Гильза с личной запиской - Валерий Дмитриевич Поволяев

автоматы в основном китайские, а это – совсем не то, что произведено на советских заводах. Да и его автомат записан за ним, внесен в карточку… Та-ак, надо подготовиться к броску, напрячься, сжаться в комок и-и-и… Он собрал себя в горсть, в кулак, прямо с земли метнулся в сторону, будто зверь, потом еще раз прыгнул вбок и в следующее мгновение уже был у неровного каменного полукруга.

Но вот ведь как – схоронка эта была уже занята, в ней сидел душман и перевязывал себе простреленное плечо американским бинтом.

Сержант знал эти бинты, знал, как они упакованы, знакома была и яркая этикетка, наклеенная на оболочку бинта… Казалось бы, яркие цвета совсем несовместимы с войной, война – это приглушенные защитные краски, не бросающиеся в глаза, мерцающие, способные растворяться в воздухе, американцам же «закон военной скромности» не был писан вовсе, они не придерживались его.

Что ж, на своей территории американцы не воевали никогда, они привыкли направлять в чужие государства своих бандитов, которые могли воевать только, если не встречали сопротивления. В таких случаях они были героями, воинами с большой буквы, но если сталкивались с толковым противником, то довольно быстро брали ноги в руки и поскорее старались покинуть место боя. Яркие краски – это признак похвальбы, того, что господа переели… И техники переели, и витаминов, и жирных кур своих, и электроники, способной, по их мнению, решать мировые проблемы… В общем, яркая этикетка характеризует и производителей, и потребителей одинаково.

Боганцов не раздумывал ни секунды, засипев сдавленно, словно бы кто-то перекрыл ему дыхание, он прыгнул вперед и опечатал душмана ногой, хотя, честно говоря, не должен был его убивать, а – взять в плен.

Взять в плен несложно, только куда он его потом денет? На своем горбу потащит в штаб батальона? Сил на это не хватит, поскольку Боганцова самого зацепила пуля. Хорошо еще, что рана не кровоточит – пуля поджарила ее, на коже образовалась корочка, она и не дает сочиться ни крови, ни сукровице.

И убивать этого душмана жалко, в биографии его, может, вообще не было убийств, но он взял в руки оружие, и теперь ему совсем необязательно быть убийцей, он – с оружием, а раз дело обстоит так, – через десять минут может убить кого-то, он противник и как противник должен быть уничтожен. И жалости, слюням девчоночьим здесь совсем не должно быть места.

Чутур из своего пулеметного гнезда хорошо подстраховал сержанта. Пока Боганцов совершал бросок к каменному гнезду, Чутур накрыл стрелка-душмана очередью, тому ничего не оставалось, как нырнуть вниз и засунуть голову себе в коленки, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать.

Кстати, пятнистый продолжал лежать под верблюдом, который на стрельбу не реагировал совершенно, лишь меланхолично шевелил губастым ртом, жуя собственную слюну – пятнистый также ничего не видел, ничего не слышал, лежал в позе эмбриона, скорчившись в кокон, сунув голову в колени, закрыв глаза и зажав ладонями уши. Все, спекся гражданин.

Боганцов выглянул из-за камней. Без автомата он ощущал себя неуютно: с одной стороны, он привык, чтобы в руках было оружие – не винтовка, не дальнобойный «бур», не огнемет и не станковый гранатомет, а автомат Калашникова, десантный вариант, с другой стороны, с оружием всякий человек делается смелее, так и Боганцов – ведь ему, как и всем, тоже была ведома такая штука, как страх. До искалеченного автомата своего, лежавшего в камнях, было метров двенадцать-пятнадцать, не больше…

Три, максимум четыре секунды ему понадобится, чтобы подхватить автомат и нырнуть в следующую каменную заплотку. А от нее прыгнуть к верблюду, под которым лежал пятнистый…

Морщась от боли в опаленной руке, он втянул сквозь зубы воздух в себя, выдохнул и через две секунды находился у своего побитого автомата, подхватил его, через мгновение очутился около следующего каменного гнезда, созданного самой природой, и почти ушел от пули, уже пущенной в него… Впрочем, можно сказать, что ушел: пуля всадилась в «сидор», висящий на спине, набитый несколькими рожками, сухим пайком, фляжкой, в которой плескалась родниковая вода – редкость для Афганистана, и в довесок – двумя полевыми аптечками, – с силой толкнула сержанта вперед.

Кроме невежливого обращения с бывшим пограничником, а ныне – воином Советской армии, ничего не было, только это, хотя и это сержанту очень не понравилось. Боганцов сунулся в угол каменной схоронки, хотел было перекреститься, но не сделал этого, вздохнул тяжело.

В следующее мгновение он засек в просвете между камнями темное бородатое лицо с вывалившимися из-под бровей глазами – душман несся не на сержанта, а на пятнистого, держа перед собой автомат… Явно получил приказ уничтожить этого человека – нельзя, чтобы он попал в руки «шурави», как здесь звали советских людей. Это Боганцов понял и в горячке, в боли совсем забыв, что автомат его искалечен, стрелять не будет или, если выстрелит, может выплюнуть свинец в самого стрелка… По правилу кривого ствола.

Но покореженный «калашников» не только стрелял, несмотря на свои раны, а стрелял точно, правило кривого ствола было ему неведомо. После второй пули душман надломился и в следующее мгновение уже сгребал своей бородой пыль с камней.

Стрельба сделалась редкой, но все равно она не угасла, Боганцов отмечал сейчас каждый выстрел, слышал, как пули с тонким злым пением резали пространство. Пятнистого надо было брать немедленно и тащить в укрытие, это Боганцов понимал хорошо, явно деятель этот прибыл с каким-то заданием из Пакистана, знает много того, чего не знают «прохоры»… То-то душманы так суетятся, подбираются к нему.

Обогнув каменный выступ, сержант кинулся к пятнистому, но в этот момент третья пуля догнала его и сбила с ног, Боганцов, не выпуская из рук автомата, накрыл собою пятнистого и спас его…

Как потом выяснилось, спас не напрасно, сведения, которые пятнистый выложил потом в разведотделе, оказались настолько ценными, что их отправили в Москву.

Через четыре минуты бой был закончен.

Часть душманов ушла в ущелье Шолхан, – ушла на хорошей скорости, бегом, теряя галоши и ватные тюрбаны. В группе тоже были потери.

Сержант лежал с открытыми глазами, слушал тишину и не верил, что это тишина. На войне, даже такой, как афганская, которая ни на какую другую войну не была похожа, тишины не бывает, а то, что солдаты считают тишиной – это не тишина, а нечто другое, чему и названия-то нет.

Он лежал боком, перед глазами его бегали муравьи. Крупные горные муравьи с угловато вывернутыми чреслами и длинными усами.