Собрание сочинений. Том 2. 1988–1993 - Юрий Михайлович Поляков

бутерброды и устроился так, чтобы держать в поле зрения дверь в банкетный зал, куда официанты подносами таскали разнообразную снедь, в меню почему-то не обозначенную. Один из таких подносов – наш поэт приметил – завернул к столику, за коим раскинулся гражданин с Черемушкинского рынка.

«Исписанным» зал назывался в основном потому, что его сероватые стены были сверху донизу исписаны эпиграммами. Любой писатель, предъявив членский билет, мог начертать на стене все что хочется, естественно, не выходя за конституционные рамки. Здесь можно было отыскать реликтовую изящную пикировку поэтов-демократов и представителей «чистого искусства», добросовестный обмен тумаками между РАППом и ЛЕФом с преобладающей рифмой «валютчик – попутчик» и многое другое.

Современные эпиграммы выглядели гораздо бледнее. Они чаще всего сообщали о неприлично высоких заработках некоторых преуспевающих коллег, приоткрывали своеобразие сексуальной жизни иных мастеров художественного слова или информировали общественность о недостойном поведении отдельного литератора во время туристической поездки за рубеж.

Самородин отхлебнул кофе, закурил и стал думать. Его очень беспокоила история с этим ускользавшим из памяти замечательным стихотворением. Минуточку! А собственно, откуда появилось убеждение, что приснившийся текст гениален? Тоже ведь приснилось!.. Мало ли что может забрести в голову сонному человеку. Но с другой стороны, история мировой словесности буквально забита фактами полночных озарений, принесших авторам мировую известность. Одним словом, как ни рассуждай, а это был знак, знамение, звоночек… Мол, опомнись, Вася! На крупе алтын-батырского коня в большую литературу не вьедешь! Встретит тебя на узкой дорожке шестикрылый серафим, присмотрится, плюнет и мимо пройдет…

Из размышлений нашего поэта вывел Марлен Кудеяров, пожилой фрукт с седыми декадентскими космами, шелковым бантом на шее, одетый в совершенно вытершийся джинсовый костюм и обутый в настоящие офицерские сапоги.

– Только не лги, что у тебя тоже нет «трюльника»! – укоризненно молвил Марлен. – Без денег в кабак кроме меня больше никто не ходит…

Кудеяров был завсегдатаем писательского клуба: приезжал первым, убывал последним. Когда-то, очень давно, проводили всесоюзный конкурс, выявляли лучшее стихотворение на тему «Вождь и дети». Мальчик Марлен взял первый приз, и все газеты вышли с одним и тем же снимком на первой полосе: генералиссимус гладит по головке смущенного большеглазого вундеркинда. На следующий день крупный организатор литературного процесса приехал к Марлену домой и вручил остолбеневшему девятикласснику членский билет. Эта фотография обошла всю литературную печать.

А с тех пор, как тема «Вождь и дети» стала неактуальной, Кудеяров зарабатывал себе на жизнь тем, что брал деньги в долг, но не больше трех рублей (сумма, по сложившемуся кодексу чести, не требующая возврата). Если кто-нибудь в пароксизме щедрости предлагал Марлену, скажем, червонец, он брал красную бумажку двумя пальцами, шел в буфет, разменивал и царственно возвращал сдачу, оставляя себе только невозвратный «трюльник».

Кудеяров никогда не ходил в одиночку. Рядом с ним непременно крутился очередной начинающий, которому Марлен преподавал подлинную историю отечественной литературы, состоявшую из рассказов о том, сколько мог выпить тот или иной великий за один присест, и о том, как классики били друг другу морды из идейно-художественных соображений.

Правду сказать, неофиты довольно быстро разныкивали, что судьба свела их с самым малозначительным обитателем вожделенного творческого мира, и находили себе компанию посолиднее, но, как правило, не забывали своего первого писателя. Из них-то и состояла неистощимая армия марленовских кредиторов.

Вот и сегодня рядом с Кудеяровым мялся худой и бледный парень в грубом, домашнего производства, свитере. В руках он держал полиэтиленовую папочку, сквозь которую мутно просвечивались машинописные четверостишия. Заняв три рубля и оставив в залог своего молодого друга, Марлен прошагал к буфету. Самородин внимательно посмотрел на жилистые руки заложника, на нечищенные ногти и спросил:

– Пишете?

– Да! – с вызовом ответил начинающий поэт.

– Стихи?

– Стихи!

– А основная профессия?

– Стихи!!

– Неужели вы нигде не работаете? – удивился Самородин.

– Работаю. Строителем. Но это временно. Главное – стихи!

Наш поэт заглянул парню в глаза и посочувствовал: в них горел желтый огонь бескорыстной веры в себя.

– Об чем текст? – поинтересовался Марлен. Он вернулся и любовно расставлял на столе кофейные чашечки с коньяком.

– Пытаюсь выяснить у юноши, зачем он хочет сменить свою замечательную профессию строителя на наше безнадежное дело, – ответил Самородин.

– Мишка Светлов говорил мне так, – поведал Марлен, расправляя на груди шелковый бант. – Две вещи в жизни человека необъяснимы: почему он пьет и почему он пишет стихи…

– Может быть, вы собираетесь много зарабатывать? – полюбопытствовал Самородин, иронически поглядев на парня.

– Деньги меня не интересуют! – гордо вскинулся начинающий.

– Бывает, – кивнул Самородин. – Значит, желание славы. Хотите, чтоб на улице узнавали?

– На улице? – засмеялся Марлен и, поперхнувшись, отставил чашечку. – Мне один знакомый милиционер – генерал – жаловался: вывешивают на улице морды уркаганов – обезвредить преступника! – никто не узнает… В лица друг другу смотреть разучились! А слава – правильно сказано – яркая заплата! Напишу я лучше Пушкина? Нет. Лучше Достоевского, Федора Михайловича? Нет. Лучше Есенина? Нет, нет, нет! Тогда зачем бумагу марать и людям голову морочить?! Если ради заработка – я еще понимаю! Граф Алексей Николаевич Толстой говаривал, садясь за пишущую машинку: «Напечатаю-ка я сегодня рубликов полтораста, и будет!»…

– Зачем же тогда вы пошли в литературу? – тихо спросил начинающий. – Зачем?

– Наверное, за независимостью, – подумав, произнес Самородин.

– А вот я, как изволил выразиться мой юный друг, пошел в литературу за благами. Бла-га́-ми! – По причине многолетней практики Марлен поплыл после первой чашечки.

– Да-а? – удивился Самородин. – Ну, и как?

– Непередаваемо! – Марлен, резко дернув головой, отбросил назад свою упадническую шевелюру. – Спроси меня, где я живу?

– Где ты живешь? – спросил Самородин.

– На даче! Два этажа, подземный гараж, парники, винный погреб, сауна, бассейн, видеомагнитофон…

– На чьей даче? – уточнил наш поэт.

– Молодец – догадливый! – похвалил Марлен. – На даче очень большого человека! Он жилы рвал, чтобы ее отгрохать, а я сторожу по ночам и пользуюсь чем пожелаю!.. Не веришь? Вон идет хозяин – спроси!

Самородин оглянулся и понял, что чуть не прошляпил главное: крупного организатора литературного процесса от банкетного зала отделяло всего несколько шагов. Опрокидывая стулья, наш поэт бросился ему навстречу и грудью закрыл дверь, из-за которой доносился веселый гомон свободолюбивых барселонских корректоров.

Крупный организатор, маленький человек на высоких, почти дамских каблуках, поглядел на Самородина серыми административными глазами и, поколебавшись, предоставил свою ухоженную ладонь, но так хитро, что, пожимая ее, наш поэт невольно подобострастно изогнулся. Надо заметить, у крупного организатора имелось еще несколько видов рукопожатий, применяемых в разных жизненных ситуациях. Например: резкое выбрасывание руки вперед с последующим объятием и поцелуем. Или: сердечное рукопожатие, но при этом холодно-осуждающий взгляд. И еще: короткое, деловое, преданное рукопожатие, предназначенное в основном для вышестоящего руководства…

– Чем могу? – спросил крупный организатор и убрал руку за спину.

– Борис Бернарович, – с чувством собственного достоинства взмолился наш поэт. – Втроем в малогабаритной однокомнатной квартире!..

– Понимаю. В стране с жильем сложно. Будем думать. Как дочка?

– Растет, – механически отозвался Самородин.

– Молодец! Будем думать…

Крупный организатор протянул руку и немного поморщился, словно брезгуя влажной от волнения ладонью Василия Самородина.

– Ну, и что? – ехидно спросил Марлен, когда наш поэт на ватных ногах вернулся к столику.

– Будут думать…

– Врет. Юрка Трифонов говорил; «Тех, кто думает, начальством не назначают!» Ладно, ты не расстраивайся! Я с ним покалякаю – он после сауны добрый…

– Спасибо! – поблагодарил Самородин и впервые в жизни взглянул на хмельного Марлена с надеждой и уважением.

– Значит, говорите, за независимостью в литературу пришли? – с тихой издевкой полюбопытствовал начинающий.

– За независимостью! – кивнул Самородин и достал бумажник. – Давайте, мужики, выпьем за независимость!

– А ты у нас, голуба, при деньгах! – алчно порадовался Кудеяров. – Костька Паустовский говорил, что наука не знает только двух вещей: откуда берутся дети и откуда берутся деньги…

– Я, Марлен, тоже сторожем нанялся!

– К кому?

– К Алтын-батыру…

Пили до закрытия ресторана. Первый тост подняли за Алтын-батыра. Некоторое время наливали часто и бессистемно, Марлен с достоинством брал у Самородина очередной червонец, уходил к буфету и возвращался