Год ворона, книга первая - Максим Бояринов

Стараясь не пересекать открытые пространства, обегаю летное поле чуть не по периметру, отмеченному заплывшими ямками на месте некогда вырванных с мясом столбов. Сердце бьется чуть сильнее, чем следовало бы после такого легкого кросса. Но и я, пардоньте, уже не тот спортивный подтянутый капитан с чистыми легкими и здоровой печенью… Хорошо, что организм уже малость подчистился от алкоголя, а то тут я бы и сдох.

Минут за двадцать пять добираюсь, наконец, до нужной рощи. Клены разрослись чуть ли не в целый лес — лет десять-пятнадцать их никто здесь не вырубает. Впрочем, оно кому благо, а кому — головняк. Если бы не упоминание «строго на север от крайнего ангара», то блукать мне без привязки до самого утра, возя по траве индуктором металлоискателя и обнаруживая всяческий хлам. Включаю навигатор на максимальном масштабе. Вот он, я, вот он, крайний ангар. Так… А если провести прямую, то примерно в том квадрате. Ставлю метку и двигаюсь в направлении, которое подсказывает умный прибор.

Когда цифры на экране намекают, что до точки осталось двадцать метров, прячу его в карман. Район поисков определен, дальше нужно глазками и без шума… Прислушиваюсь. Вроде бы тишина. Пробираюсь сквозь заросли, лавируя меж стволов и уклоняясь от веток, так и норовящих с размаху хлестануть по лицу. Шагов через десять замечаю, что впереди светлеет. Поляна?

В месте, где было закопано с полсотни аккумуляторов, так и должно быть. «Здесь птицы не поют, деревья не растут…», поскольку свинец для здоровья не полезен, и флора с фауной это чуют. Стало быть, мы на верном пути, товарищи! Но верный путь — это не значит быстрый и безопасный. Осторожно ложусь на землю и ползу, изображая индейского воина по имени Чингачгук Гросс Шланге. Луна, наблюдающая за моими действиями с высоты небесных сфер, оценивает героические усилия и ухмыляется.

Так и есть, поляна! И место то самое, которое мне и нужно. В этом нет ни малейших сомнений. Потому что посреди травяного ковра чернеет провал траншеи, рядом с которым громоздится террикон из кучи выпотрошенных автомобильных аккумуляторов. Похоже, пипец, приехали, опередили вас, герр гауптман…

Первым порывом хочу вскочить и обматерить всех и вся. Вторым — долго и обреченно завыть на Луну. Но плутовка, словно прочитав мои мысли, шустро прикрывается черной тучей. Поляна погружается в вязкую темноту. Включаю ноктовизор. Окружающая чернота становится зеленоватой и теперь можно разобрать подробности.

Ага, не так уж все и плохо, товарищи присяжные заседатели! Куча вынутой земли, края траншеи и террикон железных аккумуляторных останков уже осыпались и давно поросли травой. Так что, зуб даю, что это не работа моих конкурентов. Давно прошли те времена, когда свинец из аккумуляторов был нежелательным и бесполезным мусором. А металлоискатель здесь имеется не только у меня.

Сердце, едва не ухнувшее в район пяток, возвращается на законное место и бьется ровно и деловито. Осталось лишь выяснить, не копался ли кто на дне ямы совсем недавно… Еще раз внимательно оглядываю поляну в поисках свежих автомобильных следов и комков выброшенной земли. Ни первых, ни вторых не имеется. Теперь осталось спуститься вниз, пошарить на дне металлоискателем, поглядывая на экранчик дозиметра, после чего начать вдумчивые археологические раскопки.

Это я прикидываю уже в движении — продолжаю играть в пластунскую роту на маневрах и ползу в направлении террикона. Лопатка, напоминая о себе, цепляется за ветки. От мыслей о процессе изъятия у меня, как и у любого киевлянина, выросшего на чернобыльских страхах, неприятно ноет в паху. Но тут уж ничего не поделать, попала собака в колесо, пищи, но бежи!

Укрывшись в ложбинке, прежде чем спуститься в яму, достаю из кармана «Терру». Хрен его знает, товарищ майор, может внизу там фонит хуже, чем в припятском саркофаге, а яйца по-любому мне еще пригодятся. Что бы там себе не думали неведомые вражины.

Мысли о яйцах переключают на главный вопрос философии — так было что-то с Милой в ту злополучную ночь ли нет? Ну ничего, вот вернусь героем, сама расскажет, сама покажет… Мечты о бессмертной душе и довольно-таки соблазнительном (если чуть откормить, конечно), теле моей спутницы неожиданно приобретают весьма и весьма конкретный характер. Так что я, размечтавшись, не сразу и понимаю, что из-за деревьев доносятся тихие голоса.

Слов не разобрать, говорят на грани слышимости. К тому же и за деревьями. Но, судя по всему, движутся сюда, на поляну. Здравствуй, Жора, Новый год! Похоже, не разминулся я с конкурентами! Ну, стало быть, и к лучшему. Как говорится в пафосных триллерах: «Все решится здесь и сейчас!». Заодно к специзделию и языком-другим разживусь… Осторожно перекатываюсь в другую ложбинку, поудобнее, прячу дозиметр, занимаю позицию.

Гости выходят на край поляны. Двое. Говорят почти шепотом, один чуть громче, повизгивая, второй совсем глухо. Слов не разобрать. В смысле разобрать оно можно, только понять — хрена лысого. Потому что говорят по-английски. Минус тут, конечно, есть, неясно о чем щебечут, но дело то поправимое, разберем по жестам и интонациям, обучены, слава богу. А плюс — жирный и однозначный, раз не на нашей мове лопочут, значит точно, они, родимые. В смысле, неродимые, но желанные…

Луна выползает снова, приходится выключить ноктовизор. В неверном свете ночной подельницы рассматриваю парочку, благо они отклеились наконец от деревьев и дискутируют посредине поляны. Первый — ростом чуть выше Милки и такой же шклявый. Глист в скафандре, блин. Суетливый, дерганый и ушастый. Второй выше и здоровее. Пошире меня будет. Движения скупые, чутка замедленные. Опасный дядя!

Продолжая беседу, люби друзи огибают с противоположной от меня стороны террикон, останавливаются над самым краем ямы. Ушастый, похоже, что-то приказывает собеседнику. Слышу отдельные слова, но в общую картину не складываются. И этот чижик у них старший? Опасный в ответ кивает. Как-то нарочито, что подозрительно. И о чем-то тихо просит Ушастого. Тот недовольно ворчит, делает пару шагов и наклоняется над ямой. Опасный подшагивает ему за спину. Он поворачивается ко мне в профиль — теперь у него в руке «предмет, визуально схожий с пистолетом». На конце визуально схожего предмета — длинный цилиндрик. Визуально схожий с глушителем.

Опасный медленно поднимает ствол, и зрительный зал окончательно утверждается в мысли, что сейчас здесь начнут убивать…

Алан Беркович с детства боялся темноты. Даже в собственной спальне ему всегда оставляли включенным ночник. Что уж говорить о заброшенном летном поле и этой жуткой роще, где луна только сгущала тени? Стараясь хоть как-то справиться с замешательством, он всю дорогу от машины до места изводил спутника разговорами о всевозможной ерунде. Под покровом ночи Опоссум растерял большую часть подчеркнутой субординации, отвечал односложно, а некоторые вопросы и реплики вообще позволял себе игнорировать. Но Алан не одергивал зарвавшегося оперативника. В двух шагах от заслуженных наград и скорого повышения он мог себе позволить определенную душевную щедрость. Именно так бы на его месте поступил бы Джек Райан…

— Все-таки, Айвен, я не понимаю, к чему такая спешка, — в который раз поинтересовался он у Опоссума. — Неужели мы не могли дождаться утра?

— Это приказ из Ленгли, — спокойно, сдерживая раздражение, отвечал спутник. — Приказ, который передан вам через меня. Немедленное взятие образцов грунта и доставка его в посольство. Директор считает это задачей первостепенной важности, мистер Беркович.

— Ну, это понятно, — произнес Алан, для которого обращение «мистер Беркович» было не менее лестно, чем «ваша светлость». — Открою секрет. Вероятно, после повышения мою группу усилят еще тремя-четырьмя оперативниками кроме вас, Айвен. Ладно, давайте будем делать дело, и поскорее выбираться из этой чертовой дыры.

— Тогда, не могли бы вы лично указать мне то место, откуда именно взять образец? — в голосе Айвена ощущалась явная издевка, но Алан не придал ей значения. Ему было до ужаса интересно заглянуть в яму, а руки чесались настолько, что он готов был докопаться до бомбы безо всякого инструмента.

Алан подошел к краю ямы и наклонился над ней, чтобы в свете Луны разглядеть, что творится на дне. Его подчиненный при этом даже попытки не сделал, чтобы сдвинуться с места. Ну ничего, бездельник, не пройдет и недели, как я с тобой разберусь, подумал Беркович…

Опоссум настолько устал от бесконечного нытья Алана и постоянного «мне», «моя», «мое», что с радостью бы прикончил недомерка еще в машине. Путем отворачивания головы. Медленного и постепенного, чтобы успел глубоко прочувствовать степень своей нелепости. Или посадкой на кол, как тогда, в Ливане. Но это было непрофессионально, а потому недопустимо. Да и к тому же почему бы не дать парню выговориться? Напоследок. Как только они пришли на аэродром, мальчишка явно занервничал, будто что-то почуял. На два метра слышно, как у него, словно у загнанного зайца, сердце колотится.