Агент Иван Жилин - Александр Щёголев

Я что-то спросил, он что-то ответил – это не имело никакого значения. «Может быть, я не прав…» – изрек великий старец, а я даже не улыбнулся, осознав масштаб его кокетства. Впрочем, встреча мастера и ученика продолжалась, не мне было ее заканчивать. Личность некоего Жилина, внезапно оказавшегося главным персонажем беседы, была тактично оставлена в покое, говорили мы теперь о людях вообще. В новом мире нужен новый человек, заявил Строгов. Но главный вопрос – как вырастить этого нового человека? – остается пока без решения. И я сказал ему, что его поиски в области иной психологии не имеют смысла, потому что человек с иной психологией – не совсем человек или не человек вовсе. Новый вид. Жуткий продукт науки евгеники. И в который раз Строгов со мной согласился. Наивные мечтатели, сказал он, восклицают: «Какими вы будете?», устремляя взор в Будущее, тогда как ответ – вот он, рядом: точно такими же. А если нет, то придуманными. Но кем же тогда заполнится новый мир, откуда возьмется новый человек? Гипноизлучение и другие массовые технотронные воздействия – это насилие, а значит, устойчивого результата мы таким образом не получим. Воспитание? Оно в конечном счете то же насилие, только более изощренное, сродни тому, как с помощью тонких психотерапевтических приемов, в тех случаях, когда прямое внушение невозможно, управляют пациентами без их ведома. Так где же выход из тупика? По-моему, кто-то нашел выход, буднично сообщил мне Строгов. Эти изобретатели живут здесь, в карликовой стране, затерянной среди мировых колоссов. Попробуем встать на их точку зрения. Если взять за аксиому, что вложить в человека новое нельзя даже с пеленок, потому что все в него уже вложено на уровне инстинктов и генов, в том числе и нравственность, тогда выход откроется сам собой. Изменению поддаются только рефлексы – в рамках уже заданной системы. Значит, нужно использовать в человеке человеческое, шкурное, а не придуманное кем-то. Нужно поставить его в ситуацию, когда ему ВЫГОДНО быть нравственным, ВЫГОДНО иметь правильное мировоззрение. Например, так: правильно мыслишь – будешь молодым и здоровым! Или так: хочешь жить долго – гони из своей души алчность и злобу! И получаешь награду в виде чуда. Не в следующей жизни, не на небесах, а прямо сейчас, сегодня, завтра. Ну, кто устоит против чуда, которое столь реально? Кто-то, конечно, устоит, особенно поначалу, однако не они определят результат селекционной работы. И когда чудо станет привычным, новый мир родится. Не для того ли затеяны здешние странности?

Вот так Дмитрий Строгов понимал происходящее; впрочем, не об этом он собирался со мной говорить, совсем не об этом; ручеек его голоса, вытекавший сквозь створки ширмы, на глазах мелел, свинцовой тяжести фразы с трудом отделялись от тела…

– Не возвращайтесь туда, где вам было хорошо, Ванечка, – произнес он. – Теперь там все иначе, а значит – не для вас. Не продолжайте того, что начали другие. Там живет чужая душа, а значит счастье снова ускользнет у вас из рук.

Громкость упала почти до нуля, словно батарейки иссякли.

– То намеренье, что долговечней души, душу погубит, – добавил он. – Так говорит один хороший человек, с которым вам придется познакомиться, хотите вы того или нет.

Кот спрыгнул с фолианта на стремянку. Затем, цепляясь за перекладины, зверь спустился на ковер и канул в глубинах дома. Аудиенция, похоже, подошла к концу. Я вытащил из карманов оба загадочных камня – очень осторожно, один за другим, – положил их на письменный стол хозяина, не издав ни единого звука, и только после этого поднялся со стула. Есть люди, более достойные, чем ты, твердил я себе, есть люди, которые знают ответ до того, как задан вопрос. И в карманах, и на душе значительно полегчало. Мысль оставить ЭТО в доме Учителя явилась мне в ту секунду, когда Дмитрий Дмитриевич впервые прошептал слово «чудо», и решение было принято уже в следующую секунду. Так будет лучше для всех, убеждал я себя… или я думал тогда о другом? О том, что профессиональные охотники, бегущие по моему следу, отлично знают мои повадки: им в голову не придет, что я способен цинично втянуть престарелого гения в наши мужские забавы; то есть лучшей «камеры хранения» на случай непредвиденных обстоятельств мне не сыскать…

Он ничего не заметил и ни о чем не спросил. Откуда ему было знать, что малодушный ученик только что сделал свой выбор? Он сказал мне на прощание:

– Я очень рад, Ванечка, что вы зашли. И вообще, правильно, что вы приехали. Не забудьте только отсюда уехать, хорошо?

– А вы за это разрешите мне приподнять ковер? – нагло сказал я. Даже присел на корточки, готовясь выяснить наконец правду.

Дим Димыч ничуть не удивился, как будто с подобной просьбой к нему обращался каждый из гостей.

– Нет, – спокойно ответил он, – не разрешу.

Ширма так и осталась на месте: хозяин не счел необходимым показать мне себя. Перед тем, как удалиться, я приподнялся на цыпочки и посмотрел, что за книжку такую облюбовал Калям Шестой в качестве лежанки. Это была поэма «Руслан и Людмила». А.С. Пушкин.

Глава семнадцатая

Лейтенант Сикорски поджидал меня на улице. Он отогнул край зелено-красной форменной куртки – так, чтоб видна стала кобура на поясе. Куртка была надета прямо на майку, а майка вылезала из брюк, обтягивая круглый спелый животик. Очевидно, человека грубо выдернули из постели, не позволив досмотреть целебный сон. Не оттого ли был он столь суров? Он демонстративно расстегнул кобуру и скучно произнес:

– Лицом к стене.

За прошедшие сутки мой лейтенант явно потерял интерес как к здоровому образу мыслей, так и к проблеме супружеской неверности. Я поискал взглядом стену. Возле ступенек, ведущих к дому Строгова, не было стены, был только здоровенный почтовый ящик на тонком стебельке.

– А вы рано встаете, Руди, – сказал я полицейскому. – Или вы не ложились?

– Лицом к стене, – повторил лейтенант Сикорски ровным голосом. – Давай, давай, без разговоров.

– Ваш начальник знает, чем вы сейчас заняты?

– Товарищ Барабаш знает все и даже больше.

Я повернулся к морю задом, к Строгову передом, положил руки на почтовый ящик со знаменитым вензелем, и милейший толсятк принялся меня досматривать. Наверно, очень глупо это выглядело на мирной, солнечной, еще не проснувшейся набережной. С моей же точки зрения это выглядело крайне непрофессионально: офицер был один, без компании, а я знал четыреста сравнительно безболезненных способов заставить наглеца осознать свою ошибку. Было искушение наломать дров, однако я покорно ждал, когда он закончит свою работу. Искушение было, а желания не было. Я спросил:

– Что вы ищете, лейтенант? У вашей супруги ночной колпак стащили?