Дом душ - Артур Ллевелин Мэйчен

смысле, – что я погубил человеческий разум своим дурацким экспериментом, основанным на абсурдной гипотезе. Нет, вы правильно бранили меня, однако гипотеза моя была отнюдь не столь абсурдна. Мэри увидела именно то, что я и говорил, но я забыл, что человеческие глаза не могут созерцать подобных вещей безнаказанно. Забыл я и о том, что, когда двери дома жизни оставлены нараспашку, к нам может войти нечто, для чего у нас даже названия не существует, и человеческая плоть может сделаться покровом ужаса, который не осмелишься даже выразить. Я играл с силами, которых не понимал, и вы наблюдали, чем это все кончилось. Да, Хелен Воан поступила правильно, затянув веревку на собственной шее, хотя смерть ее была ужасной. Это почерневшее лицо, эта чудовищная фигура на кровати, которая менялась и плавилась у вас на глазах, превращаясь из женщины в мужчину, из человека в зверя, а из зверя в нечто худшее, все эти странные кошмары, что вы пережили, ничуть меня не удивляют. То, что, по вашим словам, увидел доктор, за которым вы послали, и содрогнулся, увидев, я обнаружил давным-давно; я понял, что я натворил, в тот же миг, как родилась эта девочка, а когда ей сравнялось лет пять, я заставал ее, не раз и не два, но многократно, играющей с существом, сами можете представить какого рода. Для меня это была данность, воплощенный кошмар, и несколько лет спустя я почувствовал, что не в силах более это выносить, и отослал от себя Хелен Воан. Теперь вы знаете, что так напугало того мальчика в лесу. Остальная часть этой странной истории, и все прочее, что вы мне рассказали, и то, что удалось выяснить вашему другу, – все это мне время от времени удавалось разузнать, почти что до самой последней главы. Хелен теперь среди своих…

Сокровенный свет

1

Однажды осенним вечером, когда бледно-голубая дымка тумана скрыла уродство огромного города, и длинные, широко раскинувшиеся проспекты Лондона обрели красоту, мистер Чарльз Солсбери неторопливо спускался по Руперт-стрит, неспешным шагом направляясь к своему любимому ресторанчику.[70] Он глядел себе под ноги, пристально изучая тротуар, и в тот самый момент, когда добрался до узкой двери ресторана, на него вдруг налетел человек, подоспевший с другого конца улицы.

– Простите, – сказал мистер Солсбери, – мне следовало хотя бы иногда смотреть по сторонам. О, это же Дайсон!

– Он самый. Как поживаете, Солсбери?

– Вполне хорошо. Но вы-то где пропадали? Я вас, кажется, уже лет пять не видел.

– Да уж наверное. Помните, когда вы последний раз навещали меня на Шарлотт-стрит, дела у меня шли совсем плохо?

– Еще бы не помнить. Вы тогда еще сказали, что задолжали хозяйке за пять недель и вам пришлось по дешевке продать часы.

– У вас замечательная память, мой милый Солсбери. Вот именно: дела у меня шли совсем плохо. Но еще забавнее, что вскоре после вашего визита они пошли еще хуже. Один мой приятель определил все мои попытки выкарабкаться из нужды как «дохлый номер». Честно говоря, я не переношу жаргона, но точнее и впрямь не скажешь. Однако нам все-таки стоит войти в эту дверь: мы загородили дорогу людям, которые тоже хотят пообедать – вполне извинительная слабость, не правда ли, Солсбери?

– Конечно, конечно, зайдем. Я как раз думал о том, свободен ли столик в углу – там, где кресло с замшевой спинкой.

– Я знаю этот столик – он не занят. Так вот, как я уже говорил, дела мои пошли еще хуже.

– И как же вы тогда поступили? – спросил Солсбери, пристроив свою шляпу и с вожделением поглядывая на меню.

– Как поступил? Сел и подумал. Я получил хорошее – то есть классическое – образование, и у меня не было ни малейшей склонности заниматься «делом». С таким-то капиталом я должен был выйти в мир! Знаете, есть люди, которым не нравятся оливки. Жалкие филистеры! Право, Солсбери, я бы, наверное, мог написать гениальные стихи, будь только у меня оливки и бутылка красного вина. Давайте закажем кьянти – может быть, оно у них и не слишком хорошее, но бутылки просто очаровательны.

– Здесь очень хорошее кьянти. Можно заказать большую бутылку.

– Отлично. Так вот, я обдумал свое безвыходное положение и решил избрать карьеру писателя.

– Вот уж странное решение. Однако сейчас ваше положение стало куда лучше, как мне кажется.

– Однако! Так-то вы отзываетесь о благородной профессии. Вы просто не в силах вообразить себе истинного величия художника. Представьте себе: я сижу за рабочим столом (вы вполне могли бы застать меня в этой позе, если бы потрудились зайти), передо мной чернила и ручка и ничего более – а несколько часов спустя из этого ничего может (почему бы и нет) явиться новый шедевр!

– Совершенно согласен. Я только имел в виду, что литература – занятие неблагодарное.

– Ошибаетесь, она приносит щедрое вознаграждение. К тому же, вскоре после вашего визита, я унаследовал небольшую ренту. Умер дядя, перед смертью почему-то решивший проявить щедрость.

– Ага. Что ж, это было очень кстати.

– Это было удачно – не буду скрывать. Я принял наследство как своего рода стипендию для продолжения моих изысканий. Я только что назвал себя писателем, но, может, правильнее было бы назвать меня исследователем.

– Право, Дайсон, вы страшно изменились за эти годы. Знаете, я всегда считал вас фланёром – одним из тех, кого с мая по июль всегда встречаешь в северной части Пиккадилли.

– Так оно и было. Но даже в то время я постоянно работал над собой, хоть и сам того не понимал. Вы же знаете, бедняга отец не смог оплатить мне учебу в университете. В своем невежестве я злился, что так и не завершил образование. Заблуждения юности, дражайший мой Солсбери: именно Пиккадилли суждено было стать моим университетом. Там я и начал изучать ту науку, которой предан ныне.

– Какую же?

– Тайну огромного города, физиологию Лондона. Как буквально, так и метафизически это величайший объект для человеческого мышления. Отличное рагу, нежнейшие части фазана! Но порой меня даже удручает мысль о необъятности и сложности Лондона. Париж можно изучить досконально – надо только не пожалеть времени, но Лондон всегда остается загадкой. В Париже можно смело сказать: «Здесь живут актрисы, здесь – богема, а здесь – Ratés[71]», но в Лондоне все иначе. Вы можете назвать какую-нибудь улицу обиталищем прачек и будете вполне правы, но вполне возможно, что под крышей одного из домов