Воронье живучее - Джалол Икрами

выдвинулись, и все своим трудом и знаниями, ни один из них не пошел тем путем, который вы тут расписывали. Это не наш путь. У нас, слава богу, есть где приложить талант и трудолюбие. Мы вышли из пекла войны еще более закаленными и еще яростнее будем бороться со всякими паразитами, в том числе и со взяточниками и спекулянтами. Если они пока и творят свои черные дела, то уже тишком, страшась огласки и возмездия, которое, будьте уверены, настигнет каждого из них, как говорится, все, что есть в котле, попадает на шумовку.

— Да, да, конечно, вы правы, — закивал головой Абдулатиф и принялся суетливо убирать со столика остатки пищи. Собрав в газету яичную скорлупу и обглоданные куриные кости, он пробормотал: — Выброшу мусор, — и выскочил из купе, кляня себя за длинный язык и чрезмерную болтливость.

А Дадоджон все стоял в проходе и задумчиво глядел на проносившийся за окном пейзаж. Взору предстали бескрайние хлопковые поля, сливавшиеся с горизонтом, на них, как и на полях родного Богистана, трудились люди. А Наргис… больна. Из-за него. Боже, как все это сложно! Ведь она ждала, осталась верна ему, а он… подлец, да, подлец!.. Но почему ее отец поступил с ним так жестоко, почему гонит от ворот? Прежде Бобо Амон относился к их встречам вроде бы благосклонно. Что изменилось теперь? Ака Мулло говорил, что он и слышать не желает о Дадоджоне. А что, если ака Мулло хитрит? Что, если это его козни?

Не подозревая, как он близок к истине, Дадоджон снова и снова казнил себя за то, что не увиделся и не поговорил с Наргис. Вернувшись, он непременно встретится с нею, все объяснит, попросит прощения. Если ее сердце смягчится и она согласится, он тут же женится на ней. И заживут они так, как мечталось. Если его оставят работать в столице — еще лучше! Он получит квартиру и приедет в Богистан за Наргис, заберет ее как свою жену, и они будут неразлучны. Ни Бобо Амон, ни ака Мулло не сумеют им помешать. Они будут, будут счастливы!..

За окном вагона прогрохотал встречный состав, затем потянулись постройки, но Дадоджон, охваченный грезами, ничего не слышал и не видел. Он пришел в себя только после того, как поезд остановился на большой станции, и Салохиддинов, выйдя из купе, предложил прогуляться по перрону.

— А что за станция? — спросил Дадоджон.

— Каган!

Они походили минут сорок. Умный, невероятно начитанный, Салохиддинов был прекрасным рассказчиком. Он развернул перед Дадоджоном историю этой железнодорожной станции, вспомнил десятки фактов, цифр. Дадоджон слушал учителя, как школьник.

Не давал скучать и Абдулатиф, знавший много забавных историй и смешных анекдотов. Но в разговорах на серьезные темы он держал язык за зубами либо отделывался односложными ответами.

Через сутки поезд прибыл в Регар. Абдулатифа встречали какие-то знакомые. Он вышел к ним, о чем-то коротко переговорил и, вернувшись в купе, сказал:

— Дорогие друзья, я остаюсь здесь — вечером у моих приятелей свадьба, не могу обидеть. Даст бог, завтра приеду в Сталинабад. Прошу вас быть милостивыми и не отказаться посетить скромную хибарку вашего покорного слуги. Адрес вы знаете, дома у нас всегда кто-нибудь есть. Если вдруг меня не будет, разыщут. Будьте здоровы, дорогие друзья, до свидания!

Абдулатиф передал свои чемоданы и мешки знакомым и, еще раз попрощавшись, спрыгнул с подножки вагона.

— Чудный человек! — сказал Дадоджон. — Компанейский, энергичный, проворный.

— Вот именно: проворный, — подчеркнул Салохиддинов и, вздохнув, добавил: — Жаль, что такие деловые люди не всегда в ладах с совестью.

— Неужели Абдулатиф…

— Да, Абдулатиф! — перебил Салохиддинов. — Нигде он не работает. Может быть, и есть у него книжка колхозника и другие справки, да наверняка фальшивые. Скупает в северных районах — в Самарканде, Ургуте, Пенджикенте и Ура-Тюбе — кишмиш и другие сухофрукты и перепродает на рынках Сталинабада и Курган-Тюбе. Просто-напросто спекулирует. Деньги затмили ему белый свет. А жаль. Из таких людей, если они где-то добросовестно работают, нередко получаются хорошие организаторы.

— Одни любят деньги, другие делают карьеру, третьи занимаются склоками… Почему так? — задумчиво произнес Дадоджон.

— Причин много, — ответил Салохиддинов. Мягко улыбаясь и шутливо погрозив пальцем, он сказал: — Но вы не впадайте в уныние. Если взять в процентном отношении, то стяжатели, карьеристы и интриганы составят ноль целых и несколько десятых, а то и сотых процента. К ним надо относиться как к уродам. Это пережитки, остатки старого мира! Психологию человека не так-то легко изменить. Да и воспринимается дурное куда легче, чем хорошее. Человек — сложное существо, очень сложное. Как говорил поэт и мудрец Абдуррахман Джами, «в ином человеке, как в тесте, пекарь смешал и добрых много, и дурных начал». Смотришь иной раз, как человек ловчит и изворачивается ради своих шкурнических интересов, изумляешься и думаешь, что, если бы его энергию да направить на благие дела, мир давно бы превратился в цветник… Нет-нет, вы не думайте, я не восторгаюсь талантами подлецов! — воскликнул Салохиддинов, словно его кто-то упрекнул в этом, и горячо, запальчиво продолжал: — Вам, молодым, надо учиться распознавать их, потому что они многолики и увертливы. И проявляются подчас самым неожиданным образом. Без борьбы это воронье живучее не искоренить.

— Хорошо сказали — воронье живучее, — вставил Дадоджон.

— Да, воронье, живучее воронье! — Салохиддинов разволновался так, будто рассказывал о чем-то лично ему враждебном, ненавистном. — Остерегайтесь его, избегайте, бойтесь стать жертвой! Иной раз и сам не заметишь, как пойдешь за этим вороньем. Деньги, вещи, высокая должность и звания — перед такими соблазнами устоять трудно, но иногда они съедают совесть.

Ничтожным станешь в бытии застойном, —

Всегда застой вредит мужам достойным.

Как хороша проточная вода!

Как портится она в пруду спокойном!

Слышали когда-нибудь эти стихи?

— Нет, — качнул головой Дадоджон. — Чьи они?

— Дакики, современника бессмертного Фирдоуси, — сказал Салохиддинов. — И в древности людям претила обывательщина. Что же говорить о нашем времени? Мы должны не просто отрицать ее, а беспощадно бороться с нею, так как это она размножает абдулатифов и ему подобное воронье… Э, да мы уже скоро приедем! — глянул Салохиддинов в окно и быстро поднялся. — Давайте собирать вещи.

Дадоджон помог ему достать чемодан, снял свой багаж. Поезд громыхал на стрелках. В купе вошел проводник, извинившись, стал собирать постельное белье. Чтобы ему было удобнее, Салохиддинов и Дадоджон вышли в коридор. Учитель сказал:

— Пойду-ка помою руки…

Дадоджон опустил стекло и подставил лицо освежающему встречному ветру. Когда он обернулся, проводник