Сафари - Артур Гайе

Он был артистически загримирован: все лицо его было покрыто кашицей, сделанной из гипса и воска; кроме того, он был сильно напудрен, что придавало коже сероватый оттенок, какой бывает у прокаженных.

— Увидя тебя, никто, конечно, не догадается, кто ты, Аб-дер-Рахман, — со смехом сказал я.

Его острый взгляд скользнул по моему лицу.

— Да, пришлось загримироваться так для итальянской стражи, которая без разговоров пропустила меня, но ведь вам никто не поверит, что вы путешествуете с прокаженной, так что теперь я буду для «света» женой Хамиса.

Оказывается, я правильно назвал его в тот вечер факиром. Он действительно мог меняться и превращаться, как факир. Никто не смог бы заподозрить в старой негритянке, которая восседала на седле позади своего мужа и каждый раз осыпала его голову градом ругательств при виде людей, что это был Аб-дер-Рахман.

Скоро мы остановились для отдыха в тени огромного дерева и накормили своих мулов овсом, взятым специально для них. После обеда факир попросил меня одолжить ему ручное зеркало и, поставив его перед собой на землю, занялся своим туалетом. Он достал из чемодана черный плод, напоминающий орех, и стал натирать им кожу на своем лице. Я же, подойдя к нашим мулам, достал сосуд с водой, полил себе на руки и пополоскал рот.

Когда я вернулся, то он сказал своим немного глухим голосом:

— Господин, если ты будешь делать это каждый раз после еды, то нам придется часто подъезжать к колодцам туземцев, чтобы пополнять свои запасы, а это будет очень неприятно.

Я был поражен этим замечанием, но, подумав, решил, что он прав, и поэтому промолчал.

— Да, я слышал о том, что в Сомали ни за какие деньги нельзя достать воды. Неужели это правда, Аб-дер-Рахман?

— Да, это правда, а так как ты европеец, то к тебе они будут относиться еще хуже. У них такая тактика по отношению к европейцам: отобрать все деньги до последнего гроша и дать хороший удар кулаком по голове или ножом в сердце. Ты скоро убедишься в справедливости моих слов. Но не пугайся: я повторяю, мы доберемся до Кисимайо, конечно, при условии, что будем осторожны и не будем выпускать из рук оружие в течение двадцати четырех часов в (утки.

Его лицо опять приняло замкнутое выражение, он опустил голову над зеркалом, а я стал приводить в порядок свой винчестер. Была какая-то необъяснимая сила в этом человеке, которая заставляла меня относиться с безграничным доверием к его словам. В тот же день после обеда его предположения подтвердились, и наши мучения продолжались в течение шестнадцати дней, до тех пор, пока мы не перешли границу Британской Восточной Африки.

Хамис снова переменил направление: он повернул на юг, чтобы обойти селение, попавшееся нам по пути. Так разъяснил мне Идрис наш внезапный поворот на юг.

— Нам надо было спешить, чтобы до захода солнца дойти до колодца… пока сомалийцы не придут туда за водой, — добавил он.

Я ничего не имел против того, чтобы ехать скорее: небо снова покрылось тучами, воздух стал прохладен. Поэтому я поехал быстрее вперед и скоро выехал на тропинку, протоптанную скотом. Через полчаса езды по этой тропинке я не смог больше бороться с искушением слезть с мула и заняться собиранием сухого навоза, из которого ночью можно будет развести великолепный костер. Я так углубился в это занятие, к которому привык за полтора года моих скитаний по Сахаре, что заметил подъехавших ко мне людей только по тени верблюда, появившейся на песке. Вспомнив слова пограничного офицера, я бросил все, что у меня было в руках, отскочил назад на почтительное расстояние от этих людей и, не теряя времени, прицелился в них из ружья.

Их худые черные лица были грозно насуплены, в руках у каждого было по копью, и я слышал, как они обменялись несколькими отрывистыми словами.

— Истана! (Стой!) — крикнул я, надеясь, что они понимают по-арабски. — Кто сделает еще шаг, тот получит пулю в лоб.

Снова послышались короткие, лающие звуки; один из них навел на меня копье, но сейчас же опустил его, когда увидел направленное на него дуло ружья.

— Наш скот! Наш навоз! — закричали они на ломаном арабском языке. — Плати сейчас же!

— Подождите. Сейчас приедут мои слуги, которые заплатят вам за все! Но не подходите ближе, предупреждаю вас!

Они принялись горячо спорить на гортанном языке, затем один из них поехал по следам моей лошади и, въехав на пригорок, приложил руку к глазам, всматриваясь в даль. На его зов двое остальных, объехав меня полукругом, подъехали к нему и опять принялись горячо спорить о чем-то.

Я воспользовался тем, что они не обращали на меня внимания, стал осторожно пятиться назад к своему мулу и, сев на него, почувствовал себя настолько уверенно, что в припадке отчаянной смелости поехал прямо на своих врагов. Не доезжая до них приблизительно двадцати метров, я поднял ружье на плечо и крикнул:

— Эмтши! Убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову и через час приезжайте за деньгами. Мне не нужно подарков от гиен-сомалийцев, хотя бы всего навсего горсть навоза.

Двое из них обратились к третьему, который, как видно, понимал по-арабски, и когда он перевел мои слова, то они с криками ярости замахнулись на меня копьями, но… я нажал курок и выстрелил в воздух.

— Ра-та-та-та… — затрещал мой винчестер, пули пролетели над их головами, но действие было самое сильное. Пригнувшись к своим седлам, они завыли от ужаса и, не сводя испуганного взгляда с дула этого страшного орудия, стали изо всех сил подгонять своих верблюдов, которые, спотыкаясь, помчались вниз с горы, и скоро эти три разбойника исчезли в облаках пыли. Через минуту и облако пыли уже не было видно, и я остался один, гордый своей победой, как петух на куче навоза. Правда, надо добавить, что я не был бы так храбр, если бы не увидел моих спутников на расстоянии километра от себя.

Туземцы, конечно, не вернулись за деньгами и даже не показывались, когда мы брали воду из колодца, лежавшего поблизости от этого места, но они неустанно следили за нами. Перед заходом солнца Хамис открыл уже не троих, а целых пятнадцать человек всадников, которые прятались от нас в углублениях между холмами. Я успел сфотографировать их и кстати Аб-дер-Рахмана, который, стоя на гребне холма и засунув руки в широкие рукава своего черного бурнуса, смотрел вперед спокойным горящим взором.

— Было большой глупостью с моей стороны так дразнить их, — сказал я. — Но я хотел убедиться, действительно ли они так страшны, как о них говорят.

— Нет. Это вышло довольно удачно. Лучше, чтоб они знали, что у нас есть оружие. Весть об этом разнесется по всей округе, и суеверный страх перед огнестрельным оружием умерит дикую злобу их сердец. Видишь ли ты отсюда, что они делают?