Гильза с личной запиской - Валерий Дмитриевич Поволяев

Ноги у них тоже были длинные. Как у лосей в России. Муравьи носились шустро, как лошади, лежащего человека обегали стороной, не приближались – видимо, запах у Боганцова был не тот, не муравьиный.

В это время рядом зашевелился пятнистый. Сержант приподнял автомат и громыхнул стволом о камень, просипел дыряво:

– «Прохор», ты нам нужен живой. Понял?

«Прохор» затих.

Так он и держал пленника около себя, бил автоматным боком или стволом о камни, заставлял его сжиматься в кокон и сипел:

– Лежи, «прохор», смирно. Иначе застрелю.

Не знал Боганцов, разумеет пятнистый русскую речь или нет, но пленник покорно засовывал голову в колени и лежал сейчас, не двигаясь, – слушался сержанта. Сознание то уходило от Боганцова, то приходило к нему…

Очнулся он, когда на каменную равнину, расположенную в ста пятидесяти метрах около темного гулкого лаза ущелья сел первый из четверки вертолетов, прибывших, чтобы забрать бойцов Боганцова и часть грузов, которые волок на своих горбатых спинах караван. Пятнистого погрузили в вертолет прежде всего, – как ценный трофей, – и правильно сделали. Следом пошли медикаменты, они были даже более дорогими, чем пленник; лекарства у наших ребят, конечно, имелись, но только не американские, а родные, советские, производства разных городов – Хабаровска, Пензы, Москвы, Свердловска, Тюмени…

Все оружие, шедшее с караваном, увезти не удалось – слишком много его было, часть пришлось сложить в камнях, – особенно китайское, – и взорвать.

Когда Боганцова внесли в вертолет, он находился без сознания. Чутур на всякий случай проверил воротник сержанта – сзади, в одежде, в куртках-песчанках, у всей группы в воротники были зашиты небольшие автоматные гильзы калибра 5.45, в гильзах – запечатаны записки с опознавательными данными, по которым можно найти родственников солдата, опознать его самого: кто, что, где родился, где пригодился и так далее.

Гильза в воротнике Боганцова имелась, так что в госпитале сержант не потеряется, даже если будет без сознания. Автомат его, искореженный, изуродованный пулями, тоже взяли с собой – не оставлять же врагу.

Майор, командир вертолетной группы, удивленно оглядел изувеченный автомат – изуродован ведь здорово, в металле есть даже дыры, – на что он годится? Если только в музей, как доказательство того, что «калашников» будет стрелять, даже если от него останется лишь одна гайка, погнутая скоба от откидного приклада, да пара заклепок.

Стрелял же он у этого сержанта, когда понадобилось сбить с ног несущегося с паровозной скоростью двухметрового бегемота-душмана, как рассказывали бойцы группы…

А группа сработала неплохо, положила почти всю охрану каравана, хотя пострадала и сама: несколько раненых и двое «двухсотых».

Через десять минут вертолеты взлетели, некоторое время шли над землей низко, сбивая грохотом лопастей пыль и седину с древних, оглаженных временем и солнцем гор, потом поднялись резко, почти вертикально, и ушли за ровный, будто обработанный, хребет и исчезли.

Верблюдов оставили на месте боя, у ворот ущелья Шолхан, – через час здесь будет голо, только острый запах пороха еще будет висеть в воздухе, – верблюдов разберут местные дехкане: что-что, а кони, буйволы, верблюды, прочая тягловая сила им требуется всегда, и ныне, и впредь.

Боганцов потерял много крови, ослаб, но за жизнь держался цепко и, приходя в себя, раздвигая губы в мученической улыбке, произносил:

– Надо обязательно, с полной нагрузкой отыграть все таймы, которые отвел нам Всевышний, а потом еще попросить у него дополнительное время – и Он не откажет…

В Кабуле, в госпитале, сержанту сделали перевязку, блокировали боль, два часа заставили полежать под капельницей и так называемым «овощным бортом», которым привозили капусту, картошку и арбузы, отправили в Ташкент, – обратный рейс в Союз был совершенно пустым, что вызвало у начальства удивление, поскольку так почти никогда не бывало, из Ташкента – в Москву, в госпиталь.

Там Боганцову не дали угаснуть и довольно скоро поставили на ноги, а через две недели он, кряхтя болезненно, словно бы привыкал к новому телу, уже прогуливался по зеленой территории госпиталя, старался, чтобы ноги привыкали к земле, глаза к пространству, руки – к каким-нибудь предметам, которых в Афганистане не было, – например, к шахматам…

Вообще-то, если честно, госпитали, которые располагались дома, в Союзе, всегда переворачивали жизнь людей, получивших ранения, вносили поправки, что-то изменяли, что-то добавляли, что-то урезали, поэтому многие раненые старались лечиться в самом Афганистане, не выезжая в Союз, в госпитале сороковой армии. По одной причине – здесь они находились среди своих, ничего и никого не стеснялись, поэтому и выздоравливали в два раза быстрее, чем где-нибудь в Калинине, в Томске или в Москве.

Тот день нарисовался пасмурный, с серыми, словно бы присыпанными пороховой копотью, рваными облаками, низко ползущими над землей, кое-где даже вообще оставляющими на макушках деревьев клочья своей плоти, очень схожей с ватой, вышедшей из употребления.

Дневной свет был заменен электрическим, поэтому госпиталь плыл по темному, колеблющемуся, как дым, пространству подобно торжественно сияющему круизному кораблю, ни мрак, ни темнота ему не были страшны.

В палату, где лежал Боганцов, заглянул капитан Ходаков, человек смешливый, выполнявший в отделении роль и воспитателя, и психолога, и утешителя, если кому-то из раненых было горько, и няньки для новичков, только недавно начавших солдатскую службу и попавших в беду, – такие люди, как капитан, в любом учреждении нужны – и в военном, и в сугубо гражданском.

Увидев кровать Боганцова пустой, он вопросительно и одновременно строго приподнял одну бровь – таким капитан бывал редко, подбородком повел в сторону пустой кровати.

– Куда подевали героя, бойцы?

Объяснять, в каких краях скрылся сержант, не пришлось, Боганцов появился в палате до «разборки полетов», увидев начальство, сомкнул растрепанные задники больничных тапочек. Капитан заулыбался так, что улыбка его была видна даже со стороны затылка, и не только затылка, но и со спины, потряс руку сержанту, как равному по званию.

– Сегодня в госпиталь пришла новость, Игорь Игоревич, – специально для вас, – торжественным, как перед строем, голосом, на «вы», сообщил капитан; давно к Боганцову не обращался таким тоном, у него даже в висках сделалось тепло, – из города Ижевска, где живет конструктор автоматов генерал Калашников. Автомат ваш привезли из Афганистана и передали в музей завода.

– За что же такая честь, товарищ капитан? – не выдержал Боганцов. – Я угробил автомат, не сберег, виноват…

– Зато автомат показал такую живучесть, какую не имеет ни одно оружие в мире. А поскольку вы имеете к этой истории прямое отношение, от имени генерала Калашникова вам велено объявить благодарность.

От неожиданности Боганцов даже забыл, какие ответные слова должны звучать в таких случаях, вновь