Секреты Вознесения. Раскрытие космической битвы между добром и злом (ЛП) - Дэвид Уилкок

Вскоре после этого эпохального события, я опоздал в один из моих классов. Было тихо, слишком тихо. На столах лежали кусочки голубой бумаги. Черт возьми, что происходит? Вдруг я в ужасе осознал, что это промежуточный экзамен в середине семестра. Я вспомнил, что слышал, как профессор говорил о том, что он будет, но не записал дату, и, соответственно, не готовился. К счастью, я привык концентрироваться и вести конспекты, поэтому мне удалось сдать тест. Первый год обучения я закончил со средним баллом 2,6 (высшая оценка 4). Его оказалось достаточно, чтобы меня не отчислили из колледжа. Я был сильно измотан издевательствами и ежевечерними пьянками, поэтому решил перейти в Crispell Hall – общежитие для мужланов. В этом семестре там, в квартире, было всего трое парней, не игравших в Three Man. Марихуана больше не давала “улета”. Если я курил, я чувствовал себя нормально, если не курил, впадал в ужасную депрессию. Я серьезно начал подумывать о том, чтобы покончить с наркотиками, но не знал, как это сделать. Я чувствовал, что, если не остановлюсь, жизнь подойдет к концу. Но, по крайней мере, в этом общежитии мне больше не придется страдать от издевательств алкоголиков.

Пластмассовый ад

Родители упорно настаивали на том, чтобы летом после первого курса я работал, хотя я отчаянно нуждался в каникулах. Дон и Бен работали на фабрике, изготовлявшей пластмассовые облицовки для подземных плавательных бассейнов. Эта работа оказалась еще хуже, чем в телевизионном маркетинге. Снаружи здания был установлена зловещая, четырехцветная, химически опасная пирамида. На каждой из четырех граней – красной, синей, желтой и белой – имелось число, указывающее на то, с каким крайним риском мы сталкивается в каждом из четырех главных мест. Сама пирамида указывала на то, что прежде чем войти в здание, нужно надеть респиратор, но нам никто об этом не говорил и, соответственно, мы его не надевали. Внутри, запах пластмассы был в 20 раз сильнее, чем запах в ванной после покупки новой занавески для душа. Вентиляторы работали так громко, что, чтобы вас услышали, приходилось кричать. Некоторые рабочие носили затычки для ушей, это должны были делать все. Было очень жарко и невозможно не потеть. Рабочие бросали пищевые отходы под огромный сборочный стол, и никто их не выносил, поэтому место постоянно кишело роями плодовых мушек.

Сначала я получил работу на зиг-машине, это была самая низшая и самая ненавидимая работа на заводе. Весь день я вплавлял пластмассовые полосы шириной 2,5 см и толщиной и 0,4 см толщиной в края облицовки, которую делали другие. Машина, сплавлявшая пластмассу, была гигантской, при каждом сплавлении по ней проходило количество электричества, достаточное для горения 10.000 лампочек. Она была очень опасной. Если вы касались ее, когда она не сплавляла, вы получали удар, похожий на удар молнии. Одна из подобных операций создала небольшой белый гриб, прилепившийся к моему большому пальцу. В ужасе, я быстро его отбросил, и на том месте осталась небольшая коричневая вмятина, продержавшаяся несколько дней.

Если техник-сборщик отключал защиту и нажимал на педаль, что было незаконно, но, тем не менее, полезно для производства ступенек бассейна, машина ударяла его по пальцу и разрушала кончик пальца. Несколько “пленников пластмассы” утратили кончики пальцев, и почти все побывали в тюрьме, хотя бы единожды. Когда они узнали, что я учусь в колледже, начались непрекращающиеся издевательства, хотя сами они имели образование на уровне начальных или младших классов средней школы. У одного из рабочих обнаружили рак, хотя ему было всего чуть больше сорока лет. Никто не хотел верить, что в этом виновата пластмасса, хотя боссы всегда оставались в изолированной комнате в отдельной системой вентиляции. Двадцать лет спустя я узнал, что в моем теле все еще есть пластмасса.

Каждый работник фабрики пил после работы, а большинство принимало наркотики. На фабрике витал дух безнадежного отчаяния, и чтобы его ощутить, даже не нужно было быть интуитивным. Я начинал работу в 8:00, имел получасовой перерыв и заканчивал в 16:30. Однажды один из боссов поймал меня на курении травки вне здания, но его это не волновало. Плата была чрезвычайно низкой, учитывая то, насколько опасной, ядовитой и стрессовой была работа, хотя мне не были нужны деньки. Я работал только потому, что на этом настаивали родители. Однажды парень угодил пальцем в машину и после этого ходил оглушенный. В трансе от травмы он оказался прямо позади меня, держа палец перед собой. Кончик среднего пальца был шириной 5 см и выглядел так, как что-то из картона. Медики спасли кончик пальца, и парень вернулся на работу меньше чем через неделю.

Это поэзия… Это страсть

Как бы сильно я не страдал в колледже, работа была намного хуже, но если бы я оказался без работы, каждый день я подвергался бы оскорблениям со стороны обоих родителей, что было намного хуже, чем ад на фабрике. Я мог расслабиться только в выходные дни. Однажды, в субботу днем, Дон и я убедили Джуда принять ЛСД. За этим последовало грубое и мощное “путешествие”. Это оказался последний раз, когда я употреблял ЛСД. Через улицу от меня жил человек, которого мы будем называть м-р Генри. Он был ветераном войны во Вьетнаме и сильно страдал от посттравматического стрессового расстройства. Он стал хроническим алкоголиком и не мог заботиться о себе, но все еще носил военную стрижку. С годами кожа покрылась оспенными рубцами. М-р Генри вонял алкоголем, гноем, язвами и был очень толстым. Он постоянно пребывал в пьяном ступоре и вел себя скорее как животное, чем человек, даже говорил с трудом. В своих галлюцинациях я видел его быком с рогами. На заднем дворе Дона и Боба имелась подвесная груша, и м-р Генри бил по ней так сильно, как только мог. Его тело сотрясалось от сильного напряжения, которое высвобождалось после каждого удара по груше. Делая это, он продолжал повторять: “Это поэзия. Это страсть”.

К концу подобного опыта я пришел к важному осознанию. Мое тело было сильно повреждено марихуаной, которую я курил последние четыре года. Все время я выглядел все более и более нездоровым, с бледной кожей и пугающими темными кругами под глазами. В том, что я делал, не было ничего поэтического или страстного. Люди говорили, что я выгляжу так, как будто только что вышел из концентрационного лагеря. Если бы я продолжил вести такой образ жизни, я бы либо умер, либо стал таким, как м-р Генри, либо как парни с пластмассовой фабрики. Несколько раз я чуть не попал в полицейскую облаву, а если бы у меня была судимость, было бы труднее найти работу. Я вспоминал свои детские сны, в которых собирался заниматься чем-то позитивным в своей жизни, но видел, что это будет невозможно до тех пор, пока не начну лучше заботиться о себе. Отказ от марихуаны означал отказ от единственной вещи, которой я наслаждался, от чего-то, на чем строилась вся моя жизнь. Я не мог себе представить прекращение курения, но подумывал об этом.

Истории от любящих братьев

Все напряжение и неопределенность Джуд и я вложили в новый музыкальный проект, который назвали Историями от любящих братьев. Весь альбом содержал песни, в которых я боролся с идеей бросить курение или нет. Там была песня о фабрике под названием Пластмассовый ад и еще одна композиция Joneser, о парнях, которые постоянно просили наркотики, деньги, пищу и кров, ничего не давая взамен. Кульминацией альбома стала песня Сад разбитых часов. Мы записали ее вживую, в один прием, ничего не планируя заранее. Джуд играл на пианино, а я пользовался гитарой в качестве эхоотражательного ритмического инструмента. Я делал все как дикторскую программу и понятия не имел, о чем буду говорить, когда начинал. Задним умом я понимаю, что это был первый раз, когда я принимал и вербально передавал послание своего “высшего я” в такой прямой и точной форме. Больше чем что-либо другое, слова, изливающиеся из меня во время нескольких коротких минут, стали главным инструментом, которым я воспользовался для обретения силы бросить курить.

Песня начиналась с монотонного монолога Джуда: “Когда-то у меня был сад, в саду лежали сломанные часы. Сломанные часы безжизненно лежали на земле”. Таким нереальным образом его подсознание, очевидно, говорило обо мне, как о “сломанных часах”, и каким изломанным я стал. Сразу же после этого и паузы начинал говорить я, с необычной уверенностью, авторитетом и ясностью. Старик из моих снов появлялся как персонаж, с которым я говорил как с рассказчиком. Однако в данном случае этот человек был будущей версией меня с белой бородой. Я описывал диалог с ним, и он давал духовный совет. В песне мой персонаж спрашивал старика, как контролировать мои склонности. Он отвечал, что Бог помогает тем, кто помогает себе сам, а затем повторял это еще несколько раз.