Чума на оба ваши дома - Сюзанна ГРЕГОРИ

– Ты сказал ему, что я пьян? – поразился Бартоломью.

Стэнмор кивнул как ни в чем не бывало.

– Он терпеть не мог Уилсона, и мысль, что ты пил его вино, доставит бедняге большое удовольствие. Винный погреб вашего мастера – предмет зависти всех горожан, ты не знал?

Бартоломью и не подозревал об этом, и некоторое время они беседовали со Стэнморами, пока тех не позвали дела. Бартоломью прикорнул в гостиной и проснулся, лишь когда по двору разнесся цокот конских копыт. Он сел и потянулся, протирая глаза и думая о том, что предстоит сделать. Потом выглянул из окна и принялся мрачно смотреть на дождевые капли, падающие в грязь. Он не мог понять, отчего на душе у него скребут кошки, хотя Филиппе теперь ничто не грозило, а его родные не причастны к злодействам, творящимся в университете.

Но университет все еще оставался в центре происходящего. Несмотря на все, что он узнал за последние несколько часов, часть вопросов так и осталась без ответа. Например, кто убил сэра Джона. Бартоломью знал причину злодейства, но не продвинулся ни на йоту вперед в расследовании того, кто это сделал. Было ли убийство сэра Джона, отравление Элфрита и похищение тела Августа делом рук одного и того же человека? Бартоломью поскреб подбородок. Кто убил сэра Джона ради печати, тот убил Августа и надругался над его телом – также ради печати. Но почему Элфрит на смертном одре назвал имя Уилсона? Бартоломью знал, что покойный мастер не убивал Августа, а раз так, он не убивал и сэра Джона.

Мог ли это быть Элкот? Судя по сведениям пансионов, именно он был шпионом в их рядах. Но был ли он убийцей? По словам Уилсона, в ночь его вступления в должность Элкот был так пьян, что не заметил, как мастер выскользнул из их общей комнаты, чтобы обыскать каморку Августа. Однако предположим, что Элкот был не пьян, а просто притворялся. Тогда он тоже мог встать и бродить по колледжу. Но Уилсон сказал, что Августа уже не было в каморке, когда он добрался до нее, а до тех пор Уилсон с Элкотом находились вдвоем.

Конечно, подумал Бартоломью, эти его заключения справедливы при условии, что все говорили правду. Не исключено, что Уилсон и Элкот оба были замешаны в деле и солгали, чтобы выгородить друг друга. Интересно, знал ли Элкот о ночных визитах Уилсона к аббатисе и одобрял ли их? Бартоломью ломал голову, стоит ли предупредить Элкота, что его письма перехватили. Он не сомневался, что братья Стэнморы искренне верят, будто Элкота просто дискредитируют, чтобы сместить с должности. Но, помня о сэре Джоне, Августе, Поле, Монфише и Элфрите, сам он не мог быть в этом столь уверен.

Он думал об Элкоте – тщедушном, суетливом и мелочном. Хватило бы у него сил так глубоко вонзить нож в грудь Пола? Мог бы он одолеть сэра Джона? Бартоломью вспомнил, как Уилсон должен был подтянуться, чтобы пробраться в люк на потолке, и о той неожиданной силе, с какой Майкл поднял его на ноги. Быть может, он слишком много времени проводил со слабыми и умирающими и стал недооценивать здоровых, чьи силы может подхлестнуть страх или отчаяние.

Чем больше Бартоломью думал, тем меньше понимал. Несмотря на все, что ему удалось выведать путем подслушивания, из разговора с Филиппой и Абиньи и стычки со Стэнморами, он до сих пор пребывал в недоумении. Вместо того чтобы снять камень с его души, это заставило его беспокоиться о безопасности родных еще сильнее. Абиньи ни на миг не задумался, что подвергает опасности Эдит, когда пытался помочь Филиппе. Бартоломью подумал о том, что рассказал ему Стэнмор об оксфордском заговоре, и задался вопросом: может ли благополучие университета быть достаточной причиной для таких, как Яксли, Стейн и Барвелл, чтобы принять участие в заговоре? Стэнмор уверял, что ничего не знал об убийстве, и Бартоломью ему верил. Уилсон на смертном одре признался, что есть такие, кто пылко ему предан и готов отдать за него жизнь. Пошли бы они на то, чтобы отобрать чужую?

И снова Бартоломью оказывался перед тем же самым вопросом: кто он, убийца из Майкл-хауза? В ночь смерти Августа у всех профессоров были алиби – выходит, убийца посторонний? И где Майкл? Бежал ли он от чумы, как многие другие, или тоже лежит где-нибудь бездыханный? Бартоломью еще некоторое время постоял, глядя на дождь, но потом мысли его начали повторяться. Что же делать? Он был слишком обессилен морально, чтобы предстать перед Филиппой, Абиньи или кем-то из комитета пансионов, но оставались еще больные. Бартоломью неохотно покинул теплый дом Стивена и приготовился возвратиться в Майкл-хауз.

XI

Не успел Бартоломью вернуться в колледж, как появился гонец с запиской от Эдит – она поранила руку. Сестра писала, что ей очень больно, и просила прийти как можно скорее. Он вскинул голову на крик из окна коммонеров.

– Отец Джером умирает! – крикнул бенедиктинец. – Просит позвать вас.

Бартоломью разрывался на части. Идти к умирающему или к сестре? Словно ответ на его молитвы, во двор неторопливой походкой вошел Грей. Бартоломью с облегчением бросился к нему. К Эдит можно отправить студента; рана на руке – дело не слишком серьезное.

Грей, в глубине души польщенный, что наставник доверил ему лечить свою сестру, внимательно выслушал указания Бартоломью: ни в коем случае не пытаться сложить руку, если она сломана; убедиться, что рана чистая, прежде чем перевязывать ее; воду использовать только свежую, из родника; необходимо также проверить, нет ли у Эдит других ранений и жара. Кроме того, он может дать ей одну, всего одну – тут Грей удостоился сурового взгляда наставника – дозу сонного зелья, если она будет жаловаться на сильную боль.

С гордостью неся сумку учителя с медикаментами, Грей беспечной походкой зашагал к Хай-стрит, а Бартоломью поспешил обратно в спальню коммонеров.

Отец Джером и впрямь умирал. Его уже соборовали, и дыхание его было лишь немногим громче легкого шелеста. Бартоломью поразился, что после столь долгой и упорной борьбы конец его оказался таким скорым. Почти как у Генри Оливера, который умер несколько часов назад.

Подошел Уильям, и Джером признался в том, что заставил Монфише выпить вино, которое кто-то оставил в спальне коммонеров в ночь убийства Августа, хотя тот твердил, что уже выпил достаточно. Если бы не Джером, Монфише мог бы остаться жив. Бартоломью подумал, что, скорее всего, с Монфише расправились бы точно так же, как с братом Полом, но оставил свои соображения при себе. Наконец Джером с умиротворенным видом откинулся на подушки и стал ждать смерти. Он попросил Бартоломью побыть с ним до самого конца. Тот согласился в надежде, что с Эдит дело обстоит не слишком серьезно и Грей не станет браться за то, чего не умеет.

Менее чем через два часа все было кончено, и Бартоломью помог монахам зашить Джерома в одеяло. Он разрывался между горем и бессильным гневом на собственную неспособность сделать что-то большее, нежели просто сидеть у постели умирающего. Он аккуратно уложил Джерома в конюшне рядом с Генри Оливером и пошел в церковь. Все вокруг казалось ему серым. Небо было сизое, хотя дождь не шел, дома и улицы казались мрачными и убогими. От города исходила вонь, и уличная грязь была перемешана с гниющими отбросами и нечистотами. Бартоломью добрался до церкви Святого Михаила и некоторое время расхаживал вокруг нее, пытаясь овладеть собой.

В конце концов он успокоился и начал думать о Филиппе. Ей ничто не угрожало – он отчаянно надеялся на это с тех самых пор, как Абиньи сбежал из дома Эдит. И снова Бартоломью задался вопросом, не слишком ли он поторопился вчера ночью и не следовало ли ему проявить больше понимания к точке зрения Абиньи. Но разведывательная вылазка по холоду слишком вымотала его, а открытие причастности к заговору братьев Стэнморов – слишком потрясло. Он задумался, куда делась Филиппа, и ощутил внезапное желание поговорить с ней, получить ответ на вопросы об ее исчезновении, которые до сих пор не давали ему покоя. Проще всего отыскать ее через брата – наверняка тот станет искать временный кров в пансионе Бенета, пока не решит, что возвращаться к себе в комнату безопасно.

Бартоломью зашагал по Хай-стрит. В голове у него роились вопросы, оставшиеся без ответов. Он приблизился к пансиону Бенета и поежился, вспомнив о часах, которые провел на подоконнике над грязным двором. Не успел он постучать в дверь, как ему отворил студент с сальными рыжими волосами. Студент сказал, что Абиньи вышел и неизвестно когда вернется, но предложил подождать. Бартоломью неохотно согласился: ему неприятно было находиться здесь, но желание увидеть Филиппу пересиливало неудовольствие. Он ждал, что его проводят в зал, но взгляд сквозь притворенную дверь показал, что студенты с головой поглощены запрещенной игрой в кости и не обрадуются, если он будет стоять у них над душой. Его провели в тесную и холодную комнатушку на верхнем этаже и оставили там, с жизнерадостными уверениями, что Абиньи не заставит себя ждать.