Мифология Петербурга: Очерки. - Наум Синдаловский

Затем проклятие царевича Алексея периодически напоминало о себе появлением в роде Толстых либо слабоумного, либо совершенно аморального Толстого. Одним из них в XIX веке был известный «Федор-Американец Толстой» – картежник, шулер и дуэлянт, прославившийся в Петербурге своей безнравственностью и цинизмом.

Но проклятие царевича Алексея легло не только на род Толстых. Умирая мучительной смертью, он будто бы проклял и город, построенный его отцом вопреки древнерусским традициям и обычаям дедов. Будто бы именно царевич Алексей сказал: «Быть Петербургу пусту!» И это страшное проклятие, утверждает предание, время от времени дает о себе знать. С ним связывают и появление именно в нашем городе бесов, описанных Достоевским и захвативших власть в 1917 году; и 900-дневную блокаду, в результате которой Ленинград должен был превратиться в ледяную пустыню.

Действительно, в следственных показаниях, собственноручно данных царевичем Алексеем 8 февраля 1718 года, пророчество о неминуемом исчезновении Петербурга зафиксировано. Однако сказано об этом со слов его тетки царевны Марьи Алексеевны, которая встречалась с матерью Алексея царицей Авдотьей, заточенной Петром в монастырь. По словам царевны, Авдотье было видение. Ей привиделось, что Петр вернулся к ней, своей первой жене, оставив дело по преобразованию России и покинув ненавистный ей Петербург. Будто тогда-то и воскликнула радостно Авдотья Лопухина: «Санкт-Петербургу пустеет будет!»

С тех пор эта пресловутая формула неприятия Петербурга, ставшая одной из первых петербургских пословиц, превратилась в знаменный клич всех сил, противостоящих реформаторской деятельности Петра I и его политических наследников.

Параллельно с легендами, выдвигавшими на первый план политические причины появления этого одиозного проклятия, были легенды и другого свойства. По словам Алексея Николаевича Толстого, происхождение проклятия связано с легендой о неком дьячке Троицкой церкви, что находилась на Троицкой площади вблизи Домика Петра I. Будто бы этот дьячок, спускаясь впотьмах с колокольни, увидел какую-то «кикимору – худую бабу и простоволосую». Перепуганный дьячок затем будто бы кричал в кабаке: «Петербургу быть пусту!», за что «был схвачен, пытан в Тайной канцелярии и бит кнутом нещадно».

А. Н. Толстой, скорее всего, пользовался очерками и рассказами из русской истории М. И. Семевского «Слово и дело!», который, в свою очередь, при написании очерков работал с подлинными документами Тайной розыскных дел канцелярии времен Петра I. Истоки ранней петербургской мифологии, оказывается, следовало искать в архивах. В одном из следственных протоколов зафиксированы гулявшие по городу толки о том, что в трапезной Троицкой церкви «стучал и бегал невидимый дух». Его слышал псаломщик Максимов, и в другой раз – солдат Зиновьев, и потом – часовой Данилов. Вскорости весь соборный причт и «утреню и обедню провели в толках о странном привидении». «Никто другой, как кикимора», – говорил поп Герасим Титов, относясь к дьякону Федосееву. Тот расходился в мнениях по этому предмету: «Не кикимора, – говорил он, – а возится в той трапезе… черт». – «Что ж, с чего возиться-то черту в трапезе?» – «Да вот с чего возиться в ней черту… Санкт-Петербургу пустеть будет».

Слухи о кикиморе были подхвачены стоустой молвой и многократно умножены. Появилась тайная надежда на скорый возврат к старомосковским ветхозаветным традициям и обычаям. Гибель Петербурга становилась сладкой мечтой, привкус которой надолго сохранится в сердцах «истинных патриотов». Хочется еще раз напомнить, что еще в середине XIX века многих москвичей не покидала радостная надежда, что Петербургу в конце концов суждено окончить дни, провалившись «в свою финскую яму». Чуть позже мы увидим, что об этом не переставали мечтать и в конце XIX, и в середине XX столетия.

Одновременно с появлением мифа о скором конце Петербурга довольно успешно формировался миф о Петре-Антихристе и Петербурге – городе Антихриста. Поводов для возникновения такого мифа было достаточно: перенос столицы из Москвы в Петербург, бритье бород и введение нового покроя одежды, приглашение на службу иностранцев и реформа письменности, куртуазные ассамблеи и кощунственные оргии «Всепьянейшего собора», перемена летоисчисления и запрещение крестных ходов. Представление о Петре как об Антихристе усилилось после указа царя о запрещении строительства каменных зданий, в том числе церковных, по всей Руси. Фундаменты уже заложенных церквей разбирались и кирпичи переправлялись в столицу для возведения светских построек. Это, среди прочего, и послужило основанием для именования Петербурга градом Антихриста.

Впрочем, среди староверов Петр давно считался Антихристом. Из чисел, связанных с его царствованием, выводили «звериное число» 666. Не отсюда ли берет свое начало устойчивая легенда, что Петербург назван в честь Петра I, в то время как на самом деле город носит имя апостола Петра, христианского святого, в день поминовения которого 29 июня 1672 года Петр был крещен. Через двести лет после смерти Петра такое же «звериное число» христианские мистики пытались обнаружить на челе Ленина. Эта дьяволиада так глубоко засела в сознание обывателя, что даже в просвещенном 1990 году на одном из митингов в поддержку возвращения городу его исторического имени был провозглашен лозунг: «Меняю город дьявола на город святого!»

Едва затихшая в середине XVIII века борьба «века минувшего с веком нынешним» вновь вспыхнула после открытия на берегу Невы памятника преобразователю России – «Медного всадника». Легенда о «Всаднике Апокалипсиса», установленном на гранитном пьедестале посреди города Антихриста, вероятнее всего, родилась в среде старообрядцев. В своем неприятии петровских преобразований они использовали фантастические видения Иоанна Богослова, получившие удивительное подтверждение в России. Конь бледный перед бездонной пропастью, появившийся после снятия четвертой печати; всадник, «которому имя смерть; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертой частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными».

Все совпало. И конь, сеющий ужас и панику с занесенными над головами народов железными копытами, и всадник с реальными чертами конкретного Антихриста, и бездна – вод ли? земли? – но бездна ада там, куда указует его десница. Все совпадало. Вплоть до четвертой части земли, если верить таинственным слухам о том, что вчетверо сократилось население на Руси во время его царствования.

Странная метаморфоза, произошедшая с памятником Петру, глубоко засела в сознании русского человека. С одной стороны, «Медный всадник», как его, с легкой руки Пушкина, называли в народе, ассоциировался со всадником Апокалипсиса, с другой – конь бледный, сошедший со страниц Апокалипсиса, стал «походить на фальконетовское изображение». Петр Андреевич Вяземский в своих записных книжках приводит анекдот: еще задолго до славянофильства графиня Толстая, остро ненавидевшая Петра I, после наводнения 1824 года не отказала себе в удовольствии проехать мимо памятника Петру и высунуть перед ним язык. А еще совсем недавно в Ленинграде существовала старообрядческая традиция не жить вблизи города, считавшегося навеки проклятым.

Беспрецедентный факт появления разрушительной идеи, направленной на целый город, вызвал естественную защитную реакцию. Появились легенды о некой, заданной свыше предопределенности появления Петербурга, знаки чего были якобы хорошо известны в прошлом. В первую очередь это, конечно, легенда об Андрее Первозванном, о чем мы уже говорили в начале.

Появление Петербурга определено будто бы и пророчеством известного физика и математика Иоанна Латоциния, который в середине XVI столетия писал: «Известно есть, что зело храбрый принц придет от Норда во Европе и в 1700 году начнет войну и по воле Божией глубоким своим умом и поспешностию и ведением получит место, лежащее на зюйд и вест, под власть свою».

Известно, что Северная война за возвращение исконно русских приневских земель, в результате которой был основан Петербург, была начата Петром I действительно в 1700 году.

И, наконец, уже при жизни Петра, за два десятилетия до основания Петербурга, в 1682 году, когда юному Петру еще даже и мысли не могли прийти об основании города на берегах Невы, один из церковных деятелей той поры святитель Иоанн Воронежский пророчествовал: «Ты воздвигнешь великий город в честь святого апостола Петра. Это будет новая столица. Бог благословляет тебя на это. Казанская икона будет покровом города и всего народа твоего. До тех пор, пока икона Казанская будет в столице и перед нею будут народы православные, в город не ступит вражеская нога».

Все три пророческие легенды несут в себе явные признаки официального, государственного происхождения. Это и понятно – государству было необходимо мощное идеологическое оружие. Народ искренне верил в скорый конец Петербурга. Этой мистической вере необходимо было противопоставить уверенность в Божьем промысле при основании города.