Оранжевый туман - Мария Донченко

Непослушные чёрные кудри Ахмада выбивались из-под небрежно, залихватски оттянутой набок зелёной повязки.

Друзья познаются в беде, как гласит русская поговорка, объяснял Ахмаду Женька, когда они курили вдвоём, прислонившись к перилам на крыльце.

— Я знаю, ты хочешь спросить про моего товарища, — объяснялся Черных, — ты ему можешь полностью доверять. А кроме того, у него свои счёты с натовцами. Личные. Ты особо не расспрашивай, захочет — сам расскажет. Но я кого попало с собой бы не привёз…

— Я всё понял, — кивнул Ахмад, прерывая речь Женьки. — Ты всё сказал, и мне хватает твоих слов. Твой друг — мой друг.

Эту фразу Ахмад произнёс серьёзно и твёрдо, по-восточному цветасто и буднично одновременно, и Черных в очередной раз подумал, насколько же его друг стал старше всего за несколько месяцев. Он даже выглядел старше, хотя носил всё ту же камуфляжную форму.

— Хотел тебя спросить, а что сейчас в нашем аэропорту? — поинтересовался он.

Ахмад приподнял бровь, как будто удивился вопросу.

— Как это что? Закрыт аэропорт. Бесполётная зона же… Но самолётов стало меньше ещё в феврале. Как начался крысиный мятеж, так все страны, одна за другой, пошли отменять пассажирские рейсы. И иностранцы побежали, как испуганные тушканчики. С чемоданами, с мешками. Знаешь, я же записался добровольцем в конце февраля, когда никто не думал, что может быть серьёзная война… В первые дни всё так же и сидел в будке, проверял паспорта отъезжающих. Забавно даже — они идут сплошным потоком, бегут, торопятся, быстрее, быстрее, штамп о выезде. Как будто за нарисованной чертой на полу их авиабомба уже не достанет… Интересно, что бы они подумали, если бы узнали, что я в этой будке последние деньки, а потом — по собственному желанию? И так стало хорошо и спокойно на душе, как бывает, когда уверен, что прав во всём. Ну а потом уже отозвали…

У Женьки вертелся на языке их первый телефонный разговор в первые дни после семнадцатого февраля, но он предпочёл промолчать.

В первую же ночь в Триполи Виталик вскочил от грохота разорвавшейся бомбы.

— Ты спи, спи пока, — успокоил его Хасан, и в такт ему кивнул проснувшийся Женька, — это далеко. Очень далеко. За несколько кварталов отсюда. Вы как пойдёте патрулировать — быстро научитесь определять, далеко рвануло или близко…

«Zdravstvuy, dorogaya moya Luba!

U menya vse horosho, ya dobralsya normalno, i zdes u nas s Zheney vse putem. Tolko net komputera s russkoy klaviaturoy, tak chto, izvini, pisat budu translitom. Edinstvennoe — trudno privykat k mestnomu klimatu. Ochen zharko, i akklimatizirovatsa tyazhelo. Ostalnoe normalno, pishi, tseluyu».

Виталик, никогда не бывавший за пределами бывшего Советского Союза, но уверенно полагавший, что после двух столкновений с российской правоохранительной системой он уже прошёл огонь, воду и медные трубы, действительно очень тяжело приспосабливался к непривычному климату, хотя изо всех сил пытался это скрывать, чтобы его слабость не бросалась в глаза товарищам по оружию.

На следующую ночь их в паре с Женькой послали патрулировать улицы.

— Что-то ты, брат, неважно выглядишь, — сказал Женька, нахмурившись. — Ты скажи, если хреново с непривычки. По первому разу в Африке такое бывает. Лучше отваляешься пару дней на койке…

— Не, всё в порядке, — уверял Виталик.

— Ну, как знаешь, — отвечал друг.

Перед тем, как послать Женю и Виталика на первое задание, Ахмад вызвал их в подсобку, служившую ему кабинетов. Здесь, среди завалов разнообразных предметов, стоял на стуле раскрытый ноутбук, и, встав на одно колено, командир деловито записывал в таблицу личные данные своих подчинённых.

Черных толкнул плечом слегка замешкавшегося Виталика.

— Давай, брат, координаты. Кому писать, если что, и адрес электронной почты, — сказал он по-будничному просто.

Оторвавшись от клавиатуры, Ахмад поднял глаза на Виталика, и тот чётко, набрав воздуха в лёгкие, продиктовал по буквам адрес электронной почты с редким окончанием mail.ru.

— Жена. Нецветова Любовь Никитична. Ладно, запиши коротко. Не-цве-то-ва Лю-ба. Писать по-английски, — добавил он уточняющую фразу, и Ахмад понимающе кивнул, аккуратно выстукивая на клавиатуре буквы незнакомых имён.

Их первое ночное дежурство прошло на удивление спокойно, а в следующую смену Ахмад поменял бойцов местами, и напарником Виталика оказался смуглый паренёк, почти мулат, откуда-то из южных районов Ливии, и Виталик с трудом понимал его акцент, за исключением коротких команд, которые успел хорошо выучить — прямо, налево, направо…

Виталик не расставался с разговорником, одновременно пытаясь улавливать речь на слух — и получалось у него это неплохо, напоминая о модном одно время в России методе «погружения» — ведь на родном языке он мог говорить только с Женькой, а тот далеко не всегда быть рядом. Что же касалось текущих занятий, он мог дать фору многим из местных ополченцев, державших в руках оружие впервые в жизни…

Люба аккуратно писала каждый день, иногда и несколько раз в день, и он так же аккуратно отвечал, навострившись писать транслитом — латинским алфавитом на русском языке.

Самочувствие не улучшалось, и, проклиная самого себя и свой неприспособленный к экстремальным африканским условиям организм, Виталик сжимал зубы и не выдавал себя, чётко выполняя обязанности.

«Так и продержат всю войну на вторых ролях, и победят без нас», — подумалось как-то Виталику.

Но сложившаяся ситуация продлилась недолго.

Вскоре, в связи с ухудшением обстановки на фронте, Ахмад Гарьяни получил приказ на выдвижение ополченцев в сторону Мисураты.

Так что Женькина мечта насчёт Адждабии не сбылась — их не направляли на восточный фронт, к тому времени стабилизировавшийся на долготе никому доселе неизвестного портового городка Марса-эль-Брега, на старых картах — эль-Бурейка.

«Luba, rodnaya, pozhelay mne udachi. Zavtra nakonets vydvigaemsya na front. Zhdu vestochek ot tebya».

Хасан уселся за руль пикапа, оснащённого пулемётом в кузове, и ровно запел мотор, откликаясь усиленным стуком крови в горячие виски.

Накануне Виталика скрутила неизвестная местная лихорадка. Утром у него была температура тридцать девять, она продолжала повышаться, стремясь к сорока. Но он, собрав волю в кулак, держался на ногах и, стиснув зубы, встал в общий строй.

Фыркая, машина взбиралась на песчаный пригорок. На заднем сиденье Виталик уронил голову на плечо Женьки.

Небо у горизонта сливалось с песком, сквозь который струилась тонкая змейка шоссе. Зеленовато-перламутровое Средиземное море лениво плескалось вдалеке с левой стороны от дороги, пока колонна не повернула на юго-восток.

Солнце неторопливо поднималось над пустыней, стреляя огнём своих лучей в лобовое стекло, и линия горизонта расплывалась, переставала быть чёткой, и Виталик прекратил бесплодные попытки сфокусировать зрение, и грань между реальностью и горячечным бредом пропала, окончательно смешав сознание…

«Завидую, ты едешь на фронт», — сказал над ухом знакомый голос, много лет принадлежавший его лучшему другу.

«Димка?» — удивился Виталик. — «Ты же погиб? Тебя же убили менты? Я знаю, Люба была на похоронах…»

«Менты», — усмехнулся в ответ Дмитрий Серёгин, — «Да, для них я мёртвый. Лежу в могиле, и надо мною тает крайний подмосковный снег. Но для тебя же — живой? Ты же веришь? Нас не догонят!»

Виталику нужно было бы протереть глаза, но ни рук своих, ни глаз он не чувствовал во плоти.

«Конечно», — продолжал Димка, — «это неважно, но я остался там, а ты уехал на войну. Туда, где зимы не бывает…»

«Но кто-то же должен подняться за справедливость!» — возмутился Виталик. — «Кто-то должен защитить маленькую страну от всесильного мирового зла! Кто-то должен встать на пути коллективного Стивенса, убившего мою мать! Если не я, то кто, Дим?»

«Узнаю», — Серёгин улыбнулся, но Виталик не увидел, а лишь ощутил свет, исходивший от улыбки друга, — «Ты прав. Во всём. Мне очень жаль, что я не с тобой».

«Так ты всё-таки умер? Как же мы разговариваем?» — не понял Виталик и окончательно провалился в темноту.

…Он очнулся от того, что где-то очень близко звучала песня Александра Харчикова.

Это был точно он — Виталик не мог ни с кем спутать любимого с юности певца.

Откуда-то лилась знакомая мелодия, и, разлепив ресницы одного глаза, Виталик подумал, что это уж точно должна быть реальность.

Он лежал под белоснежным одеялом и, не размыкая век, протянул руки в стороны, напряг пальцы, но не нащупал знакомого оружейного металла.

— Пить… — прошептал Виталик по-русски, с трудом шевеля иссушенными губами и с усилием поднимая тяжёлые веки.

Глаза наконец раскрылись, и он увидел, что лежит в комнате на кровати. Прошло ещё несколько секунд, прежде чем он понял, что находится в помещении не один.

Спиной к Виталику, возле распахнутой двери, через которую из коридора доносился приглушённый звук телевизора, стояла стройная девушка в светлом платке и такого же цвета юбке до пят.