… и компания - Жан-Ришар Блок

Гийом, покусывая ус, не отходил от брата. Он не верил, что брату, одному, без него, удастся добиться успеха. Улучив минуту, он приблизился к Жозефу.

– Значит, ты можешь обойтись без моей помощи? – спросил он Жозефа, и в голосе его прозвучало обычное беспокойство и неверие в собственные силы.

– Конечно же ты мне понадобишься, Гийом. Но один из нас должен остаться здесь, старики окончательно потеряли голову.

Рука Жозефа нашла иссохшую руку брата, и пожатие сказало больше, чем слова.

Экипаж двинулся, подпрыгивая па булыжнике мостовой, но метров через четыреста Жозеф приказал кучеру остановиться.

– Господин Гектор еще не вставали, – сказал лакей, выскочивший на повелительный звонок гостя. – Но если вы, господин Жозеф…

Жозеф, не слушая, взбежал на крыльцо и, перепрыгивая через две ступеньки, обитые толстым ковром, поднялся по лестнице. Вот и знакомая дверь. Жозеф повернул ручку и произнес от всей души:

– Гектор, дорогой мой…

Спустив на коврик голые ноги, Гектор Лефомбер неподвижно сидел на кровати, весь погрузившись в созерцание собственной руки, – прижав к боку локоть, он смотрел на правую кисть, свисавшую из-под засученного рукава ночной рубашки.

Не удивившись приходу Жозефа, он поднял к нему па минуту свое правильное, немного лошадиное лицо и снова погрузился в прежнее занятие.

– Надеюсь, у вас рука не дрожит? Запыхавшийся от быстрого бега Жозеф ничего не ответил.

– Не дрожит? Вам везет, друг мой. Посмотрите-ка, болтается, как тряпка. Целых полчаса я стараюсь у-у-унять ее. Ясно как апельсин – я конченый человек.

Рука с красивыми бледными тонкими пальцами действительно дрожала мелкой, почти неприметной дрожью. И видеть это судорожное движение было мучительно больно.

– Полюбуйтесь-ка! Вы-то не Лефомбер. Не голубая кровь. Вернее – полуголубая. Взгляните, как ее трясет, а? Ее не остановить за все сокровища Вандевра. Быть здоровым, никогда ничем не болеть, беречься с юности, как пятидесятилетний старик, и в результате – вот вам. Зато мой папаша разыгрывал из себя денди вместе с Барбэ д'Орвильи,[33] а дед был первым хлыщом в императорской гвардии. Внук может гордиться. Смотрите! Смотрите! Забавно? А у вас не дрожит? Хотя у вас в жилах только зимлеровская кровь.

Гектор по-прежнему не отводил глаз от своей руки и даже не взглянул на гостя. Жозеф машинально хотел было тронуть свою кисть, но застыдился и засунул обе руки глубоко в карманы.

– Гектор, Гектор, дружок, да бросьте вы эти глупости. У кого из нас не дрожали руки хоть раз в жизни? Вы просто вчера немножко кутнули.

– Клянусь вам, нет! – воскликнул молодой Лефомбер, быстро вскинув на гостя глаза… – Клянусь вам, что с того самого раза… вы помните…

Жозеф покраснел.

– Помню… В конце концов эта самая дрожь не помешает вам дожить до ста лет, да и вообще чему она может повредить? Рука папаши Зимлера тоже дрожит…

– Да, но она не дрожала, когда ему было двадцать восемь лет.

– Должно быть, не дрожала. Но он плотничал, и еще как. Послушайтесь-ка моего совета, Гектор… Вставайте в пять часов утра и перепилите вязанку дров, прежде чем идти на фабрику; ручаюсь, что через месяц вы и думать забудете обо всех этих пустяках.

Гектор пожал плечами, и вдруг голос его сорвался, он почти завизжал:

– Вы, стало быть, не понимаете, что это значит? Не понимаете? А это значит следующее: через десять лет – палата для буйнопомешанного или колясочка, и лакей будет утирать мне платочком слюни. Тут расплата за все. И за моих блестящих предков, передавших мне дурную кровь, и за проказы их во времена Реставрации, за пригородные балы в Со и за кутежи Второй империи. Я конченый человек, – повторил он уже спокойнее. – Хватит об этом. Тема не из приятных. Кто вспомнит обо мне через сотню лет? Присядьте, мой друг. Я битый час продержал вас на ногах. И скажите, какой добрый ветер принес вас сюда в столь необычное время?

Гектор дружески пожал руку гостя и усадил его на стул. Он встал; из-под длинной ночной рубашки торчали худые белые волосатые ноги. Не будь на нем этого поистине комического наряда, самого нелепого из всех, что носят сыны Адама, – вид и манеры молодого Лефомбера сделали бы честь самому требовательному салону.

– Нет, спасибо, я не сяду. Я, видите ли, пришел… Хотя сейчас не время об этом говорить.

– Вот, ей-богу, чудак! Садитесь и рассказывайте.

– Я тороплюсь. Меня ждет экипаж.

– Вы уезжаете? В понедельник утром?

– Да, уезжаю – в Лондон.

– Что за нелепица!

– Вы совсем успокоились? Тогда я вам сообщу одну вещь… Только вам одному – этого никто не должен знать, кроме нас двоих: Вандевр пропал.

– Действительно, новость!

– Ладно. Подождите. Мы перестраиваем дело.

– Что? А-а… Чудесно. Вы совершенно правы. Как всегда, верны себе. Другого выхода, впрочем, нет. Но надо еще смочь.

– Вернее – захотеть.

– Правильно!

– Послушайте меня, мой дорогой, давайте кончим. Все эти тонкости мне надоели и, признаюсь, даже смущают меня. Как говорит мой папаша: «Это не по моей части». Я забежал к вам на минутку сообщить, что я уезжаю в Англию, приходится так или иначе выкручиваться. А выкрутиться можно, только выпуская цветные сукна, всякие новинки, черта, дьявола. Я хочу подобрать небольшую коллекцию английских образцов, хоть из-под земли выкопать опытного и знающего человека и постараться сделать все, что возможно в теперешнем положении. Хотите быть моим, так сказать, компаньоном? На двоих места хватит и… и… мне просто больно смотреть, как вы идете ко дну.

Гектор Лефомбер поднялся.

– Дорогой мой Зимлер, вы действительно изумительный человек. Тайну вашу я сохраню, будьте спокойны. Буду все время думать о вас и никому не скажу пи слова. Поезжайте в ваш Лондон и не заботьтесь о нас.

Жозеф не знал, что делать, – обижаться или негодовать.

– Вы бредите.

– Ничуть. Это страшно просто, и вы сейчас все поймете. Вы молоды…

– Я моложе вас? – воскликнул Жозеф, с удивлением взглянув на худощавого Гектора.

– Да, дорогой мой, моложе; все вы моложе – и папаша Зимлер, и ваш дядюшка с буро-красной физиономией, – видите, я и его не забыл, – и ваш брат, мрачный Гийом. Вы ловите удачу. И вы правы. Поверьте мне, на вас приятно смотреть. Хватайте удачу, пока вам благоприятствует случай. Вы правы, что торопитесь. Кто знает, сколько еще времени вам удастся продержаться на гребне. Волна спадет. Но пока – ваш час. Это ясно. Не нужно только тащить за собой еще и пас. Одни и те же причины не порождают одних и тех же следствий. Кое-кто утверждает, что будь блоха величиной с человека, она бы прыгала выше собора Парижской богоматери. Какая чушь! Блоха с нас размером прыгала бы всего на три фута, да и то еще неизвестно. Бывают такие минуты и такие положения, когда человек выявляет всю силу, заложенную в нем. А когда эта минута проходит – остается одно: хиреть. Вот что происходит с нами. Да не только с одними нами. Вот уже сто лет или полстолетия, как мы проживаем все деньги, которые зарабатываем, а иногда и сверх того. Вы видите мою руку. Я единственный представитель мужской линии Лефомберов. Две мои сестры собираются в монастырь. У младшей мало шансов выйти замуж без приданого: она не особенно красива. Вы себе не можете даже представить, до чего у них обеих изысканные, изощренные чувства. Это, так сказать, вершины цивилизации. Но все эти достоинства ни к чему, когда дело касается коммерческой конкуренции. Мой батюшка был знаменитейшим денди сороковых годов, хотя сейчас он скучен и добропорядочен, как ночной колпак. Это самый великий идеалист нашего времени. Вы его просто не знаете! Его коммерческие формулы так же великолепны, как его поклоны, и он дорожит нашими старыми станками, как томиком Монтеня.[34] После пожара мы отстроились точно по старым планам и всякий раз набиваем себе шишки о те же углы. Не вздумайте говорить ему о вашем проекте. Он выслушает вас с отменной любезностью, а в душе сочтет самым опасным человеком на свете.

– Боже мой, боже мой, – простонал Жозеф, нервно поправляя очки, – и подумать только, что вы живете в этой…

– Что я? А не пора ли мне надеть кальсоны, как по-вашему? Что я? Меня хватит еще лет на пятнадцать, может быть на десять, и то если я буду беречься; и все это время – неудержимый страх перед любым нарушением раз заведенного порядка, перед любой неприятностью.

– А ваши помощники? – произнес Жозеф уже менее уверенно. Он знал, что фабрика Лефомберов вскормила целую плеяду служащих, почти столь же многочисленную, как в любом государственном учреждении.

– С каких пор можно что-нибудь сделать с помощью этих людей, а не вопреки им? Дайте же нам спокойно пойти ко дну. Отец ничего не заметит, а если и заметит, то у него останется утешение – обвинять во всех грехах республику. Я же достаточно богат, чтобы безбедно дожить до конца. А если я полезу в коммерческие аферы, то и того не будет. Да, кстати, мы приглашены сегодня к Лепленье… До свиданья, друг мой, уже скоро семь, вам пора.