Столетняя война. Леопард против лилии - Наталия Басовская

Глубокая связь причин Столетней войны с экспансией складывающейся централизованной монархии была показана А. Д. Люблинской в соответствующем разделе трехтомной «Истории Франции». Автор подчеркнул, что столкновение англо-французских интересов во Фландрии было обусловлено экспансионистскими устремлениями Франции: «Это была экспансия: погоня за фьефами и деньгами – для сеньоров, овладение областью – для короля»[180]. В этой работе также была указана огромная значимость гасконской проблемы. Следует особо отметить книгу В. И. Райцеса о Жанне д’Арк[181]. В небольшой по объему работе автору удалось ярко и убедительно доказать связь между появлением Жанны д’Арк и общей атмосферой назревающего народно-освободительного движения во Франции, зарождением элементов национального самосознания. Исследователь первым в отечественной историографии сумел на основе источников провести интересный анализ общественного сознания в один из переломных моментов средневековой истории Франции.

Начиная с конца 60-х гг. мною был опубликован ряд статей, посвященных гасконской проблеме и ее роли во взаимоотношениях Англии и Франции перед Столетней войной, а также истории англофранцузского конфликта. В них были вскрыты глубокие экономические интересы английской короны в Гаскони, была также рассмотрена сложная политика Англии в континентальных владениях, направленная на расширение социальной опоры ее власти. Исследования показали, что к началу XIV в. англичанам удалось упрочить свои позиции в герцогстве Аквитанском, создав серьезное препятствие на пути централизации Франции. Это явилось одной из важных причин вооруженного конфликта. Кроме того, было выдвинуто положение о том, что Гасконь являлась для английской монархии одним из объектов феодально-экспансионистской политики.

В 80—90-х гг. вышли в свет написанные мною работы, в которых был отражен более широкий взгляд на Столетнюю войну как на завершающий этап длительного противостояния Английского и Французского королевств на международной арене. Работы, посвященные франко-шотландскому союзу, роли стран Пиренейского полуострова, взаимоотношениям с Германской империей и правителями Нидерландов, были направлены на то, чтобы показать осевую роль англо-французского противостояния, на полюсах которой концентрировались западноевропейские государства, продвигавшиеся к формированию национальных монархий[182]. Особое внимание мною было уделено антропологическим аспектам Столетней войны, практически отсутствовавшим в отечественной медиевистике, так, например, было предложено новое прочтение роли личности короля и его взаимоотношений с народом в условиях острого военно-политического конфликта.[183]

Постановка подобных вопросов стала естественной в контексте перемен, которые переживала постсоветская историческая наука. Свидетельством этих перемен в сюжетах, близких к теме англо-французского противостояния был, например, выход в свет русского перевода книги Р. Перну и М.-В. Клэн «Жанна д’Арк» с моими предисловием и комментариями[184]. В этой монографии Жанна д’Арк предстала не в виде традиционной для советской историографии народной героини (эта грань ее биографии давно признана и очевидна).

Книга Перну и Клэн полностью основана на архивных материалах, – по существу, жизнеописание личности и попытка максимально глубокого проникновения в ее внутренний мир от момента рождения героини до ее трагической гибели. Написанное мною обширное предисловие имело целью соединить это антропологическое полотно с реалиями крупных событий англо-французской военно-политической борьбы.

В 1990 г. мною была опубликована статья «Идеи войны и мира в западноевропейском средневековом обществе»[185], где была предпринята попытка осмыслить отражение Столетней войны в ментальности средневекового общества, для которого война была практически повседневным естественным явлением, а мир – недостижимым, хотя и желанным идеалом. Это также перекликалось с историографическими переменами 90-х гг.[186]

История англо-французских отношений до середины XIII в. более активно разрабатывается в английской историографии, где она рассматривается преимущественно в контексте так называемой «Анжуйской империи» (значительного комплекса подвластных английской короне в XII—XIII в. континентальных владений, которые в совокупности с Англией английский король Генрих II пытался превратить в единую империю, расположенную на Британских островах и континенте)[187]. Большинство французских исследований посвящено преимущественно первой половине XIII в. – времени, когда французская монархия успешно боролась за возвращение из-под английской власти владений на континенте.[188]

В отличие от проблем Столетней войны, по которым можно говорить о сложившейся историографии, о разности английских и французских концепций[189], история англо-французских отношений в XII—XIII вв. не разработана как специальная тема. Этот сюжет возникает с той или иной степенью полноты в трудах английских и французских историков по более широким вопросам, – например, по истории Европы, Англии и Франции соответствующего периода, в работах, посвященных деятельности отдельных представителей правящих династий и т. п. Наиболее близко подходят к изучению непосредственно англофранцузских противоречий те английские медиевисты, которые в течение последних десятилетий начали уделять заметное внимание английским владениям на континенте. В совокупности с самой Англией этот комплекс земель получил в историографии условное название «Анжуйской империи». Современные английские историки (например, М. Клэнчи и Д. Джиллингхэм) увлеченно рассуждают и спорят об этой «империи», созданной графами Анжуйскими. Клэнчи считает «Анжуйскую империю» всего-навсего комплексом семейных владений Генриха II Плантагенета, «гипотетическим» политическим образованием, не существовавшим реально[190]. Подлинный расцвет Англии начался, по мнению автора, лишь после того, как ее правители отодвинули континентальную политику на второй план (конец правления Генриха III). Многое здесь представляется неточным – и прежде всего мысль о том, что континентальная политика перестала сильно занимать Плантагенетов еще в XIII в. Но важен и симптоматичен факт интереса автора к этому сюжету, совсем не занимавшему английских историков в прошлом.

В отличие от Клэнчи, Д. Джиллингхэм рассматривает «Анжуйскую империю» как абсолютно реальное и относительно прочное государственное образование, которое во второй половине XII в. играло ведущую роль в Западной Европе[191]. Распад «империи» этот автор объясняет случайными, по его мнению, обстоятельствами – в первую очередь политическими ошибками английского короля Иоанна Безземельного[192]. Окажись в начале XIII в. на троне Англии более дальновидный правитель, судьба «империи» (а значит, и Английского королевства) была бы совсем иной. При наличии существенной разницы в оценке степени «реальности» так называемой «Анжуйской империи» оба автора близки в основном: они размышляют над возможностью более «блестящего» прошлого средневековой Англии, подчеркивают присущую ей давнюю тенденцию к созданию крупного государственного образования, не ограниченного пределами Британских островов. Это свойство современной английской историографии особенно отчетливо отразила популярная статья Р. Бенжамена «Анжуйская империя». Автор определенно пересказывает утвердившийся в Англии за последние десятилетия взгляд на случайно упущенную возможность развития средневекового Английского королевства по пути укрепления крупного государственного образования на континенте и островах, превращения его в мощную империю за счет ослабления Капетингов. «Если бы Иоанн победил, – пишет Бенжамен, – «Анжуйская империя» перешла бы к его сыну, и картина развития европейской истории выглядела бы совсем иначе».[193]

Английской историографии XIX – начала XX в. подобные идеи были чужды[194]. Введение в научный оборот самого термина «Анжуйская империя» и рост внимания к ее судьбе трудно не связать с послевоенной судьбой Англии, с распадом Британской империи и наметившимися националистическими тенденциями в историографии второй половины XX в. Названные явления ощущаются даже в тех работах, которые не отличаются «крайностями» идей Клэнчи или Джиллингхэма. Так, автор основательной монографии о Франции X—XIV вв. Э. Галлам решительно отвергает правомерность использования самого понятия «Анжуйская империя», которое было неведомо современникам Генриха II или Ричарда I[195]. Но и этот труд, отличающийся многими достоинствами, не избавлен от предвзятости при освещении прошлого в отношениях Англии и Франции. Поднявшись над укрепившейся в английской историографии тенденцией к акцентированию прошлого «величия» английской монархии, Галлам все же в конечном счете смыкается с поборниками концепции случайно ускользнувшего шанса сохранить огромные континентальные владения. Судьбу наследства Генриха II решило, по мнению автора, то, что Филипп II Август был «лучшим, чем Иоанн, воином и политиком»[196]. Печатью национального пристрастия Галлам отмечены ее многие оценки: в долгой истории соперничества с Францией английская монархия неизменно выглядит «обиженной», более справедливой и т. п.