Инженеры Кольца - Урсула Ле Гуин

Здесь мы уже понимали друг друга.

— Мне кое-что известно об этой радости, — сказал я.

— Я так и думал.

Я ополоснул наши миски горячей водой и вылил эту воду через входной шлюз. Там, снаружи, было темно, хоть глаз выколи. Шел мелкий и редкий снег, становящийся видимым только в овальном снопе неяркого света, падающем из шлюза. Укрывшись в сухом тепле палатки, мы развернули свои спальники. Эстравен сказал мне что-то вроде: «Будьте добры, передайте мне миски, господин Ай», или еще что-то в этом роде, в ответ на что я спросил:

— Интересно, мы так и будем обращаться друг к другу «господин» во время всего нашего путешествия через Лед Гобрин?

Он посмотрел на меня и рассмеялся.

— Не знаю, как мне следует к вам обращаться.

— Меня зовут Генли Ай.

— Я знаю, но вы обращаетесь ко мне, употребляя имя моего клана.

— Потому что я тоже не знаю, как мне следует к вам обращаться.

— Харт.

— А я — Ай. К кому обычно обращаются по имени?

— К братьям по очагу или к друзьям. — Он говорил это — и уже был мыслями где-то далеко от меня, вне пределов моего присутствия, — находясь в полуметре от меня в палатке в два с половиной метра, и ничего с этим нельзя было поделать. Разве что-нибудь может быть более дерзким, чем искренность? Обескураженный, я поспешил нырнуть в свой спальник.

— Спокойной ночи, Ай! — сказал мне человек с другой планеты.

— Спокойной ночи, Харт! — ответил другой человек с другой планеты.

Друг. Кто же может считаться другом в мире, где любой друг по прошествии лунного месяца может превратиться в возлюбленную? Я, ограниченный и определенный своей неизменной принадлежностью к мужскому полу, не могу быть другом ни Терема Харта, ни какого-нибудь другого человека его расы. Ни мужчины, ни женщины, ни то и другое вместе, циклически изменяющиеся вместе с луной и меняющиеся от одного прикосновения руки, подкидыши в колыбели человечества, они не были плотью от плоти моей и кровью от крови моей, и не могло между нами быть ни дружбы, ни любви.

Мы заснули. Один раз я проснулся и услышал, как мягко и тяжело падает снег на нашу палатку.

Уже на рассвете Эстравен готовил завтрак. День обещал быть погожим. Мы уже упаковали свои пожитки и были готовы двинуться в путь, когда солнце позолотило верхушки низкорослых зарослей, обрамляющих края давшей нам приют котловины. Эстравен шел в упряжке, а я подталкивал и направлял санки сзади. На снегу начала уже намерзать твердая корочка наста, и на склонах, не поросших лесом, мы неслись, как будто участвовали в гонках собачьих упряжек. В этот день мы шли краем того леса, который граничил с фермой Пулефен, а на следующий день уже вошли в лес. Это был лес, в котором росли низкорослые, скрюченные, увешанные сосульками деревья торе. Мы не решились воспользоваться главной дорогой, ведущей на север, но временами мы могли продвигаться по лесным дорогам, ведущим в том же направлении, а так как в почти идеально содержащемся и ухоженном лесу не было ни подлесков, ни поваленных бурями деревьев, идти нам было легко. С того времени, как мы вошли в лес Тарренпет, нам меньше попадалось по дороге оврагов и крутых склонов. Вечером счетчик на санях показал тридцать километров, а мы устали меньше, чем вчера.

Единственное достоинство зимы на Зиме — долгие дни. Ось планеты всего на несколько градусов отклонена от плоскости эклиптики. Этого слишком мало, чтобы вызвать ощутимую разницу в погоде полугодий в низких географических широтах. Времена года здесь распространяются не на полушарие, а на всю планету и являются результатом того, что орбита Гетена имеет форму эллипса. На дальнем и свободном отрезке орбиты, в районе афелия, уменьшение количества попадающего на поверхность Гетена солнечного света нарушает и без того чрезвычайно сложные и от этого уязвимые климатические системы. Охлаждается то, что и так уже холодно, и холодное влажное, серое лето сменяется белой и бурной, вьюжной зимой. Более сухая, чем остальное время года, зима могла бы быть вполне приятной, если бы не морозы. Солнце, когда его не закрывают облака и тучи, находится высоко над горизонтом, нет того медленного исчезновения света, как в приполярных зонах на Земле, где холод и мрак обычно идут в паре. На Гетене зимы светлые — резкие, свирепые, но светлые.

Переход через лес Тарренпет занял у нас три дня. В последний из этих дней Эстравен остановился и начал ставить палатку раньше обычного, чтобы успеть расставить силки на пестри. Пестри являются самыми крупными сухопутными животными на Зиме, они относятся к отряду яйцекладущих травоядных, величиной с лисицу, у них великолепный густой серый или белый мех. Эстравена сейчас интересовало их мясо, потому что мясо их пригодно в пищу. Сейчас как раз наступило время, когда пестри совершают свою ежегодную миграцию на юг. Они пугливы и так увертливы, что нам удалось увидеть их всего лишь два или три раза за все наше путешествие, но каждая полянка в лесу была испещрена бесчисленными их следами, и все эти следы вели на юг. Через пару часов ловушки Эстравена были полны. Он выпотрошил и разделил на четыре куска тушки шести животных, часть мяса подвесил на холоде, чтобы оно замерзло, а остальное предназначил на ужин. Гетенцы не являются заядлыми охотниками, потому что не очень-то много на Гетене существует объектов для охоты. Раз нет крупных травоядных, то нет и крупных хищников, разве что в густо населенных всякой живностью морях. Гетенцы ловят рыбу и возделывают землю. Никогда до сих пор мне не приходилось видеть гетенца с окровавленными руками.

Эстравен с сожалением посмотрел на шесть белых шкурок.

— Этого хватило бы на неделю проживания и на харчи трапперу. Жаль, что пропадут зря. — Он протянул мне одну из шкурок, чтобы я ее пощупал. Мех был такой густой и нежный, что, дотрагиваясь до него, человек не был вполне уверен, что он действительно его уже коснулся. Наши спальники, плащи, капюшоны были подбиты таким же мехом, прекрасно защищающим от холода и очень красивым.

— Жаль их — на суп, — сказал я.

Эстравен бросил на меня короткий взгляд своих темных глаз.

— Нам нужен белок, — констатировал он и швырнул шкурки в снег, где за ночь руссы, маленькие хищные зверьки, нечто среднее между ужом и крысой, сожрут эти шкурки вместе с костями и внутренностями, а потом еще съедят и снег, пропитанный кровью.

Он был прав, как всегда, он был прав. Каждая пестри — это съедобное мясо, от полукилограмма до килограмма чистого веса. В этот вечер я съел свою половину котелка супа, а мог бы без труда съесть и вторую половину. На следующее утро, когда мы отправились в путь, я уже был вдвое более мощным двигателем для санок, чем накануне.