Бухта Анфиса - Лев Правдин

Все это он понимал, но еще не знал, как поступит, какой путь изберет. Он уже одолел гору и потащился по дороге в деревню. Ему показалось, будто от амбара, что высился слева от дороги, слышатся какие-то непонятные звуки: не то смеется кто-то, не то плачет. «Молодежь, — подумал он, — им хоть бы что…» Нет, плачет. Девчонка плачет, всхлипывая и вздыхая, как от незаслуженной и непереносимой обиды.

Афанасий Николаевич свернул к амбару. Девчонка притихла. Да это Нина! Сидит на ступеньке высокого амбарного крыльца, уткнула голову в коленки и вздрагивает от рыданий. Куда вся ее гордость подевалась?

— Ты что? — спросил он, остановившись у крыльца.

Она неожиданно выпрямилась, вскинула руки, как испуганная птица, и упала на него. Он подхватил ее, легкую, вздрагивающую от рыданий, и заговорил торопливо и растерянно:

— Да что ты, что?..

— Жалко мне вас, дядя Афанасий.

И теперь уж, не пряча своего горя и не стесняясь слез, она так залилась, что он растерялся, не зная, кого же ему теперь больше жалеть — ее или себя. Чья обида горше? И, как всякий добрый человек, он сначала пожалел Нину. Похлопывая по ее крепким плечам, он заговорил:

— Да что же теперь меня жалеть? Я сам себя не пожалел. А реветь я тебя не учил. Сам сроду не умел этого и никому не советовал…

— Обидно-то как, — прошептала она, успокаиваясь.

— Обидно! — Он вздохнул от всей полноты чувств так, что даже всколыхнулось сердце. — Тебе-то отчего? Кто твой обидчик?

И услыхал ее негромкий, но решительный ответ:

— Вы! Другому бы я и не позволила. Не допустила бы до сердца.

Он отстранил девушку и тяжело опустился на ступеньки.

— Это когда же я тебя?..

— Давно уже! — заговорила Нина. — Всегда обида от вас, да все не такая, как теперь. Вы для меня такой человек, как отец. Самый лучший и справедливый. А как вы себя роняете! Я на собрании сидела, так вся от стыда сгорала, когда Анна Ивановна про вас говорила. Как будто это я при всех вас ударила, себя позабыв. Это ведь только подумайте: на кого вас променяли? На такую глупую девчонку! Вас! Нет, вы только подумайте — такого мастера! Вы землю любите и людей любите, вы столько доброго для всех сделали! А я что! Вот как вы нашу жизнь перевернули…

Она сидела на ступеньке рядом с Афанасием Николаевичем и все говорила, говорила, всхлипывая и задыхаясь от горючих девчоночьих слов. Потом она утомилась и замолчала, и они долго сидели, прижавшись друг к другу. Где-то за поворотом к Старому Заводу глухо и мощно ухнула подмытая земля и с шумом обрушилась в воду. С той стороны прибежал пароходик, проверещал сиреной и, не приставая к берегу, так как пассажиров не оказалось, побежал обратно и скрылся за чусовским мысом.

— Одиннадцать, — проговорил Афанасий Николаевич.

— Да, — сказала Нина. — Простите вы меня.

— На Борисовы залыски через два-три дня, это у нас будет пятница, посылай сеять.

— Завтра пошлю.

— У реки еще мокро.

— От леса начнем.

— Тебе с нынешнего дня виднее. — Он поднялся и пошел в деревню.

Она догнала его.

— Мне еще и двенадцати не было, когда вы мне первые трудодни начислили. Так уж теперь-то грех покидать меня.

— Ничего, справишься.

— Конечно, справлюсь. — Она еще раз всхлипнула напоследок и вдруг заговорила спокойно и даже весело, словно и не было никаких слез. — Вы меня учили, государство учило. Совсем дураком надо быть, чтобы так ничему и не научиться. И я вас не для себя прошу, а для вас же самих.

— А что мне?

— Вы-то как без дела?..

— Без дела я не останусь, не беспокойся… Не сиживал еще без дела-то…

Она догнала его и пошла рядом, тоненькая, прямая, и, как показалось Афанасию Николаевичу, уже не взлетала с птичьей легкостью. Идет твердо и вместе с тем стремительно, как танцует. Руки в карманах клетчатого пальто, резиновые сапожки тускло поблескивают, чуть покачивается на шапочке белый помпон. Хорошая девчонка, самостоятельная. Да нет! Какая же она девчонка? Бригадир! Хозяин! Это надо учитывать.

Остановившись, он почтительно проговорил, не скрывая, впрочем, усмешки:

— Так что не беспокойтесь, товарищ бригадирша… Без дела как же? Нельзя без дела…

— Вам без дела нельзя, и делу без вас нельзя, — сказала Нина, не замечая его усмешки и его дурашливой почтительности. И этим она сразу как бы устыдила его и в то же время вознесла в его собственном мнении. В самом деле, как же он может бросить дело, которому отдал всю свою жизнь и — он уверен в этом — жизнь своих детей?

Но обида еще бродила в нем, и никакие даже самые справедливые и острые слова не в силах сразу убить ее. Надо время для этого. Время и то самое дело, о котором так правильно сказала Нина.

Рыбацкий топорик

Весна и сама истомилась, и людей истомила узаконенным непостоянством апреля и беззаконными капризами майской погоды. То сыпал колючий снег, переходящий в дождь, то носился вдоль улиц взбалмошный ветер, бестолково путаясь между домами и деревьями скверов. А то вдруг безмятежно улыбнется тихий солнечный день. Она и сама не знала, чего хочет, эта ранняя весна. Только к концу мая, утомившись, прекратила свои бесчинства. Все зазеленело, и настала жаркая, совсем летняя погода.

В субботу утром, провожая мужа на завод, — сама-то она работала с двенадцати, — Надя сказала:

— Хорошо бы на природу с тобой. А то скоро на все лето с детским домом уеду.

За пять лет семейной жизни Андрей Фомич, хотя и не совсем забыл свое первое увлечение и все, что с ним связано, но вспоминал о нем без волнения. В конце концов все обернулось как нельзя лучше: у него есть дом, семья, и все это, прочное, чистое, дружное, создано Надей, ее полными мягкими руками и ее твердой волей. Она всегда знала, чего хочет сама и уж, конечно, лучше, чем Андрей Фомич, знала, чего хочет он сам. Она также знала, что он считает ее самой красивой и даже самой умной, и умело поддерживала в нем эту уверенность или заблуждение, что в конце концов одно и то же для семейного счастья.

После работы он зашел к тестю, у которого была моторная лодка, и они договорились завтра же отправиться. Тут же к ним примкнули соседи, и воскресным утром три моторки вышли из затона, где была лодочная пристань, и взяли курс вверх по Каме.

— Тут деревенька есть, Старый Завод, — сказал тесть. — Так сразу за ней. Из всех мест место!

— Та самая деревня! — воскликнула Надя. — Это о ней ты рассказывал? — спросила она у мужа.

Он не ответил. Она сидела, прижавшись к нему и укрывшись его плащом от прохладного ветра и волн, которые подкидывали лодку. Глухо ударяясь в днище, они вдруг взрывались белыми космами, обдавая всех в лодке брызгами и водяной пылью. Наде было тепло и уютно, рука мужа лежала на ее талии, она была спокойна и так привычно счастлива, что даже и не думала о счастье.

— Уцелела деревенька, — услыхала она голос отца, и ей показалось, будто муж вздрогнул и его рука крепче прижала ее.

— Ты что? — спросила она. — Холодно?

— Да так… — ответил он. — Смотри, как красиво.

О красоте он сказал только для того, чтобы отвлечь внимание жены, зная ее чувствительность ко всему, что считалось красивым. Сам-то он так и не успел ни рассмотреть, ни прочувствовать красоту здешних мест. Просто не до того ему было в то время. Много забот тогда свалилось на него. Пришлось поработать и ему, и его славной бригаде. Ребята валились с ног от усталости и красоту только во снах и видели, да и то урывками. А потом наступил тот памятный последний вечер, когда он увидел и пережил тихий закат, когда что-то умирает и что-то нарождается.

Вот этот острый мыс с искривленным тополем. Стоит, как на страже, охраняя вход в бухту. И там, в самом дальнем конце, плетень, почти невидимый в зарослях тальника и черемухи. За плетнем старая изба, тесовая крыша в зеленых полосах бархатного мха и в чешуйках лишайника. Столетние и вечно молодые тополя чуть раскачиваются и трепещут каждым листком. Все, как было, и все на своих местах.

Но вместе с тем Андрей Фомич заметил много того, чего не было раньше в деревеньке, списанной в расход. Ему поручено было привести приговор в исполнение. Не поднялась у него рука. А сейчас выросли новые дома, и в старых домах заиграла новая жизнь. В бухте у мостков покачиваются лодки. Два человека сидят на свежеотесанном бревне: один курит, другой точит топор. Андрей Фомич позавидовал им придирчиво, как завидует мастер, наблюдая работу другого мастера.

И даже когда проехали Старый Завод, он все еще завидовал тем плотникам, и у него было такое чувство, будто ему помешали сделать что-то такое, главное, что он мог сделать и должен был сделать.

Место, выбранное тестем, действительно из всех мест оказалось самым лучшим — невысокий берег, береза, вздремнувшая в надвигающемся полуденном зное, и кругом большой поляны молодой смешанный лесок. Тут они и расположились.