Первое имя - Иосиф Ликстанов

— Ну рукодельный народ! — сказал Григорий Васильевич. — Это же такой подарок Дворцу культуры!

— Пань, слышишь? — вполголоса спросил Гена.

Слышал ли Паня! Он взглянул на коллекцию, словно впервые увидел ее, и не поверял себе. Да полно, неужели все это сделано кружковцами?..

На столе возвышаются три горы, разделенные неглубокими перевалами. И что из того, что горы маленькие! Все же это настоящие Уральские горы, как они рисуются геологам и горнякам. Все горные тайны открылись, все богатства объявились, все клады великой сокровищницы стали доступны взгляду.

Горы сияют… Невидимые, скрытые в нишах лампочки отраженным нежным светом озаряют уступы, террасы, скаты. Свет, переливаясь, становится то слабее, то ярче, и в безмолвной игре разноцветных отблесков, охвативших гору снизу доверху, Урал показывает свои богатства.

Засветилась волшебная зелень малахита. Сквозь медово-багряный селенит пробился свет, будто луна только что взошла в тумане. Огненными искрами брызнула по горным скатам киноварь. Причудливые, многоцветные яшмы, прорезанные серебристыми кварцевыми жилками, опоясали вершину гор. Тут и там поднялись розовые, зеленоватые, серо-облачные мраморные утесы. На горной площадке заблестели пириты, как небрежно брошенные золотые самородки, и червонными блестками закипел красный кварц-авантюрин. Распушились хлопья каменной асбестовой кудели, повисли на скалах мохом-ягелем… Богатства, богатства стремились вверх — от темных кусков железной руды к хрустальному яблоку, добытому в песках Потеряйки!

Коллекция мерцала отблесками и красками.

И выемка-пещера в средней горе тоже стала наполняться светом. Из темноты понемногу выступили самоцветы, каждый со своим огнем, каждый со своей душой. Свет наполнял прозрачные клетки кристаллов, и самоцветы то разгорались, выбрасывая рубиновые, зеленые, фиолетовые лучи, то словно удалялись, уходили вглубь горы, увлекая за собой сердца в малахитовые гроты, в хрустальные погреба Хозяйки Медной горы.

В пещере возникло что-то неясное, странное и стало медленно разгораться, приобретая все более четкие очертания.

— Каменный цветок!.. Каменный цветок! — заговорили ребята.

Расцвел в пещере сказочный цветок, окруженный хороводом пляшущих каменных ящериц, раскрыл зубчатые рубиновые лепестки, зароились в его чашечке солнечно-желтые тычинки. И всколыхнула сердце дерзкая мечта: проникнуть в недра гор, сорвать заветный цветок и поднять его высоко-высоко!

Блестели глаза ребят, мечтательные, задумчивые…

— Насмотрелись? — шутливо спросил Николай Павлович.

— Нет-нет, дайте еще! — стали просить ребята.

— Товарищи, программа сбора большая, — напомнил Ростик Крылов. — Во втором отделении мы еще раз откроем коллекцию.

Он подал знак старостам, они неохотно закрыли коллекцию чехлом, а ребята заняли свои места.

— Нет, Панька, наш краеведческий кружок самый боевой! — уверенно сказал Вадик. — «Умелые руки» тоже молодцы, только мы в сто раз лучше. Надо спросить у Ваньки Еремеева, может быть нужно ему послать платочек слезки вытереть.

Положив блокнот на колено и подмигивая самому себе, Вадик принялся составлять записочку «Умелым рукам».

В зале снова стадо тихо.

Большие ковши

Перед ребятами сидел Григорий Васильевич Пестов, первый стахановец Горы Железной, и вглядывался в их лица.

Разные тут были мальчата. Каждый был особым и в то же время близким; почти в каждом Григорий Васильевич подмечал черты сходства с теми людьми, с которыми он боролся за честь и славу родного рудника. У Гены, как и у его дяди, машиниста-экскаваторщика Фелистеева, под внешней мягкостью чувствуется неуступчивая, упрямая душа-кремешок. Рад паренек, что коллекция всем понравилась, и все же старается не выдать своего торжества. Ростик Крылов весь в своего отца, дородного и солидного паровозного машиниста, отличного работника. Федунька Полукрюков, как две капли воды, похож на Степана. Растет великан, силач, но сколько доброты в его большеротом и большелобом лице! Невольно подмигнул Григорий Васильевич краснощекому мальцу с растрепавшимся хохолком. Егоза и выдумщик этот Вадик, беспокойное существо. Положим, и Колмогоров-старший к покою не приспособлен. Рядом с Вадиком сидит смуглый, темнобровый и синеглазый паренек, самый дорогой на свете, счастливо улыбается и просит у своего батьки ответной улыбки. Много труда отдал коллекции — и ничего получилось, такой коллекции больше нигде как будто и нет…

Задумался Григорий Васильевич: «Детвора, а до чего же рукастая! Недаром на Железной Горе родилась».

— Смотрю на ваши затеи, ребята, и думаю: игрой начинается, делом кончается, — сказал он. — Вы наша смена, вы для коммунизма и при самом коммунизме поработаете на руднике… Горняки ведь вы или кто?

— Горняки, горняки! — ответили ему радостные паюса.

— Ну, если вы горняки, так поговорим о руде. На куске железной руды вся промышленность стоит, все народное хозяйство держится. И прошу я у вас совета: как нам добыть руды побольше?

Кое-кто засмеялся в ответ на эту неожиданную просьбу, а Вадик принял ее всерьез.

— Нужно, чтобы в забоях были шагающие экскаваторы, — предложил он. — Ковш в четырнадцать кубометров — это ковшик что надо!

— Как ты шагающий экскаватор в карьер загонишь, скажи? — спросил Вася Марков.

— Очень просто! Его в самом карьере смонтировать можно… Правда, Григорий Васильевич?

Григорий Васильевич кивнул головой.

— Техника — дело важное, — сказал он. — Техника у нас сейчас хорошая и все лучше становится, да на одну технику надеяться, ребята, нельзя. По технике ковш экскаватора только три-четыре кубометра берет. Однако есть у нас такое золотое слово, что ковш все больше становится. Посмотришь на него, он такой же, как и был, а глянешь на производственную сводку — и руками разведешь: никогда, нигде в мире трехкубовая машина не вынимала столько породы.

Он призадумался и заговорил медленно, размышляя вслух:

— Попросил у меня подмоги молодой машинист Степан Полукрюков. Вижу я — есть у человека желание хорошо работать. Взялся его учить, подтягивать до своего уровня, и начал расти Степан без удержу. Сейчас он уже меня опережает, и я не обижаюсь, даже радуюсь. Почему? Разве только Степан мои показатели перекрывает, а сам я тут ни при чем? Нет, в голове Степана мой урок, в руках у него моя хватка. К моему опыту он свое добавляет, и я у него тоже кое-чему сейчас учусь. По паспорту мы разные люди, а сердце у нас одно, потому что живем мы одним желанием — скорее коммунизм построить, и растут по этому желанию наши ковши. Да разве только о нас речь? В каждом деле советские люди помогают друг другу прибавить мастерства, добыть такие ковши, какие нужны для коммунизма, — большие, советские. О каком же это золотом слове я говорю?

— О социалистическом соревновании! — догадался Гена.

И все закричали:

— Правильно, верно! — и зааплодировали.

Григорий Васильевич встал, поклонился ребятам:

— Поняли вы меня, товарищи молодые горняки? Понимаете вы, какая сила — социалистическое соревнование? И эту силу мы из рук не выпустим, никогда не свернем с пути, который указывает наша партия. Эту силу мы и вам передадим: владейте! Начинаем сегодня предоктябрьскую вахту мира — значит, будем соревноваться по-боевому. Кончим пятилетку нашего рудника — я дальше пойдем. А вы, ленинские пионеры, помогайте взрослым чем можете, чтобы нам было легче, веселее работать. Надеемся на вас твердо!..

Ребята окружили Григория Васильевича, стали с ним прощаться:

— Счастливо в гору!

— Доброй вахты, Григорий Васильевич!

— Приходите к нам еще, дядя Гриша!

Ребята пошли провожать своего гостя.

Кто-то взял Паню за плечо. Он обернулся и увидел Николая Павловича.

— Все хорошо? — спросил Николай Павлович с улыбкой радости в глазах.

— Ох, хорошо! Коллекция как всем понравилась!

— И речь твоего отца о ковшах, Паня.

В первый раз Николай Павлович назвал Паню просто по имени. Это еще прибавило ему радости — хоть сейчас пройтись колесом по всем коридорам!

Он помчался искать товарищей и нашел почти всех кружковцев возле краеведческого кабинета.

— Пань-Панёк, мил-голубок! — Вася Марков ринулся к Пане. — Ребята, старосту качать сквозь потолок до седьмого неба! Взялись!

Увернувшись от него, Паня выдвинул другое предложение:

— Кто в пляс?.. Васёк, вызывай Егоршу!

Но Егорша Краснов, не дожидаясь приглашения, уже шел по кругу на забавна подогнутых ногах, с притворно суровым лицом.

— Пань, давай песню! — потребовал Вася, выделывая на месте коленца и ревниво приглядываясь к Егорше.

Поскорее откашлявшись, набрав воздуха, Паня тряхнул перед собой кистями рук, щелкнул пальцами и залился с перехватами, как получалось у него, когда душа хотела взлететь повыше: