Супермодель в лучах смерти - Михаил Рогожин

К чему заставлять себя любить родину, если именно там ты чувствуешь себя несчастным? Павел устало поежился. Море, пожалуй, единственная природная стихия, приобщающая человека к вечности. С ним можно разговаривать, как с живым существом, чувствуя, что оно тебя слышит.

Пустота, возникшая в душе Павла, давила своей безысходностью. Ее нечем было заполнить. Удариться в загул, гульбу, запой, вспомнив нравы прокопьевских шахтеров, на это Павел был уже не способен. А по-европейски ничего не принимать слишком близко к сердцу не позволял неуемный славянский характер. Потому он стоял один, отстранившись от праздника музыкой, светом и криками, любуясь безразличным к его проблемам морем.

Вдруг из единственного темного места под высоко закрепленной шлюпкой раздался испуганный шепот:

— Паша.

Он вздрогнул и посмотрел в темноту, не понимая, послышалось ему или действительно кто-то зовет.

— Паша, подойди ко мне…

Он узнал голос Любы. Пошел на него и натолкнулся на ее вытянутую руку. Девушка моментально прижалась к нему и заплакала.

— Ой, Пашенька, как страшно. Сейчас начинается жеребьевка, а у меня ноги подкашиваются.

— Возьми себя в руки. Это же не первый твой конкурс, — без всякого сочувствия, скорее с досадой сказал Павел.

— Не то, не то, а совсем другое. Мне теперь не до конкурса. Я сейчас увидела убийцу…

— Какого убийцу?

— Ну ты даешь, я же тебе рассказывала про Ваню-Нахичевань. Его убили на моих глазах. Он убил, я его сейчас встретила… Паша, он и меня убьет… Он так посмотрел на меня… Пашенька, я боюсь! — она зарыдала с новой силой.

Павел не знал, как ее успокоить, и к тому же не верил ее подозрениям.

— Да перестань ты плакать! Тебе же на сцену. Послушай меня, я уверен, что ты обозналась. Не устраивай панику. Никто тебя на корабле не тронет.

Девушка отстранилась от него. В темноте видны были лишь ее перепуганные глаза.

— Ничего ты не понимаешь! Он тогда в меня стрелял, но что-то там заело. Я бросилась бежать, орала как сумасшедшая. Потом в ментовке описывала его внешность. Не пожалеет он меня… не пожалеет.

Павел гладил ее по плечу и чувствовал на своей руке горячие слезы.

— Не отходи от меня. При тебе он не тронет… — всхлипывая, молила девушка.

— Ладно, ладно, — согласился Павел. — Пошли, я тебя провожу до каюты. Нужно умыться и навести марафет. Ты же собралась выиграть на конкурсе.

Люба безропотно подчинилась ему. Они вошли внутрь и подошли к лифтам. Народ сразу обратил внимание на высокого статного графа и заплаканную девицу. За спиной послышалось характерное шушуканье.

Павел, ни на кого не обращал внимания, взял Любу за руку и повел вниз по крутой лестнице. В коридоре, ведшем к ее каюте, никого не было. Все веселились наверху.

Люба вставила ключ в замок, но побоялась входить. Павел вошел первым и включил свет. Ничего подозрительного не обнаружил, кроме поразительного бардака, устроенного девицами. На полу и кроватях валялось все — от косметики до колготок, шоколадок, недопитого ликера, плейера и каких-то рекламных фотографий.

— Я сейчас, — Люба бросилась наводить порядок.

— Перестань, не время. Иди умойся. Я постою в коридоре, — он вытащил из валявшейся пачки сигарету, закурил и вышел.

Ни единой души вокруг не было. Павел злился на себя за то, что вообще связался с этой девчонкой. Хотел поиграть в Санта-Клауса, а вместо этого превратился чуть ли не в няньку. Он и не вспоминал о потраченных деньгах. Готов был дать еще, лишь бы она забыла о нем. Но как эго сделать?

Люба долго копалась и вышла из каюты минут через пятнадцать.

— Ну как я? — с надеждой спросила она.

Павел мельком осмотрел девушку и успокоил:

— На пять с плюсом.

Они быстро поднялись наверх. В ресторане пассажиры вовсю уплетали ужин. Но пришлось проводить Любу в конференц-зал, где девушки выслушивали последние наставления Леонтовича. На прощание Люба попросила Павла:

— Во время жеребьевки будь рядом со сценой, а то, если я тебя не увижу, упаду со страху в обморок.

Он ободряюще улыбнулся ей и отправился в ресторан. Там, разметав рыбные закуски, народ готовился к сибирским пельменям. Из рук в руки передавались бутылки водки, за некоторыми столами уже пели. Павла окликнул Янис, помощник Апостолоса, и жестом пригласил за их стол. На нем оставалось еще много закусок, так как сидели исключительно почетные иностранные гости.

Дамы наперебой стали советовать Павлу попробовать странные русские пироги — кулебяки, а также заливную свинину и осетрину с хреном. Он благодарил и напоминал, что является русским и поэтому все эти блюда хорошо знает.

То ли от подлости Татьяны, то ли от вынужденной заботы о Любе, но он почувствовал, что ужасно хочет есть, и, ни на кого не обращая внимания, стал поглощать все, что предлагалось.

Еда оказалась вкусная. Кулебяка с хорошими сортами рыбы особенно понравилась ему.

Янис, сидевший рядом, подливал водку и постоянно предлагал по-русски:

— Что, граф, накатим?

Павел не отказывался, но пил маленькими глотками. Он ел, и злость постепенно проходила, взамен ее возникло неизвестно откуда взявшееся чувство ответственности за Любу. Хоть он и не верил в ее россказни, но считал своим долгом избавить ее от страхов.

— Почему мы с вами в Москве не сошлись? — улыбался Янис. — Я слышал, у вас там были всякие неприятности?

Павел терпеть не мог, когда посторонние совались в его жизнь. Ну какое, к черту, дело этому греку, бывшему советскому уголовнику, до его проблем. Но воспитание не позволило послать его на три буквы.

— Нынче в Москве никто не застрахован…

— Знаю. Чудовищная страна, — поддержал его бывший соотечественник.

— Уж какая есть, — отрезал Павел и занялся пирогом с грибами. Он не любил разговаривать о России с эмигрантами.

Янису не понравилось, что граф держится с ним довольно надменно. На это ему было плевать. Как всякий совковый простолюдин, он генетически презирал всяких там дворянчиков да графьев, кичащихся своим образованием и воспитанием. Но в данном случае приходилось подлаживаться под настроение графа и насильно завоевывать его расположение. По замыслу Яниса, граф не просто должен был вывести его на Воркуту, а по возможности стать союзником и исполнителем возможной грязной работы. Оставалось только найти доказательства, что именно Воркута организовал покушение на графа. Янис не сомневался, что еще парочка дорогих подарков заставит Татьяну подтвердить это.

Наконец, торжественно неся перед собой супницы, официанты стали разносить по столам блюдо праздничного вечера — сибирские пельмени.

Все сразу заговорили в один голос. Кто-то уверял, что их надо есть с бульоном, кто-то возражал и предлагал с маслом, уксусом и перцем, им возражали и клялись, что в Сибири едят исключительно со сметаной. Но и этих раскритиковали, заявив, что пельмени следует употреблять только с чесночным соусом.

Иностранцы крутили головами и не знали, с чего начать, как есть эти маленькие аппетитные подушечки. Но споры постепенно затихли, так как победил один неоспоримый тезис — в любом случае под пельмени полагалось выпить!

От разных столов послышались тосты и здравицы в честь поваров и организаторов. Маркелов и Апостолос снова кланялись, улыбались и по-хозяйски разводили руками, словно сами лепили эти пельмени.

Не желая уступать им славу, из-за стола встала Татьяна и спела русскую народную песню. К пельменям не имевшую отношения, но довольно разбитную. Ей стал подпевать весь ресторан, и Татьяна оказалась в центре внимания.

— Хорошо поет, — заметил Янис.

Павел промолчал. Он не мог больше смотреть на нее. Когда он расставался с женщинами, они исчезали из его поля зрения и благополучно забывались. Но от Татьяны некуда было деться. Она присутствовала везде, и приходилось с этим мириться, держать себя в руках. А то ведь Павел мог и не стерпеть. От одного ее обращения к нему «котик» рука сама сжималась в кулак.

Янис налил ему водку и подтолкнул, видя, что граф уж слишком глубоко ушел в свои мысли.

— Граф, вам ли печалиться на этой земле. Сколько наблюдаю за вами, поражаюсь, бывают же у Господа любимчики! Все вам дано. Бабы обмирают, тащатся за вами. Мужики боятся играть с вами за одним столом. К тому же знаменитый и богатый…

Павел выпил и внимательно посмотрел на Яниса.

— Скажите, вы не гомосексуалист? — серьезно спросил грека.

Тот вылупил глаза.

— Если нет, то для чего вы меня так обрабатываете?

Янис решил изменить тактику. Граф оказался орешком покрепче, чем он предполагал. И поэтому в разговоре пошел напрямую.

— Я в вас заинтересован. И полагаю, что и вы скоро станете заинтересованы во мне.

— Значит, все-таки, гомик, — сам себе подтвердил Павел.