернул и усмехнулся: — Какая честь! Сам Гуркин пожаловал…

— Ты вот что, — угрюмо посоветовал Степан Иванович, — оставь свои телячьи восторги для другого раза.

— Другого раза может и не быть.

— Я член Военного совета — и тебе надлежит это знать.

— Знаю. Следуйте за мной. Но предупреждаю: любая попытка с вашей стороны… — Прапорщик не договорил и, развернув коня, поехал, не впереди, а чуть сбоку, видимо, из каких-то своих тактических соображений. «Щенок лопоухий, — глядя на него, подумал Степан Иванович. — Да я тебя уложу в два счета, если захочу… Нужен ты мне!»

А вслух спросил:

— Капитан Сатунин где сейчас?

— Атаман там, где ему и надлежит быть. Зачем он вам? — в свою очередь поинтересовался прапорщик. — Насколько мне известно, Каракорум гнет свою линию и атамана не поддерживает…

— А вот это не твоего ума дело. Твое дело — службу нести.

— Вот я и несу. А вам советую поменьше разговаривать.

— Послушайте, вы…

— Отставить! — решил показать себя прапорщик. — Вот доставлю вас в штаб, там и поговорите.

Он отвернулся и не проронил больше ни слова. Степан Гуркин тоже молчал. Самолюбие было задето. И когда вскоре подъехали к штабу и он увидел Сатунина, стоявшего подле ограды в окружении нескольких офицеров, первым желанием было — сказать ему что-то резкое, прямое, без всяких обиняков. Но Сатунин встретил его приветливо, даже как будто обрадовался его приезду:

— Очень хорошо, Степан Иванович, что приехали!

— Приехал, как видите, под конвоем, — обиженно усмехнулся Гуркин. Сатунин развел руками:

— Что поделаешь? Военное положение.

— Каракорумская управа — единственная законная власть на территории Горного Алтая, и члены управы могли бы свободно и беспрепятственно передвигаться по этой территорий…