Поцелуй теней - Гамильтон Лорел Кей

Если бы похоть была синонимом размножения, то феи уже заселили бы весь мир, если верить старым историям. Девушка за конторкой была бы страшно разочарована, узнав, что Баринтуе соблюдает целомудрие. Если бы он остановился здесь, в отеле, я бы, может быть, его предупредила. Она на меня произвела впечатление девушки, способной заявиться ночью к нему в номер. Но Баринтус вернется к закату в холм. Тревожиться не о чем.

Дженкинс стоял возле лифтов, прислонившись к стене и ухмыляясь. Он пытался заговорить с Баринтусом и Галеном, пока я не подошла. Баринтус игнорировал его так, как может только божество: просто не замечал, будто голос Дженкинса был жужжанием ничтожной мухи. Это даже не было презрение. Как будто репортер для него просто не существовал.

Этой способности у меня не было, и я ей завидовала.

– А, Мередит, кто бы мог подумать здесь вас встретить!

Дженкинс сумел говорить одновременно и злобно, и радостно.

Я попыталась его не замечать, как Баринтус, но знала, что если сейчас не подойдет лифт, то не выдержу.

– Мерри Джентри, неужто вы ничего лучше не могли придумать? Слово "джентри" было много сотен лет эвфемизмом для фейри.

Может быть, он строил догадки, но я так не думаю. У меня возникла идея. Я повернулась к нему, приветливо улыбаясь:

– Вы в самом деле думаете, что я бы взяла такой очевидный псевдоним, не будь мне глубоко плевать, узнают меня или нет?

На его лице мелькнуло сомнение. Он выпрямился, оказавшись почти рядом со мной.

– То есть вам все равно, если я опубликую ваш псевдоним?

– Барри, мне все равно, что ты будешь публиковать, но я бы сказала, что ты от меня не дальше двух футов. – Я оглядела вестибюль. – Я бы даже сказала, что в этом вестибюле нет никого, кто был бы от меня дальше пятидесяти футов. – Я повернулась к Галену: – Не будешь ли ты так добр попросить девушку за конторкой позвонить в полицию, – я оглянулась на Дженкинса, – и сообщить, что я подвергаюсь приставаниям?

– С удовольствием, – сказал Гален и зашагал к конторке портье.

Мы с Баринтусом остались стоять с моим багажом.

Дженкинс смотрел то на меня, то на Галена:

– Полиция мне ничего не сделает.

– Заодно и проверим? – предложила я.

Гален говорил с той же девушкой, которая глазела на Баринтуса. Теперь она его себе представляет голым? Хорошо, что я в другом конце вестибюля, застрахована от случайного прикосновения. Может, ловить случайно образы чужого вожделения и полезно для подбора жрецов и жриц храма, но так как храма у меня нет, мне это только мешает.

Дженкинс смотрел на меня в упор.

– Я так рад, что вы вернулись, Мередит. Искренне, очень рад.

Слова были вежливо-приветливые, но интонация – чистый яд. Его ненависть ко мне была почти осязаемой.

Мы с ним вместе видели, как портье взяла телефонную трубку. Двое молодых людей, у одного табличка "Помощник управляющего", у другого – только с именем, решительно зашагали к нам.

– Я думаю, Барри, что тебя ждет уведомление о расчете. Желаю приятно провести время в ожидании полиции.

– Никакое постановление суда не удержит меня вдали от вас, Мередит. У меня руки начинают чесаться, когда я чую материал. Чем лучше материал, тем сильнее чешутся. А когда я возле вас, Мередит, я готов прямо кожу с них соскрести. Что-то крупное готовится, и оно вертится вокруг вас.

– Ну и ну, Барри, когда ты стал пророком?

– В один прекрасный день на тихой проселочной дороге, – ответил он и наклонился так близко, что стал слышен запах лосьона, забиваемый застарелым табаком. – Мне было явлено то, что вы называете прозрением, и с тех пор у меня этот дар.

Сотрудники отеля были уже почти рядом. Дженкинс наклонился еще ближе, настолько, что со стороны это выглядело бы поцелуем. И прошептал:

– Кого боги хотят погубить, сперва лишают разума.

Его схватили под руки и потащили от меня прочь. Дженкинс не сопротивлялся – ушел спокойно.

– Его отведут в кабинет управляющего до прихода полиции, Мерри, – сказал Гален. – Ты знаешь, они ведь его не арестуют.

– Нет, в Миссури пока еще нет закона о преследовании.

Мне пришла в голову интересная мысль: что, если бы мы заманили Дженкинса за мной в Калифорнию, где законы другие? В округе Лос-Анджелес законы о преследовании достаточно суровы. Если Дженкинс станет уж слишком большой докукой, может быть, я постараюсь, чтобы он за мной поехал куда-нибудь, где его на какое-то время засадят за решетку. Он публично поцеловал меня против моей воли – так я заявлю – перед лицом беспристрастных свидетелей. При правильных законах он будет очень плохим мальчиком.

Раскрылись двери лифта. Отлично, но сейчас меня спасать уже не нужно. Двери закрылись за нами, оставив нас в зеркальном ящике. Все мы молча созерцали свои отражения, но Гален сказал:

– Дженкинса ничему не научишь. После того, что ты с ним сделала, он бы должен был тебя бояться.

У моего отражения от удивления глаза полезли на лоб. Я опомнилась, но поздно.

– Это была догадка, – сказала я.

– Но верная, – подтвердил Гален.

– А что ты с ним сделала, Мерри? – спросил Баринтус. – Ты же знаешь правила.

– Я знаю правила.

И я хотела выйти из остановившегося лифта, но Гален меня придержал за плечо.

– Мы – телохранители. Первым должен выйти один из нас.

– Извини, отвыкла, – сказала я.

– Привыкни снова, и быстро, – отозвался Баринтус. – Я не хочу, чтобы тебя ранили только потому, что ты не спряталась за нами. Принимать риск на себя, чтобы ты была в безопасности, – наша работа.

Он нажал кнопку удержания дверей открытыми.

– Это я знаю, Баринтус.

– И все же ты чуть не вышла первой.

Гален очень осторожно выглянул из лифта, потом вышел в холл.

– Чисто.

И он отвесил низкий поклон. Косичка упала с его плеча и коснулась пола. Я помнила времена, когда его волосы спускались к полу зеленым водопадом. Во мне жила мысль, что именно такие должны быть волосы у мужчины. Такие длинные, что достают до пола. Такие длинные, что накрывают мое тело шелковой простыней в минуты любви. Я огорчилась, когда он их отрезал, но это было не мое дело.

– Поднимись, Гален.

Я вышла в холл с ключом в руке.

Он встал и танцующим шагом подскочил к двери, опередив меня.

– О нет, миледи. Только мне должно отпереть этот замок.

– Гален, прекрати. Я серьезно.

Баринтус просто шел за нами спокойно, как отец, наблюдающий шалости взрослых детей. И даже не так: он игнорировал нас, как раньше Дженкинса, почти также. Я оглянулась на него, но ничего не смогла прочесть на бледном лице. Бывали ведь времена, когда он больше улыбался, смеялся больше. Я помнила, как его руки вынимали меня из воды, и звучал громоподобный смех, а волосы его медленным облаком развевались вокруг тела. Я вплывала в это облако, взбивала его своими ручонками. Мы смеялись вместе. В первый раз, как мне пришлось плавать в Тихом океане, я вспомнила Баринтуса. Мне хотелось показать ему этот новый необъятный океан. Насколько я знаю, он его никогда не видел.

Гален ждал перед дверью. Я подождала, пока Баринтус не подойдет к нам.

– Ты сегодня мрачен, Баринтус.

Он посмотрел на меня своими глазами, и невидимое веко порхнуло над ними. Нервничает. Он нервничает. Боится за меня? Он был доволен, когда узнал о кольце, и недоволен, когда услышал про заклинание в машине. Но не слишком недоволен. Не слишком огорчен, будто это обычное дело. В каком-то смысле так оно и есть.

– В чем дело, Баринтус? Чего ты мне не сказал?

– Мередит, доверяй мне.

Я взяла его свободную руку, переплела с ним пальцы. Моя рука терялась в его ладони.

– Я доверяю, Баринтус.

Он осторожно держал мою руку, будто боялся сломать.

– Мередит, малютка Мередит! – Лицо его смягчилось, когда он заговорил. – Ты всегда была смесью прямоты, жеманства и нежности.

– Я уже не так нежна, как была, Баринтус.

Он кивнул:

– К сожалению. Мир к нежным суров.