Славянская Европа V–VIII веков - Сергей Алексеев

Серьезного сопротивления на своем пути они не встречали. Тиверий справедливо в целом связывал главную опасность для столицы с ордой Баяна. Потому главным фронтом для военных и дипломатических усилий был Сирмийский. Отдаленные южные провинции были фактически брошены на произвол судьбы, и словене разоряли их совершенно безнаказанно. Между тем они уже подступали к границам Фракии. Из «Эллады», где они зимовали, словене столь же «стремительно» (скорее всего, в 581 г.) вступили в «пределы Фессалоники»[803] — то есть в Первую Македонию. Фессалоника была давним предметом вожделения словен и важнейшим опорным пунктом Империи на Эгеиде. Но на этом этапе нашествия словене еще не решились осаждать город, ограничившись разорением «пределов».

Однако к этому времени относится попытка нападения, описанная епископом Иоанном в «Чудесах святого Димитрия Солунского».[804] К Фессалонике двинулось до 5000 словен — «отборных и опытных воинов», «избранный цвет всего народа». Это были члены воинских братств, рассчитывавшие, по меньшей мере, разграбить предместья. В виду городских стен словенское войско появилось перед рассветом 27 октября 581 г. Накануне город праздновал день своего покровителя — Димитрия Солунского, и едва ли знавшие об этом словене имели, тем не менее, все основания рассчитывать на внезапность ночного нападения.

На равнине к северу от Фессалоники словене натолкнулись на укрепленный комплекс храма Святой Матроны, прикрывавший подступы к городу. Не задерживаясь под его стенами, их авангард достиг храма Трех мучениц «на кратчайшем расстоянии от города». Но здесь наступление словен внезапно для них было остановлено массой вооруженных горожан. Как раз наступил рассвет, и фессалоникийцы, раскрыв ворота, атаковали противника.

Горожане оказались на стенах, по рассказу очевидца событий Иоанна, в результате серии удивительных совпадений. Той ночью в храме Святого Димитрия случился пожар, тушить который сбежалась вся городская молодежь. Огонь победили, но избавиться от добровольных помощников у служителей храма теперь не было никакой возможности — толпа не расходилась, невзирая на уговоры. Тогда один из служителей, ветеран гвардии иллирийского префекта, опасаясь, что в суматоху затешутся воры, стал кричать: «Горожане, варвары неожиданно появились у стен, все выходите с оружием за отечество!»

Приблизившееся нашествие словен, разумеется, держало город в постоянном напряжении, и опытный воин справедливо рассудил, «что нет способа легко и под удобным предлогом изгнать толпу из храма, чем выставить в качестве предлога внезапное нападение варваров». Фессалоникийцы разбежались по домам, а затем, вооружившись, спешно поднялись на стены. Позже, когда служители, занятые уборкой, услышали отдаленный шум битвы и знакомые словенские кличи, ветеран признался им в обмане.

Битва была упорной — горожане и словене вступали в схватку не менее трех раз, причем с переменным успехом. Однако словене не ожидали вовсе столь упорного сопротивления. К стенам они так и не пробились, станом встать не могли. Единственной возможностью для сравнительно небольшого отряда являлось отступление. Иоанн отмечает, что словене «отступили в меньшем числе, чем напали». Впрочем, конечно, не обошлось без потерь и с ромейской стороны.[805]

Фессалоника отбила атаку, но македонские «пределы» словене разорили. И без Фессалоники, по словам Иоанна Эфесского, они «захватили много городов и крепостей: они опустошали, и жгли, и захватывали в плен».[806] Из Македонии словене вторглись во Фракию. Вторжение словен во Фракию из Иллирика произошло уже в последний, четвертый год правления Тиверия (осень 581 — лето 582).[807] В тот год словене опустошали и Фракию, и уже отчасти захваченные области Иллирика. Их набеги охватили «всю» Фракию (весь диоцез, а не только провинцию Фракия).[808]

Военные действия начались и в Нижнем Подунавье, в Скифии. В результате активизации местных словен пала Диногеция.[809] Присутствие славянского (антского и словенского) населения в стенах города не помешало или даже способствовало этому. Крепость разрушили и сожгли. Ее уничтожение ослабило ромейскую оборону на Нижнем Дунае.

Между тем в 582 г. авары, наконец, взяли блокированный Сирмий. Надежды на его отвоевание не было никакой — Персидская война поглощала все силы Империи. Смысла в продолжении военных действий императорский двор не видел. Требовалось лишь выйти из войны с наименьшими потерями. На довольно позорных условиях мир с каганом был заключен. Ромеи не только безвозмездно уступали потерянный Сирмий, но и вносили каганату оплату федератства (теперь уже неприкрытую дань) в прежнем размере 80 000 номисм и обязывались неукоснительно выплачивать ее впредь. Добившись своего, авары отошли за новые границы.

Тиверий, уже тяжело больной, смог сосредоточиться на Персидской войне. Уделяя ей первостепенное внимание, он ничего не мог поделать со словенами, разошедшимися почти по всему Балканскому полуострову. Дни императора были сочтены. Своим наследником и зятем с титулом кесаря он избрал командующего восточной армией, небесталанного полководца Маврикия. 14 августа 582 г. император скончался, предварительно возведя кесаря на престол.

Славяне и Сингидунская война

Словене и не думали на этот раз покидать разоренные ими земли Империи. По словам Иоанна Эфесского, писавшего в 583/4 г., они «стали властвовать на земле и живут на ней, властвуя, как на своей собственной, без страха… они растеклись по земле и живут на ней, и теперь распространились на ней».[810]

Иоанн имел в первую очередь в виду области придунайской Фракии. Хотя отдельные общины словен остались в Ахайе, Фессалии и Македонии, основная их масса скопилась в более знакомых и близких к родным местам землях Нижнего Подунавья. Сюда отправившиеся в поход за наживой воины могли перевезти свои семьи и роды из-за реки. А переселившиеся племена и общины имели бы отсюда постоянную связь с заречными сородичами. К тому же север Фракии уже был почти свободен от местного населения. Ромеи скрывались за стенами немногих уцелевших крепостей, а сельские жители (в основном фракийцы и влахи) погибли или бежали.

Примерно в описываемое время, к концу VI в., на правобережье Нижнего Дуная сложилась новая славянская археологическая культура. Она получила название по селищу Попин в тогдашней Мезии, близ крепости Доростол (Силистрия). Культура представлена поселениями и могильниками. Основным районом ее распространения являлся придунайский север Болгарии (тогда провинция Нижняя Мезия). Здесь находятся древнейшие могильники исключительно с трупосожжениями. Из этих областей словене распространялись в течение еще и следующего столетия на юг, по всей Фракии.[811]

Особенности попинской культуры были связаны с особенностями ее формирования в результате военного нашествия. Среди переселившихся словен распадались старые и возникали новые общинно-племенные связи. Поэтому неудивительно, что попинские общинные поселки представляли собой с самого начала совокупность отдельных дворов — отграниченных друг от друга жилищно-хозяйственных комплексов. Хозяйственная автономия отдельных семей в общине оценивается как весьма высокая.[812]

Монета императора Маврикия

Жилища попинской культуры — полуземлянки с печами-каменками в углу. Умерших «попинцы» погребали с небогатым инвентарем, по обряду кремации, зарывая урны с прахом на глубину до 80 см в землю. В погребениях и жилищах найдено немалое количество металлических вещей — в том числе отдельные украшения «антских» типов. Лепная керамика восходила к корчакской и пеньковской, но ее немного — основную массу посуду составляла гончарная, иногда с волнистым орнаментом, напоминающая ипотештинскую.[813] Изготовителями посуды в основном являлись рабы-пленники и гончары-«волохи», пришедшие со словенами из-за Дуная. Но и сами словене, надо думать, уже начали перенимать на новых землях навыки гончарства, как происходило и в других областях. Возможно, что от местного населения был перенят метод сохранения воды в специальных «цистернах», устроенных в грунте. Такие общинные запасы найдены на ряде селищ.[814] В целом, однако, «попинцы» слабо смешивались с ромеями и фракийцами, сохраняя все основные черты словенской культуры.

Возможностью спокойно обживать ромейские земли, расселяясь при этом все шире и тесня местное население, словене были обязаны Персидской войне.[815] Маврикию досталось тяжелое наследство, и из-за его вступления на престол дела на Востоке пошли только хуже. Полководцы, сменившие отбывшего в столицу кесаря, не отличались его дарованиями и вели войну неумело. Поражения и сомнительные локальные успехи чередовались друг с другом, но главное — затяжная война истощала Империю, поглощала все ее силы. Между тем остаткам италийских владений угрожали лангобарды, а мир с Аварским каганатом был более чем зыбок.