Проект «Миссури» - Яна Дубинянская

По этому поводу Звенислава недавно писала в один сетевой клуб любителей классической музыки — скорее всего смешные чудаки, осколки прошлого, но среди них мог оказаться нужный специалист из старых. Может быть, они уже ответили. Она отключила музыкальные опции и перешла в режим приват-почты. Полупустой, в несколько строк, электронный ящик убежденной затворницы…

Она не сразу заметила это. Вернее, приняла за элемент веб-дизайна… и лишь через несколько секунд разом, словно залпом выпив стакан ледяной воды, осознала, ЧТО это такое.

Ярко-малиновая строка наверху почтовой таблицы.

Гриф-мессидж.

Никогда раньше она их не получала. Гриф-мессиджи появились — точнее, зациркулировали смутные слухи о них, — уже тогда, когда певица Звенислава, звезда и символ нации, давно перестала существовать. Собственно, до нее не дошли бы и слухи — если б не определенный круг доброжелателей, упорно лепивших к ней ярлык выпускницы МИИСУРО: к тому времени это уже звучало двусмысленно, почти непристойно. Согласно сплетням, не кто иной, как выпускники «Миссури», в крайнем случае люди из их ближайшего окружения, и становились адресатами гриф-мессиджей. Сугубо конфиденциальных сообщений с самого-самого верха. Персональных указаний, которым нельзя было не подчиниться.

…Нельзя не подчиниться? И каким это, интересно, образом?..

Она клацнула по строчке: вместо того чтобы открыть сообщение, полифункционал выкинул новое окно. Программа идентификации личности; любопытно. Текст в окне вежливо попросил ее в течение двадцати секунд смотреть, не отрываясь, в монитор.

Звенислава усмехнулась— коротко, зло. Странно, что о ней вспомнили именно теперь. С чем это связано: неужели с ее поездкой за песнями Никиты Солнцева? Поездкой, о которой и не знал никто, кроме его отца… не должен был знать. Или — совпадение? Что-то другое, может быть, имеющее отношение к опечатанному телепорткатеру…

В любом случае сегодня она как никогда была не настроена кому-либо подчиняться.

— Мам, ты что? — Златка подняла голову от принцессиных нарядов.

— Ничего, маленькая.

Окно мигнуло: вероятно, программу уже удовлетворили ее глаза. Письмо вроде бы начало загружаться — медленно, очень медленно; сколько ж там понавешено всяческих компьютерных примочек? И ради чего?

Створки входной двери внезапно разъехались без стука и предупреждения. С ветром, коснувшимся щеки Звениславы и подхватившим платье Златкиной куклы.

Мила.

Пришла сама. То есть ворвалась, влетела; на ее волосах еще дрожали капельки дождя или тумана. А в глазах — расширенных, отчаянных — больше не было ни единого лучика солнца.

Она опустилась — упала — на кровать, почти касаясь границы кукольного королевства. Уронила лицо в тонкие пальцы вперемежку с влажными темно-красными прядями. Златка смотрела потрясенно, однако без страха или обиды, скорее со взрослым, почти материнским сочувствием. Сейчас попросит; «Не плачь…»

Мила не плакала. Тяжело переводила дыхание, будто пытаясь запрятать куда-то внутрь, поглубже, то самое страшное, что случилось с ней за всю ее юную жизнь.

Выговорила одно короткое слово:

— ДА.

Звенислава просидела в комнате Милы до глубокой ночи. Утешала? Никогда она этого не умела. Но если бы когда-то давно… наутро после ТОЙ ночи… кто-нибудь просто оказался рядом — это уже было бы утешением.

Об Андрее Звенислава не говорила. Почти. Ровно столько, сколько требовалось в контексте подробного, обстоятельного рассказа обо всем, что произошло — началось? — три десятка лет назад в одном очень престижном учебном заведении. О проекте «Миссури».

И, рассказывая, понимала, что и сама практически ничего не знает о нем. До нее — закрытой, внутренней, словно тайная комната во дворце, — всю жизнь доходили только слабые отголоски происходящего во внешнем мире. Что-то такое рассказывал мальчик Женя, которого она пыталась любить, когда больше ничего не осталось… Что-то еще — Андрей, давным-давно приезжавший тщетно просить ее помощи… Настоящие принцессы ничего не боятся. Но, чтобы не бояться, надо прежде всего ЗНАТЬ. И она говорила. Взбаламучивала со дна памяти все, что хоть отдаленно могло сойти за мельчайшие детали, подробности…

Мила молчала. И кричала распахнутыми глазами: что же теперь будет?! Что мне теперь делать?!!

Только не притворяться, что ничего не случилось. Эта ложь вытравит все, что есть сейчас между вами, все то, что может послужить спасительным мостиком, единственной надеждой. А потом появится та женщина, которую он выберет сознательно, с хирургической, наперед просчитанной точностью. Абсолютный тропизм. Гарантия успеха.

Ведь можно не сомневаться, что ОНИ не теряли времени даром. Что на сегодня проект «Миссури» отработан до блеска и в нем нет места даже ничтожному проценту погрешности…

Противостоять этой махине? Извне? Изнутри? В юности все кажется возможным. Первым попробовал мальчик Влад Санин… впрочем, сейчас ему уже исполнилось бы сорок восемь лет. Наверное, были — есть — и другие; ну вот, она не знает даже этого… Легче перечислить тех, кто не стал, отступил, струсил. Можно начать с Андрея Багалия. Но честнее — со звезды, символа нации… или нет— с искренне влюбленной, но постыдно слабой, до смерти напуганной девочки Звениславы…

Постарайся быть сильной, Мила. Бесстрашной. Должно же получиться — хоть у кого-то…

Потом она заговорила о музыке. НАСТОЯЩЕЙ музыке, которой не нашлось места в мире проекта «Миссури». О гитаре Герки Солнцева: он мог бы забросить ее ржаветь на чердак, запросто мог бы! Но вместо этого подарил сыну. Уже лазейка, неслыханная удача. И еще есть время. Пройдет некоторый срок, прежде чем и Никита поймет, что в жизни есть более важные и перспективные вещи, чем песни…

Последнего не стоило говорить. Мила сжалась, как от удара — предательского, без предупреждения. Звенислава запоздало закусила губу. Ведь это все равно что заранее приговорить их любовь, их будущее. Повести речь о наследстве еще живого человека.

Как немыслимо стыдно. Она была способна отыскать нужные слова — пока неосознанно отождествляла Милу с собой. Но стоило подумать о себе, о собственных, теперешних мечтах и планах, — как все остальное, внешнее перестало существовать. Включительно с этой девушкой. И так было всегда: драгоценная внутренняя жизнь, заслоняющая весь мир, совершенно ненужный самодостаточному «Я». Только поэтому она и потеряла Андрея. Потеряла все… кроме Златки: которая тоже — она сама. Поэтому — не смогла… ничего не смогла.

Мила — другая? Она сможет?!

Девушка вскинула голову. И Звенислава поразилась: с ее лица — мокрого, покрасневшего, несчастного — снова ослепительно било солнце.