Ученик чародея (Часть 1-6) - Николай Шпанов

Когда Кручинин встречал розовую монахиню, словно парящую на крыльях своего белоснежного чепца над палубой трансокеанского лайнера, перевозившего ее обратно в Европу, ком непреодолимого отвращения подступал у него к горлу. А она плыла, розовая, с ямочками на пухлых щеках, каждым движением изливая на окружающих ласку христовой невесты. И рядом с этим чудовищем в качестве сотрудницы или ученицы Кручинин должен был представить себе Эрну... "Сестра Эрна" - наверно так именовали ее в пансионе "Доротеенфройде".

Сестра!.. Помните, читатель, у Герцена: "Слово сестра... В нем соединены дружба, кровная связь, общее предание, родная обстановка, привычная неразрывность..."

Кручинин смотрел на записку Эрны и старался объять умом происходящее...

49. ДОРОТЕЕНФРОЙДЕ

Покидая город, надо было разделаться с коричневой старухой, чтобы уничтожить следы сообщения, - будь оно посланием Эрны или провокацией вражеской разведки. Но, появившееся было намерение сжечь картину вместе с рамой, показалось ошибочным. А что если его приход к фрау Марте заснят на пленку? В таком случае Кручинин оказался бы перед необходимостью обосновать исчезновение этого "раритета". Можно было, конечно, снести картину антиквару, но кто захочет ее купить: ради уничтожения тайника под бельмом, Кручинин прорвал в холсте большую дыру. В таком виде старуха представлялась ему вполне безопасной. Оставалось "забыть" колдунью на стене. Кручинин так и поступил: оставил картину на гвозде. Но не успел он положить чемодан в свои старенький "штейер", как в подъезде показалась хозяйка квартиры с картиной в руках.

- Оставьте ее себе. Реставратор заделает дыру и...

- О, что вы! - воскликнула хозяйка.

Тогда он взял портрет и тут же, будто нечаянно, уронил его на мостовую. По камням рассыпались мелкие завитушки резьбы.

- Как обидно! - сказал Кручинин. - Вопрос решился сам собой.

Отъезжая, он видел, как хозяйка подняла картину и отерла фартуком еще больше сморщившуюся маску мегеры.

Кручинин поймал себя на том, что стоило ему взяться за руль, как заботы отлетели от него, словно он был простым туристом. Таково было магическое действие перспективы путешествия. Передвижение! Скорость! Свобода! На память пришли прекрасные слова Аксакова: "Дорога удивительное дело! Ее могущество непреодолимо, успокоительно и целительно. Отрывая человека от окружающей его среды, все равно, любезной ему или неприятной, от постоянно развлекающей его множеством предметов, постоянно текущей разнообразной действительности, - она сосредоточивает его мысли и чувства в тесный мир дорожного экипажа, устремляет его внимание сначала на самого себя, потом на воспоминания прошедшего и, наконец, на мечты и надежды в будущем..." Старый, побрякивающий стальными суставами "штейер", катился мимо громады Национального музея. Кручинин мысленно послал этому сооружению привет и соболезнование: слишком умный дом для царства мракобесия, политических интриг, провокаций и лжи, в какое превратился этот некогда славный город. Кручинин пересек реку и через пятнадцать минут был за городской чертой. Он даже провел рукою по лбу и по щекам, словно снимая с себя нити невидимой, но липкой паутины. Навстречу ему прохладным потоком несся воздух со стороны синевших в утренней дымке гор.

Не прошло и получаса, как Кручинин перестал следить за тем, есть ли за ним слежка. Автомобили, обгонявшие неторопливый бег его машины, вызывали в нем здоровую спортивную зависть. Через час он добрался до поворота, где надлежало съехать с автострады на дорогу № 318, ведущую к озеру Тегерн. В Дирнбахе он решительно притормозил: его не устраивало слишком приближаться к Висзее, а ведь следующим пунктом был уже Гминд. Кручинин не хотел показываться там прежде, чем наведет точные справки об интересующей его вилле Доротеенфройде. К сожалению, оказалось не таким простым делом узнать что-либо у запуганных жителей. В этом уютном краю, созданном самой природой для отдыха и беззаботных развлечений, Кручинин обнаружил, что даже мрачные времена фашистской полицейщины простые люди вспоминали с сожалением. Как только дело доходило до слова "Доротеенфройде", языки жителей прилипали к гортани и на Кручинина недоброжелательно косились. Принадлежность некоторых пансионов темному миру тайной полиции и шпионских организаций была тут секретом полишинеля, но говорить о ней страшились. Кручинин избрал местом своего пребывания Кальтенбрунн, расположенный таким образом, что в случае надобности можно было быстро покинуть берег озера, минуя тупик, каким кончались дороги на его южном конце. Однако уже к следующему утру стало ясно, что и эта близость к Висзее не доставит Кручинину удовольствия. Тут не особенно стеснялись с туристами. Смешение нацистской полицейской грубости с маккартистским маккиавелизмом чувствовалась во всем. Позавтракав, Кручинин бежал из Кальтенбрунна. Объехав озеро с севера, он перебрался в окрестности городка Тегернзее на противоположном берегу озера. Хотя Кручинин и был тут отделен от "Доротеенфройде" гладью огромного озера, но в бинокль ему был виден весь курорт Висзее. Вооружившись терпением и осторожностью, он мог рассмотреть даже самую виллу Доротеенфройде.

Кручинин арендовал маленькую моторную лодку и стал большую часть времени проводить на воде, хотя меньше любого другого человека, живущего на берегах Тегернзее, был расположен к развлечениям. С каждым днем время казалось ему дороже и даже пастель, нашедшая, наконец, применение, не доставляла ему радости. Наброски получались сухие, мало схожие с нежной натурой, окружавшей художника. Их набрался уже почти полный альбом, а двери "Доротеенфройде" все оставались закрытыми. Наконец, однажды, когда Кручинин посреди озера занимался рисованием, к нему подъехала маленькая лодочка, в ней сидел мальчик лет пятнадцати.

- У меня есть поручение от Эрны, - сказал он так, словно у него не могло быть сомнений в том, что он обращается по адресу. И несмотря на то, что Кручинин делал вид, будто не обращает на него внимания, продолжал рисовать, мальчик быстро продолжал: - Эрна передает: ее здесь нет и тут ничего не выйдет. Поезжайте в... - тут он умолк и, исподлобья оглядевшись по сторонам, словно кто-нибудь мог его подслушать даже тут, в километре от берега, назвал город. - В четверг к закрытию Птичьего рынка приходите в часовню святой Урсулы, левая сторона, третья скамья от алтаря, у статуи богоматери. - С этими словами мальчик ударил веслами. Кручинин продолжал невозмутимо рисовать, но хрупкие карандаши пастели стали крошиться под нажимом его пальцев.

50. AC CADAVER!2

Мать Маргарита была дамой, опытной во всех отношениях. Она не стала мучить себя догадками о том, зачем его преосвященству епископу Язепу Ланцансу понадобилось изображение обнаженной пансионерки Инги Селга. Ясно, что не для подшивки в личное досье! Мать Маргарита имела представление и о разврате, царившем среди членов Ордена Иисуса, и о том, что, владея телом и душой Инги, Ланцанс может дать ей любое применение, какого потребуют задачи Центрального совета или Ордена. Кто его знает, может быть, девице предстоит работа актрисы варьете, а может статься, епископ намерен сунуть ее в постель какому-нибудь любителю молодого женского тела, если не в свою собственную. Пути господни неисповедимы! Не ей, смиренной и покорной дочери святой апостолической церкви Маргарите, контролировать предначертания всевышнего! Гораздо неприятнее то, что Инга отказалась фотографироваться, как того желал отец Язеп. Строптивица заявила, что церковные каноны не обязывают ее к исполнению приказов начальников, ведущих ко греху, а предстать перед своим духовным отцом в наряде праматери Евы - грех. Не подействовало на Ингу и напоминание о том, что в конституциях Лойолы сказано: "Проникнемся убеждением, что все справедливо, что приказывает старший". Инга вступила в спор с капелланом Доротеенфройде.

- Епископ Ланцанс давал обет целомудрия, и я вовсе не намерена быть предметом его соблазна и нести на себе тяжесть смертного греха из-за того, что мое изображение ввергнет его в грех. - Она говорила с таким серьезным видом и выражение ее лица отражало столь искреннюю скорбь, что капеллан принял это за чистую монету.

- Вы забыли, дитя мое, - ласково сказал он, - что господь в великом милосердии своем научил церковь отпускать грехи. А уж если грех совершен священнослужителем во славу господни, то тут, право, и греха-то никакого нет.

- Я духовная дочь отца Язепа! - с возмущением воскликнула Инга.

- В поучениях святейших пап Юлия II и Льва X есть указание "отпущение тому, кто плотски познал мать, сестру или другую кровную родственницу или крестную мать; отпущение для того, кто растлил девушку".

- Но ведь отец Ланцанс - монах!

- Да, да, у святейших отцов так и сказано: "будь то священник или монах" - им надлежит всего лишь уплата штрафа за индульгенцию.