Остров Безымянный - Юрий Александрович Корытин

Первый раз с того времени, как мы оказались на Острове, в нём пробудилась жажда деятельности. Он обегал всё судно, заглянул во все его закоулки, переговорил с капитаном, задал ему тучу вопросов. Весь его вид выражал крайнее возбуждение. Глаза Вадима горели огнём нетерпения, ноздри раздувались – в таком состоянии его организму не хватало кислорода. Он не мог устоять на месте и потому ходил быстрым шагом, почти бегал вдоль берега, сцепив руки за спиной. При этом он не сводил глаз с судна, лицо его было постоянно обращено в сторону «Крайней точки». Казалось, он боится, что если ненароком моргнёт лишний раз, столь долгожданная возможность вернуться в привычный мир растает, как мираж.

Я спустился на пристань одним из последних. Возбуждённый Вадим бросился ко мне:

– Мы едем! – Он сказал это таким громким голосом, словно я находился на соседнем острове, а он хотел до меня докричаться. – Капитан берёт нас, я договорился.

– Но я должен вернуть сапоги…

Удивительно, что в такой момент я подумал только о старых, с заклеенной дыркой, валеркиных сапогах. Наверное, это потому, что мой мозг отказывался признать очевидное.

– Да причём тут сапоги?! – Вадим продолжал говорить почти криком: бушевавшая внутри него энергия требовала выхода. Он буквально искрил, как новогодняя петарда, готовая взорваться в любой момент. – Капитан не может ждать, корабль отходит прямо сейчас.

Только тут до меня дошло, что всё закончилось. Я уезжаю с Острова и никогда уже больше сюда не вернусь. Возвращаюсь в мир айфонов, айпадов и прочих гаджетов. Ребрендингов и мерчендайзингов. К вай-фаю и фэнь-шую. В ненавистный офисный «крысятник». К работе, которой я вынужден заниматься, хотя ещё в субботу начинаю плеваться по поводу тех опостылевших дел, которые ждут меня в понедельник. В царство нового бога, всемогущего, но немилостивого – денег.

– Я не могу уехать прямо сейчас. Мне надо закончить свои дела на Острове.

Эти фразы я пробурчал чуть слышно, себе под нос. Я имел в виду, что мне ещё надо рассчитаться с Клавдией и выпросить у Акимыча собственный портрет, но Вадим понял мои слова по-своему. Мой неуверенный тон заставил его только усилить натиск.

– Какие дела?! Что тебя может связывать с этими людьми?

Вопрос, по мнению Вадима, был риторическим, поскольку предполагал только один ответ – ничего. Действительно, а что? Да разве только то, что мы говорим на одном языке, причём понимаем друг друга даже тогда, когда высказываем свои мысли бестолково и косноязычно. А зачастую вообще обходимся несколькими словами или даже совсем без слов. Почему же при этом всё-таки понимаем собеседника? Да потому, что, несмотря на индивидуальные различия, все мы схожи между собой и мыслим одинаково.

Ещё то, что родились мы в одной стране, в детстве играли в одни и те же игры и читали одни и те же книги. Нас, таких вроде бы разных и непохожих, сплачивает в народ великая история нашей Родины, трагическая, но и славная; имена и подвиги наших героев; деяния далёких предков и недавних предшественников, которым мы обязаны всем, что имеем; заложенный в генетическом коде патриотизм, который может дремать до поры, но всегда просыпается в трудный момент и помогает преодолеть неимоверные препятствия, пусть при этом хоть весь «цивилизованный» мир будет против нас.

В общем, ощущаемая на сознательном и подсознательном уровнях принадлежность к одному народу, одной исторической судьбе, одной духовной культуре.

Однажды меня поразила своей совершенной красотой одна древнеримская мозаика. Каково же было мое удивление, когда, присмотревшись, я обнаружил, что вблизи многие камешки, составлявшие мозаику, оказались блёклыми, тусклыми, имели неправильную форму да и вообще выглядели крайне неказисто. Но все вместе они создавали цельное и гармоничное изображение, которое трудно было предположить, рассматривая их по отдельности. Вот и мы – такие же камешки в мозаике. И каждый камешек в ней важен. Его выпадение чуть-чуть, на микроскопическую капельку, но всё-таки изменяет общую картину, и она становится немного другой.

Понимает ли Вадим всё это? Вот этот вопрос, в самом деле, риторический. Поэтому я просто стоял, смотрел в одну точку перед собой и молчал. А что я должен был ответить?

Вадим тоже замолчал. Должно быть, на него так подействовало моё лицо. Он только сейчас, наконец, осознал значимость момента: крутой вираж закладывала не только моя колесница судьбы, но, в значительной мере, и его. Внутреннее напряжение, ещё минуту назад побуждавшее его к кипучей деятельности, как-то враз, в один миг спало. Полноватое тело Вадима обмякло, осело, плечи опустились, руки повисли вдоль тела. Он неотрывно смотрел на меня. Взгляд его был полон тоски… Не знаю, что он читал в моих глазах, но в этот момент я прощался с прежней жизнью. Прощался без сожаления.

– Тебя Вика заждалась. Только представь, как она истомилась…

Вадим произнёс эти слова почти равнодушным тоном: он понял, что уже ничего не способен изменить. Он продолжал смотреть на меня с грустью и сожалением, так смотрят вслед близкому человеку, который уходит навсегда.

Я ещё ничего не понял и не принял никакого решения, а ноги уже сами понесли меня в гору, к посёлку. Похоже, мой мозг не контролировал их в этот момент. Я даже усмехнулся про себя: никогда бы не подумал, что мои ноги живут отдельной от всего остального тела жизнью.

Вадим некоторое время шёл за мной и что-то говорил, говорил, говорил… Но я не разбирал слов. В его словах для меня было столь же мало информации, как и в несмолкаемом шуме прибоя.

Когда я поднялся на пригорок, на котором стоял посёлок, то увидел солнце, которое уже успело своей макушкой выглянуть из-за горизонта. На фоне голубого неба Шептун красовался, как на японской рекламной картинке. Только это был наш вулкан, а не их. Даже неугомонный бузотёр – Ветер Острова хотел, чтобы я остался: впервые за всё время он унял свои порывы и просто тихо ласкал моё лицо. Внизу барахтался в Океане маленький кораблик, на котором уплывал Вадим, унося с собой свою Правду. Остров ее не принял. И не примет, по крайней мере, пока живы его нынешние обитатели.

На душе у меня было спокойно, чего не было уже очень давно. Я, рационалист до мозга костей, первый раз в жизни совершил нерациональный поступок. И не могу сказать, что против своей воли. Отец Андрюха сказал бы, что это во мне просыпается вера. Не стану с ним спорить – смотря что называть верой.

Я не жалел о том, что оставлял в прежней жизни. В новой будут