Ставка больше, чем мир - Чернов Александр Борисович

А потом случилось это… эта мерзость, осознав которую, он почувствовал, будто ему на голову выплеснули ведро с нечистотами. Причем – кто?! Самые уважаемые старшие родственники. Брат отца дядя Владимир. И с ним – «смиритель финнов» Николаша…

На этом все блаженство закончилось. Жизнь вновь показала свой звериный оскал. Причем оттуда, откуда он совершенно не ждал! И даже окончательная победа в войне над япошками, блистательные триумфы Гриппенберга и Руднева в самом конце ее не смогли рассеять в глубине души мутного, зловонного осадка, что оставил этот бескровно, в зародыше задавленный заговор.

А дальше почти без перерыва – истерики матери, непонимание с Сергеем и Эллой, даст бог временное, доклады Зубатова и Плеве о брожении умов в гвардии и гневном ропоте в дворянских собраниях…

«Можно подумать, все они не понимают, что Дума и Конституция – хоть и горькое, но спасительное лекарство от тяжкой, запущенной болезни. Понимают прекрасно. Но наивно думают, что раз война выиграна, народ ликует, то все теперь можно оставить по-старому, как будто и не было обещаний государю своему народу. Да, можно! Но только до нового взрыва, момент которого мы уже вряд ли сумеем точно предугадать и не успеем на него вовремя среагировать. А если, не дай боже, бунт наложится на долгую, тяжелую и кровавую войну, на мятеж генералитета, как об этом рассказывал Михаил?

Нет уж, любезные дамы и господа, лучше нам с вами, потеряв меньшее, спасти самое главное и дорогое – внутренний мир и порядок. Не заставляйте меня, пожалуйста, быть резким с вами. Да, я незлобив, но всякому терпению есть известные пределы. Видит Бог, как же мне не хочется за них заходить!..»

Никакие победные фанфары, никакой треск и шум вильгельмовской лести, даже тихие домашние радости и уверенность в том, что болезнь Алеши, благодаря знаниям Михаила, переносима, не могли избавить Николая от накатывающихся порой приступов мрачной меланхолии. Ведь все так, как ему предсказывал Михаил с его друзьями: угрозы известных им бед удалось избежать, благодаря так называемому «послезнанию» его нежданных друзей. Но приходится сталкиваться с иными, новыми проблемами, о которых никто не предупредит и не подскажет – где гарантированно верный выход.

Конечно, вся та бесценная информация, которой обладали иновремяне, помогает уверенно принимать оперативные решения. Но расклады на «мировом игровом столе» меняются быстро. Даже слишком быстро…

Может быть, эти четверо принесли сюда с собою из будущего и тот безумный темп, в котором они жили там и к которому привыкли? Ту скачку мировых событий, которая почти не оставляет времени главе государства на неторопливую оценку их и холодный расчет своих ответных ходов?

Вместо классических шахмат – блиц? Вместо обстоятельной охоты загоном и засад на номерах – стрельба по вальдшнепам? Только вальдшнепы эти уж больно похожи на летящие в тебя снаряды. И искупает ли сумасшедший азарт «большой мировой игры» эту каждодневную, ежечасную опасность?

Николай в задумчивости улыбнулся, вспоминая свои переживания и душевные муки тогда, на распутье, год назад…

Но сколько нового и потрясающе интересного открыли они ему, эти четверо! Он смог заглянуть в мир будущего. Представить себе не как картинки в книжках француза Жюля Верна, а как живые и осязаемые, летающие корабли и атомные субмарины, поезда, мчащиеся со скоростью в десять раз быстрее ныне существующих, ракеты Циолковского, увозящие людей к другим планетам…

И все это сделает, всего достигнет русский народ. Российский народ. Его народ! Люди, которым предстоит жить в великой Российской империи. И разве не стоит риска, на который сейчас он дерзнул пойти, то, чтобы они намного быстрее овладели этими чудесами? Чтобы не было миллионов бессмысленных смертей в ненужных, преступных войнах? Чтобы не рушились храмы, а брат не шел на брата?

– Стоит, конечно. А был ли у меня выбор? Вопрос риторический… – Николай отложил трубку, с удивлением прислушиваясь к внезапно возникшему где-то впереди шуму.

Какой-то треск, отдаленные удары. Скрипнув тормозами, поезд сбрасывал ход.

Семь человек в меховых папахах и длиннополых шинелях с башлыками, вполне сносно защищавших их владельцев от холодного, порывистого ветра, задувавшего с запада, неторопливо продвигались по раскисшей от недавно закончившегося снежно-дождевого заряда полевой дороге.

Двое первых ехали налегке, верхами, с пиками в бушлатах и с драгунками за плечами. Четверо их спутников месили сапогами грязь, ведя в поводах изрядно нагруженных лошадей. А седьмой восседал на одном из двух крепких коней, впряженных в доверху затаренную всякой всячиной подрессоренную повозку – бывшую санитарную двуколку русского армейского образца. Сзади нее шли на привязи, то и дело перефыркиваясь о чем-то своем, лошадином, две кобылки под вьюками…

– Так что, казаки, доехали, что ль? Аль нет ишо? Поликарпушка, ну-ка глянь: не та ль приметная сопочка двугорбая, что ты нам давеча сказывал? – Семен ткнул нагайкой в едва проступивший вдали, на фоне чуть приподнявшихся мрачных снеговых туч, темный абрис высокого холма с двумя четко очерченными вершинами.

– Она самая и будет, Семен Михалыч. Только далёко еще. Высота-то у ней – добрая. Часа три пути нам. А то и все четыре. С двуколкой быстро не скакнешь…

– Ох, уж мне эта двуколка! Знамо, верхами, да с кониками под вьюком, давно бы на рысях добежали. И дернуло ж меня ее взять… – вздохнул в сердцах казак-возница.

– Ладно, не кручинься, что долг на тебе лежит. Не много времени, чай, охать будешь, Тихон Афанасьич, – усмехнулся Семен в роскошные усы. – Вернешь все в лучшем виде старшине. А нам всем – подспорье доброе. На коников – столько бы не взять. А так, – гляди, еще и шанцу всякого разного сколько для хозяйства прихватили. Ставить избы начнем, каждый гвоздок в счет пойдет, тут пока не Матушка-Россия. Ну, и фураж, опять же. До доброй травки почитай месяц цельный будет. Смотри, какие погоды нонче стоят.

– Говорил я тебе, Тихон Афанасьич, что сперва налегке надо было сюда подскочить. Застолбить. А потом за всем скарбом отдельно вчетвером съездить. Ан, ты ж у нас вечно по-своему рядишь, – подколол товарища моложавого вида казак, отирая пот с лица.

– Ты, Поликарп, не тряси чубом-то. Приехал бы за нём, а уже – поминай как звали. Лом да ржавчину бы взяли, думаешь, до царевой щедроты мы одне такие умники? Слава богу, что так все обернулось. Кров над головой на само перво время будет – то и славно. Но вот как поразмыслю я, казаки, что на новой земле завтра нам все сызнова начинать, опять же – волнительно. Да и Марья Степановна все ли так в дорогу соберет, без мово-то присмотру. Так что, чем больше всякой дельной всячины с собой везем по хозяйству, тем оно, стало быть, и лучшее. Прав ты был, Семен Михайлович… А к фанзе-то той дорогу в темноте найдешь, Поликаня? Часа через два смеркаться начнет, а ночь тут быстрая, – нахмурился ехавший рядом с Семеном пожилой казак.

– Должон найти, дядя Кондрат. Не сомневайтесь. Но, ясное дело, при свете, – оно всяко веселее бы было. Может, встанем на ночь, а? Как решите?

– По уму, так надо бы заночевать. Костры разложить не долгое дело, дровцы есть. Да, больно охота поскорее доехать, казаки. На фанзочку эту глянуть. Так уж красиво Поликарп Устиныч нам все расписал… – Семен подмигнул своему молодому товарищу. – Мое слово – едем! Но как близко будем, дозор вышлем. Мало ли что: как война уходит, всякий народец копошиться начинает. Хунхуз, верно, думает еще, что тут он дома у себя. Так что порох должно нам сухоньким держать.

– Это уж мы завсегда, Семен Михалыч. И пусть хунхуз себе что хочет понадумает, только дома здесь теперь – мы.

– Ладно, ехать так ехать. Как ни ряди, а недолго осталось…

– Споем, что ли, казаки? Дорожка покороче и выйдет.

– Давай, Поликарпушка, запевай, – кивнул Семен, оправляя поводья.

И поплыла над сопками Маньчжурии русская казачья песня. Как говорили на кругу, сложенная каким-то морским офицером.