Леонардо да Винчи - Алексей Гастев

– За время, разделяющее оба произведения, – сказал Джакопо Андреа Феррарский, – указательный палец преодолел расстояние в четверть круга и повернулся к полудню. И тут можно подразумевать полдень жизни и ее расцвет; с другой стороны, за истекшие четырнадцать лет ангел, выступающий теперь в виде апостола, преобразовался в крючконосого старика. Из такого затруднения легко выбраться, имея в виду, что есть природное время, одинаковое для всех, а есть время внутреннее, у выдающегося человека измеряемое его достижениями. И если ему сорок четыре, – с любезной улыбкой, обращаясь к Леонардо, закончил свою речь Джакопо Андреа, – этим не исключается, что его опытный в размышлении разум и изобретательность значительно старше. Таким образом, внешность апостола представляет собой аллегорию души живописца.

Обескураженный мерностью и быстротой, с какой прибывают приглашенные к трапезе апостолы, настоятель, не зная, к чему еще придраться, стал предъявлять Мастеру самые несправедливые обвинения, ссылаясь в отличие от прежних клеветнических выдумок на его излишнее усердие. Такова бесплодная изобретательность глупости.

64

В числе глупцов есть некая секта, называемая лицемерами, которые беспрерывно учатся обманывать себя и других, но больше других, чем себя, а в действительности обманывают больше себя, чем других; и это именно они упрекают живописцев, которые изучают в праздничные дни предметы, относящиеся к истинному познанию всех фигур, свойственных произведениям природы, и которые ревностно стараются по мере своих сил приобрести их знание.

– Пусть умолкнут такие хулители, – сказал Леонардо, – ибо в желании познать творца столь многих удивительных произведений и полюбить их великого изобретателя не следует терять и часу, поскольку утраченное время не возвращается с прибылью, как это бывает с деньгами, пущенными в оборот их владельцем.

Марко д'Оджоне – из-за своего упрямства он защищал правоту настоятеля, не допускавшего живописцев в трапезную по воскресеньям и другим праздничным дням, – умолк и принялся за работу: подгоняемый алчностью, Марко готов трудиться и по ночам, и когда угодно в неудобное время, хотя бы на словах строго придерживался церковных правил.

Картина еще не окончена, а Марко уже старается над ее повторением, понятное дело, значительно меньшего размера. Он настолько спешит, будто заранее осведомлен об участи величайшего после Коня произведения Мастера, когда несчастным хранителям придется над ним трястись, подобно кормилице над колыбелью, прослеживая, чтобы отставшая от грунта свернувшаяся чешуями краска не осыпалась от каких-нибудь незаметных глазу толчков или от простого бичевания воздуха при разговоре. Впрочем, торопливость Марко д'Оджоне отчасти объясняется его намерением скоро покинуть гнездо, в котором воспитывался. Теперь же, повторяя за Мастером, он как бы соразмеряет способность не окончательно развившихся крыльев с высотою, на которую поднят, чтобы, если упадет, не больно разбиться.

Самую настойчивую заботу не украшает корысть; к счастью, находятся – увы, не из числа живописцев – заботящиеся не только о произведениях творчества, но и о привычках, обычае и целиком жизненном облике подобных людей, справедливо находя это поучительным. Тогда среди братии монастыря находился племянник настоятеля, Маттео, семнадцати лет; этот Маттео Банделло недаром прислушивался и внимательно наблюдал – впоследствии он стал писателем и уберег драгоценные сведения для потомства.

«Флорентиец имел обыкновение, как я много раз видел и наблюдал, рано утром влезать на помост и от восхода солнца до сумерек не выпускать кисти из рук и, забывая о еде и питье, беспрерывно писать. Однако затем могло пройти два, три и четыре дня, в течение которых он не брался за работу или проводил около картины один, два или три часа, но только созерцал, рассматривая и внутренне обсуждая и оценивая ее фигуры. Я видел также, как в соответствии с тем, что ему подсказывал его произвол, он уходил в полдень, когда солнце находится в созвездии Льва, из Корте Веккио, где он делал из глины своего удивительного Коня, и шел к монастырю делла Грацие. Там он влезал на помост, брал кисть, делал один или два мазка по какой-нибудь из фигур и сразу затем спускался оттуда, и уходил, и шел в другое место».

Все это похоже: Мастер, если бы его не преследовали заказчики, ни одного произведения не объявлял бы законченным и не выпускал бы из мастерской, а живопись в делла Грацие и вовсе увязла бы в бесконечном обдумывании и обсуждении – с самим собой, и с приятелями, и с разными посторонними лицами. Напрасно отец Винченцо надеялся, что, отложив в сторону уголь и взявшись за кисть, живописец оставит проволочки, настоятелю приходилось огорчаться как прежде. Избранный Мастером, хотя и мало проверенный практикой способ живописи смесью темперы и масла по сухой штукатурке хорошо пригоден для переделок и улучшений, тогда как живопись по сырому не дала бы возможности сделать один-два мазка и затем спуститься с лесов, покинуть трапезную и временно отдаться другому занятию. Леонардо как раз начал лепить всадника для своего Коня, хотя лучше бы он этого не делал, поскольку фигура герцога Франческо из-за ее надменного вида послужила причиной разрушения памятника, так как неприятели Сфорца этого не вынесли.

Между тем негодяям следовало бы поучиться благородству поведения у Мастера, презиравшего применяющих силу, мало того, он учил исследовать и принимать к сведению аргументацию противника, и какой бы возмутительной она ни была, предпочитал ее аргументации доброжелателей и пояснял это следующими словами:

Будь расположен столь же охотно выслушивать то, что твои противники говорят о твоих произведениях, как и то, что говорят друзья: ведь если это истинный друг, то он второе ты сам, а противоположное этому ты найдешь во враге. Друг же может ошибаться.

Осенью 1496 года с окончанием торжественных празднеств по случаю вручения Моро императорской инвеституры вместе с титулом герцога Миланского Мастер послал Больтраффио в Павию, чтобы тот приступил к обещанной картине с изображением герцогини Изабеллы в виде св. Варвары. Как празднество было сомнительным, поскольку Моро инвеституру скорее купил на не принадлежащие ему деньги, что в его обычае, так же сомнительна польза от подобной картины: если св. Варвара не уберегла несчастного Джангалеаццо от гибели, восстановить законное право его наследников она не сможет тем более. Но это уже другое дело; так или иначе, поскольку Салаино находился в мастерской с порученной ему маленькой мадонной для одного миланского дворянина, безотлучно возле Мастера был единственный Марко. Что касается сторонних посетителей, Леонардо никому не препятствовал приходить в трапезную делла Грацие и свободно высказываться о произведении, хотя непременно находятся такие, что заболевают, если не удается осудить какую-нибудь превосходную вещь или оклеветать достойного человека. А ведь если посетитель молчит, потерян от изумления способность речи, неудовольствие крикливо о себе извещает. И это при том, что архитекторы трапезной придали ее помещению свойство усиливать самые ничтожные звуки. Таким образом Леонардо имеет время обдумать услышанное, прежде чем спускаться с лесов для возражения наиболее наглым.

Поскольку Леонардо советовал ученикам наблюдать за глухонемыми, заслуживает быть отмеченной проницательность путешествующего с севера паломника:

– Ужасное известие вызывает глубокую скорбь, а не растерянность и злобу, как если бы предводитель сообщил соумышленникам, что им не удается избежать правосудия; тогда как присутствующие апостолы испытывают все же более тонкие чувства сравнительно с тем, что можно видеть у непривычного к сдержанности простонародья или у глухонемых, которые размахивают руками и искажают лицо, не имея других средств сообщения.

– Тупицам, как ты, – ответил за Мастера Марко д'Оджоне, – следует показывать вещи в преувеличенном виде, так как они не могут ценить слаженность композиции, чудесное освещение или чередование и превосходную гармонию красок.

– Зато я хорошо понимаю скромность и благочестие, – ответил прохожий, – которые дороже стоят в наших краях сравнительно с буйством, неприличным смирению и задумчивости апостолов, следующих Спасителю, терпя лишения и неудобства.

Однажды в сопровождении свиты и клира в трапезную явился престарелый кардинал из Каринтии из местности Гурк, который, посещая Милан, останавливался в монастыре делла Грацие. Леонардо тотчас спустился с лесов, чтобы приветствовать важное лицо и дать пояснения, если понадобится. При виде хотя и не полностью оконченного произведения древний старик кардинал изумился и как бы впал в остолбенение, не в силах произнести ни слова; когда же вышел из тупика, не тратясь на похвалы, спросил Леонардо, какое он получает вознаграждение. Мастер, не задумавшись, отвечал, что две тысячи дукатов ежегодно, не считая подарков.