Пастырь добрый - Попова Александровна

Расположение домика отца Юргена Бруно припомнил с некоторым усилием, и когда вся троица добралась, наконец, до приземистого строения, долго ожидать его появления, как того опасались вначале, не довелось — даже уходящий из церкви последним священник уже давно, по словам дородного не по летам служки, пребывал дома и изволил вкушать. Троих пришельцев впустили в дом тут же, не интересуясь целью визита и именами — служка оказался еще и не по возрасту сообразительным, печенкой чуя того, кто может в ответ на все его вопросы выразиться коротко, предельно ясно, но обидно, и, судя по всему, эти наблюдения не преминул изложить своему духовному отцу, ибо к гостям тот вышел немедленно. На предъявленный ему Ланцем Знак он взглянул обреченно, вмиг побледнев, и тяжело вздохнул.

— Ну, а вот и вы, — выговорил отец Юрген с понурым удовлетворением, и Курт непонимающе нахмурился:

— Прошу прощения?

Тот вздохнул снова, оглянувшись на плотно прикрытую дверь, за которой скрылся сообразительный служка, и издал третье воздыхание — по тяжести превышающее оба первых, вместе взятых.

— Не сказать, чтоб я ожидал вас, — понизив голос, продолжил тот, осторожно подбирая слова, — даже, сказал бы я, сомневался в такой вероятности или даже в необходимости такового вашего появления…

— Однако появлению этому не удивлены; так? — уточнил Курт, мельком переглянувшись с Ланцем; священник повторил его взгляд, на миг замявшись, и, перейдя почти уже на шепот, согласно кивнул:

— Если вы здесь ради… простите, если мои слова окажутся глупостью, и вы прибыли не для того… но если… Если ради того, чтобы узнать о Крысолове…

— Поразительно, — невесело усмехнулся Ланц. — Отчего-то вам давно ведомо о нашем скором появлении, хотя мы сами узнали о нем же лишь час назад; вы провидец?

— Стало быть, я не ошибся, — подытожил тот. — Это действительно свершилось.

— Вот с этого места подробнее, если можно, — оборвал нетерпеливо Курт. — Поскольку мы с первых слов сравнительно явственно поняли друг друга, и нет необходимости в долгих объяснениях — прошу вас перейти прямо к делу. Не хотелось бы показаться неучтивым, однако времени у нас мало, и мы спешим.

— О да, майстер инквизитор, понимаю, — закивал тот с готовностью, полуразвернувшись к порогу, и широким жестом повел рукой впереди себя. — Прошу вас за мною. Я, — продолжил тот, когда за ними закрылась дверь маленькой, однако довольно уютной комнаты, — служу в этом городе, видите ли, по семейственному, так сказать, преемству — еще мой двоюродный дед пребывал на месте священника в Хамельне; после него здесь блюл паству брат моей матери, и затем уж я заместил его… Прошу вас, господа дознаватели.

— О вашем предке, собственно, мы и намеревались побеседовать, — кивнул Ланц, усаживаясь к массивному столу, повинуясь очередному пригласительному жесту хозяина дома. — Если услышанное нами верно, единственный относительно достоверный свидетель существования упомянутого вами Крысолова — это он. Или все же сия личность не более, нежели легенда?

— Легенда… — повторил отец Юрген, продолжая перетаптываться напротив стола, словно намереваясь вот-вот сорваться с места и метнуться прочь. — Скорее — проклятие. Нет, вы правы; мой двоюродный дед собственными глазами видел и лично знал человека, известного в нашем городе… и, как я теперь вижу — за его пределами также… известного как Крысолов; многие, даже большинство, полагают его сказкой, выдуманной для непослушных детей… Каюсь, уж и сам я стал думать, что это так и есть, хотя стал он преданием не только Хамельна, но и нашего семейства собственно…

— Расскажите, — коротко приказал Курт; отец Юрген вздохнул, неловко улыбнувшись, и качнул головою:

— Нет, майстер инквизитор, пускай лучше вам все расскажет мой дед; уж тогда, ежели вопросы у вас останутся, я с готовностью окажу всяческое содействие вашему расследованию.

— Дед, — уточнил Ланц, глядя на святого отца с настороженностью, и тот спохватился, замахав руками:

— Нет, что вы, я неверно понят вами; не лично, разумеется — всего лишь в нашем семействе передаются от него некие записи, сделанные им после тех печальных событий. Если вы обождете минуту, я принесу их вам.

— Сейчас выйдет за дверь, — со вздохом произнес Курт, когда святой отец удалился, — а после — за другую дверь, а после… Пойти, проверить, что ли?

— Только не надо гвоздить по святому отцу, — предупредил Ланц самым серьезным тоном. — Не дай Бог бедного старичка прижмет по нужде выйти, а ты ему болт вдогонку… Сиди; никуда он не денется. Порадовался б лучше — ты снова попал; временами мне кажется, что в вашей академии прохлопали твою главную способность: по каким-то невнятным и чаще глупым пустяковинам выводить дело… Знаешь, абориген, у моего соседа внезапно кот издох третьего дня; может, займешься? Вдруг малефиция.

— И тебя по тому же месту, — огрызнулся Курт, напряженно следя за дверью. — Нам повезло, всего лишь. Не будь с нами Бруно…

— Которого, кстати, тоже тебе вздумалось приволочить в Конгрегацию. На твоем месте кто другой сдал бы его куда следует.

— … и не будь он родом из Хамельна…

— Тут, натурально, повезло, — согласился Ланц покладисто. — Однако ж, от своих слов не отрекаюсь: старику не пришло в голову его даже выслушать, а ни я, ни Густав на его оговорку и вовсе не обратили внимания, забыв уже через минуту. Посему — на твоем месте я бы раздулся от гордости.

— Раздуюсь, когда увижу, как полыхает тот, кто затеял все это, — возразил он хмуро. — Надеюсь, ему хватит духу сопротивляться, и мы сможем выдвинуть обвинение в покушении на инквизитора — тогда ему обеспечено полдня над углями. В этот раз высижу весь процесс до конца — до пепла.

— Боюсь, такого удовольствия ты не получишь: сейчас в Кельне уже казнили одного убийцу — мясника; помнишь? Если горожан это удовлетворило, если они в это поверили, выставлять еще одного обвиненного было бы глупо — тогда они заподозрят, что есть еще и третий, и, может, четвертый даже, и лишь мы этого не говорим… Скорее всего, если нам снова повезет, если мы сумеем взять главного виновника, Керн велит тихонько прирезать его в подвале, а то и придется делать это нам самим, на месте — если окажется слишком опасным, чтобы перевозить его через половину Германии. Посему, абориген, на твоем месте я бы не питал особых надежд насладиться зрелищем — сжигание трупа не столь увлекательно.

— Жалость-то какая, верно? — тихо буркнул Бруно; он покривился:

— Любителям вареной морковки дозволяю зажмуриться и заткнуть уши.

— А если ты такой охотник до жареного мясца — попросту заглядывай почаще в кельнские коптильни; удовольствие получишь, и следующего расследования дожидаться не надо.

— Для того, кто час назад своротил нос родному брату, весьма редкостное человеколюбие… Что? — уточнил Курт, когда тот умолк, насупясь. — Он это заслужил — ты ведь так сейчас подумал? И ты сам признал, что получил несказанное удовольствие от произошедшего. И я — также имею право насладиться справедливым воздаянием.

— Разумеется, имеешь. Ты это право обрел вместе со Знаком…

— Давай-ка прямо, Бруно, — оборвал он уже нешуточно. — Обвиняешь меня в нездоровой тяге к измывательствам? Если я дал повод — назови, какой, когда и где. Нечего сказать? Зато мне есть, что. Все твое брюзжание — попросту защита перед собою ж самим; тебя самого распирает от удовольствия при мысли о наказании виновного, только разница между нами в том, что ты боишься этим удовольствием увлечься, потому и накручиваешь сам себя. Тебя коробит при мысли о том, что от смерти или страданий человека можно получить удовольствие — потому что ты по натуре добряк. Ты добропорядочный бюргер, часто битый старшими братьями, воспитанный старшими сестрами, университетом и отчасти деревней; ты хорошо знаешь, каково беззащитному слабому, и не желаешь такой участи никому. Ты сострадаешь всем и пытаешься не обидеть никого. Это не плохо само по себе, однако мешает жить.

— Это я слышу от того, кто после своего первого допроса выглядел, как вселенский скорбец?

— Хочешь, чтобы я вслух признал, что мне было не по себе в тот день? Да, было. Потому что тогда — это был глупый, запутавшийся и сам собою наказанный бедолага, которого мне до зарезу нужно было разговорить и лишний раз мордовать которого мне совершенно не хотелось. К сожалению, в равнодушии я еще не натренирован.

— Но как усердствуешь.

— Усердствую.

— Преуспел.

— Надеюсь. Но когда на его месте будет тот, кого мы ищем, будет и иное отношение к ситуации. Равнодушием уж точно навряд ли запахнет.

— Не особенно-то по-христиански, а?

— Грешен, — пожал плечами Курт; тот покривил губы в подобии ухмылки:

— Не то слово. Повинен.