Романтические приключения Джона Кемпа - Джозеф Конрад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вильямс? Мы на "Лионе"?
— Конечно. Едем в Гавану.
"Увы", — раздался рядом со мною жалобный вздох. Растерянный, хриплый голос дважды повторил по-испански: "О, мое поруганное величие. Мое бедное горло".
Два матроса вели ободранного пленника, в котором я узнал Мануэля дель-Пополо. При виде меня он отскочил назад и крикнул:
— Это… Это… чудо… это дьявольское наваждение… вы… вы…
Голос его упал до шепота.
— Инглес бежал! Горе тебе, Доминго! Доминго, ты осужден.
Перемена в его тоне, его попытка протянуть ко мне руки удивила всех нас. Я отвернулся.
— Держите его, держите крепче.
— Сеньор, снизойдите до несчастного, взгляните на атамана в его падении… Я… я Мануэль… я умею слагать песни, от которых даже поп заплачет… Горло пересохло, — прибавил он жалобно.
Он, должно быть, ждал, что его зарежут тут же на месте. Голос его был необычайно глух. Но все вокруг глазели на пленника с благодушным любопытством, кроме разве двух его сторожей, чьи лица выражали крайнюю усталость и скуку.
— Эй, вы там — готовы? — загремел на юте голос боцмана.
— Olla raight! Olla raight! Waita a leetle[38], — услышал я снизу голос Кастро.
— Сжальтесь, сеньор, — прокричал пленник. — Пощады! Доминго, давший вам бежать — осужден. Но… послушайте… Замечательная комбинация… Ха… Ха… Сеньор, выслушайте мои мольбы, сеньор. Куда вы поедете?.. В Гавану… Но там судья… Там судья… Вас так же казнят, как и Доминго. Я дам вам жизнь и свободу. Сеньор, отпустите меня и я кинусь к ногам судьи О’Брайена и скажу… я скажу, что я вас убил. Мануэль дель-Пополо, сам, вот этой рукой, заколол инглеса… Ха… Ха…
Его слова заглушил крик боцмана:
— Держитесь хорошенько, сударыня! Так!
Я бросился на ют и заключил в объятия Серафину.
Глава IV
Матросы расступились, очищая нам дорогу. Мягкое прикосновение девичьей руки к моему плечу давало мне надежду, что она мне доверяет — лично мне, независимо от благословения покойного Карлоса. Все ее горе, потеря отца, вся тяжесть мертвых традиций прошлого — теперь для нее будут только воспоминаниями. О, она умела нести свое горе. Голова ее была гордо поднята. Дверь каюты отворилась, и на пороге появилась прямая, как палка, строгая женская фигура с сухими линиями и гладкой прической. Свет, вырвавшись в открытую дверь, упал на Серафину, озарив ее точно в первый раз. Жалобный голос рядом заныл:
— Сеньорита, сеньорита…
Серафина спокойно прошла мимо женской фигуры и скрылась в ослепительном свете каюты. Дверь захлопнулась. Мануэль при ее исчезновении поднял голос до отчаянного вопля: "Senorita… protection del oprimido; oh, hija de piedad… Senorita[39]".
Его нытье собрало вокруг нас половину команды. Матросы раздались, пропуская вперед Себрайта, идущего под руку с человеком в широких панталонах и куртке. Оба остановились.
— Сеньор, отпустите меня и я…
— Неожиданная встреча, капитан Вильямс, — вот все, что я нашелся сказать. Он в неловком молчании пожал мне руку.
— Как поживаете? — торопливо пробормотал он. Помолчав с минуту, он смущенно прибавил: — Надеюсь, Кемп, вы сумеете дать удовлетворительные объяснения…
— Два убитые мною пирата, кажется, достаточное доказательство…
— Я не о том… но…
Он запнулся и, совершенно уничтоженный, отирал потный лоб.
— Понимаете ли, моя жена… Ей вздумалось поехать со мною в первый раз. Да… А вы тут вдвоем в лодке, в открытом море, ночью… Она не привыкла к таким вещам.
Мы, кажется, одинаково растерянно смотрели друг на друга. Наконец я сказал:
— Так что же нам, по-вашему, делать? Сесть обратно в лодку, что ли?
Он обиделся.
— Подождите, подцепит и вас какая-нибудь добрая женщина.
Я не узнавал бесшабашного Вильямса с "Лиона". Неужто его жена — такое пугало? "Добрая женщина", — настаивал Вильямс. Я повернулся к Себрайту.
— Племянница хозяина, — шепнул он мне на ухо. — Старше капитана. Вышла за него по любви. Очень ревнива.
А дверь каюты опять растворилась и уже виденная мною женщина появилась на пороге.
— Что же делать, Оуэн? — спросила она с безжалостной чистотой во взгляде.
— Сударыня, — холодно сказал я, — взываю к вашему женскому состраданию.
— Сострадание часто является ловушкой лукавого, — невозмутимо возразила дама.
— Сеньорита, я знал вас маленькой, — взывал Мануэль, — ваш отец подавал мне милостыню. Сеньорита, неужели вы позволите убить человека, котор…
— Это все сети дьявола…
— Она явилась сюда от свежей могилы своего отца. Я — ее единственный защитник.
Сердце мое горело бешенством, но на душе было спокойно, потому что на время Серафина была в безопасности. Женщина на пороге охраняла рубку корабля от беззаконного блуда романтики.
— Что же делать, Оуэн? — повторила она свой вопрос, на этот раз менее решительно.
— Можно бы потопить их обоих вместе, — вмешался Себрайт, — но, конечно, миссис Вильямс, это выйдет не совсем прилично. Засуньте их в мешки каждого порознь, и благопристойно потопите кабальеро с одного борта, а сеньориту с другого…
— Вы меня не совратите вашим безбожным легкомыслием, Себрайт.
— Но их лодку унесло в море, а эсквайр Перкинс не больно нас похвалит, если мы отдадим им шлюпку. Не отрицайте, миссис Вильямс. Я сам не раз слышал, как эсквайр сыплет ругани на сто рублей из-за десяти пенсов, не то что из-за шлюпки.
— Как вам не совестно сплетничать, мистер Себрайт?
— Вы сами, миссис Вильямс, подняли шум из ничего. Ибо — да будет вам известно — молодые люди явились вовсе не одни; их сопровождал пожилой, весьма почтенный мужчина. Вот он стоит — с пером на шляпе. Эй, вы! Сеньор кабальеро, идальго, Педро-Мигелъ-Хосе — или как там зовут вашего святого патрона! Покажитесь-ка сюда!
Мануэль, которому матросы зажали рот рукою, умудрился прокричать: "Эсселенсия!"
Кастро, декоративно закутавшись в плащ, сделал несколько торжественных шагов. Темная женщина на пороге была словно ангел с огненным мечом.
Себрайт несколько пониженным голосом продолжал:
— Ничуть не менее прилично, чем выйти на рассвете и потихоньку обвенчаться при одном свидетеле — да и то незнакомце.
— Мистер Себрайт, как вы смеете! Оуэн…
Вильямс только просопел, а Себрайт хладнокровно продолжал:
— Весь Бристоль знает. Говорят даже, что вы вылезли в окно и по задворкам пробрались в церковь.
— Стыдно верить всяким басням. Я вышла в ворота.
— Может быть. Не спорю. Жена садовника уверяет, что накануне свадьбы вы стянули ключ с гвоздя, а зашли-то вы к ней под предлогом навестить ее больного ребенка. Вам ли
