Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета - Стефан Грабинский

Помян поднял брошенную перчатку и ответил — новыми сборниками стихов. Так завязалась ожесточенная борьба, которой суждено было длиться целые годы…

Помян боролся за свое миропонимание не из честолюбия и не ради суетной сатисфакции, какую дает протаскивание собственных взглядов, — для него речь шла о человеческом братстве, о совместном восхождении на вершины разума. Наблюдая, как общество, охваченное жаждой потребления, загипнотизированное культом успеха, барахтается в безнадежных хлябях прагматизма, как с каждым днем фатально снижается полет его духа, застревающего в колдобинах жизни, Помян пытался обратить взоры «измельчавших Антеев» к небу, напомнить о целях высших, — дар свой, редкий и удивительный, он сжигал как жертвенный фимиам на алтаре Неизреченного. Борьба велась во имя Духа и его бессмертия, во имя идеалов, связующих эту и ту стороны, — всей силой своей души он хотел вызвать в людях великое пробуждение, хотя бы им пришлось увидеть проблески Истины в остекленевших от жути глазах безумцев или прочитать ее грозные письмена, склонившись над бездной — в пароксизме страха… Его творчество должно было провести читателей завещанной классиками «дорогой над пропастью», чтобы сквозь вселенские трещины вспыхнули для них в мгновенном замыкании духа таинственные луга иного берега…

Казалось, его усилия вот-вот увенчаются успехом. Мощная экспрессия его стихов брала в полон упрямых, окрыляла колеблющихся, наэлектризовывала равнодушных. Он ощущал себя чуть ли не демиургом, видя, как магия его слов будоражит застойную жизнь, как закручиваются в этой жизни водовороты, все дальше расширяющие свои круги, втягивающие в себя все больше обращенных. Словно бодрящий ветерок пронесся благодаря его стихам над читателями — мещанскую муть повседневности прорезал свет вечности…

Прадера тем временем тоже входил в силу и собирал вокруг себя ретивых приверженцев. Заполучив кафедру философии, он принялся метать оттуда громы и молнии в стан противника. Его тщательно приготовленные лекции, чеканные и лапидарные, обещали со временем превратиться в убийственное оружие — профессор владел языком крепким и гибким, как дамасская сталь. С неуклонной последовательностью вырывал он из душ слушателей любые, даже хиленькие ростки мистицизма, распуская на суровые нити неприглядной реальности голубую вязь метафизических чаяний.

Укрепившись в сфере идеологической, Прадера двинул в политику — начал хлопотать о депутатском мандате. Удача ему сопутствовала: он прошел в сейм, снискав на этом поприще скорую популярность. Речи его на заседаниях, эффектные и энергичные, блистающие безупречной, хотя и несколько бесстрастной логикой, сразу обратили на себя всеобщее внимание. Через недолгое время он сколотил из своих клевретов клуб «Друзей Отечества», не покладая рук расчищавших ему путь на самый верх. И когда через полгода разразился политический кризис, и часть кабинета ушла в отставку, Прадера ухватил министерский портфель и вскоре выбился на первое место.

Мощно подпираемый своими сторонниками, которые его стараниями составили большинство в правительстве и в парламенте, новый лидер развернул широкомасштабную акцию. Направление, которое он выбрал для своей политики, идеально отвечало философским принципам, успешно опробованным на профессорских лекциях: Прадера-политик явился практической реализацией Прадеры-философа.

Правительство Прадеры приступило к действиям под лозунгом «оздоровление внутренних артерий государственного организма и экспансия вовне».

Программа, предложенная реформатором в его первом эффектно составленном expose, ошеломила широкие общественные круги. С энтузиазмом говорилось о «забившемся пульсе народной жизни», о «чудодейственном росте и возмужании тела нации», о «наплыве племенной энергии». Пресса стройным хором распевала дифирамбы в честь гениального государственника, припасшего козырную карту, в покорном почтении гнулась даже строптивая выя вчерашней оппозиции. Прадера одержал верх по всей линии.

Помян наблюдал и помалкивал. Триумф противника не казался ему собственным поражением. Более того, в первые месяцы воцарения новой системы он тоже словно бы поддался массовому внушению и впал в сомнения. Явилась мысль, что, вероятно, для заветных его, Помяна, идей еще рановато, может, надо подождать, пока народная душа не окрепнет в благополучии. Правда, назойливый внутренний голос ехидно напоминал ему непреложную истину: все из духа и все для духа, любая сила, даже облеченная властью, уязвима и непрочна, если не опирается на мощный духовный фундамент. Помян старался, однако, не слушать несвоевременные подсказки строптивца — молчал и ждал результатов.

Ожидание было недолгим. Через несколько лет деятельности Прадеры здание, поспешно возведенное его бестрепетной рукой, дало первые трещины. Изгнание идеализма в высший, чуть ли не потусторонний мир идей, оборачивалось ущербностью дел земных. Страной безраздельно владело духовное хамство, на горизонте внешней политики появились тяжелые свинцовые тучи, готовые разразиться страшной бурей, с которой явно было не справиться растучневшим сибаритам из окружения Прадеры. Его несокрушимая система, которую столь охотно сравнивали с гранитным монолитом, зашаталась.

Прадера тем не менее удерживался на своем посту. Забравшись на правящие высоты путем потакания низменным инстинктам толпы, он судорожно цеплялся за руль, выскальзывающий из рук. Как только подняла голову долго молчавшая оппозиция, он предпринял меры пресечения, попахивающие диктатурой. Как знать, не подумывал ли он о государственном перевороте? Быть может, в честолюбивых снах грезилась ему королевская корона?…

А положение тем временем ухудшалось из месяца в месяц. Неуступчивость и гонор премьера разжигали враждебность соседей, отвращали союзников; стране грозила фатальная изоляция. Тогда-то и забрезжила в душе Помяна мысль о его ликвидации — удачливый соперник превращался в помеху на пути развития общества, которую надлежало устранить любой ценой. Надо было измыслить способ. Легитимная дорога исключалась: хотя и пошатнувшийся, Прадера имел еще достаточно сил, чтобы отразить любые законные попытки низложения. Оставалось покушение или убийство как результат личной стычки. Чтобы не угодить в террористы, Помян выбрал поединок. Вызов к барьеру казался ему единственно достойным выходом из ситуации: вверяясь року и рискуя собственной жизнью, можно было идти к грозной цели с чистой совестью.

Сторона техническая, связанная с исполнением замысла, не представляла трудности. Поскольку Прадера, если зацепить его как политика, обойдет молчанием даже явное оскорбление или, того хуже, не погнушается затащить обидчика в суд, он решил инсценировать светскую ссору.