Происхождение украинского сепаратизма - Николай Ульянов

Впрочем, не при таком же ли молчании прошла лет сорок пять тому назад принудительная украинизация малоросийского народа? Этот факт затерт и замолчан в публицистике и в истории. Ни простой народ, ни интеллигенция не были спрошены, на каком языке они желают учиться и писать. Он был предписан верховной властью.

Интеллигенция, привыкшая говорить, писать и думать по-русски и вынужденная в короткий срок переучиваться и перейти на сколоченный наскоро новый язык, — испытала немало мучений. Тысячи людей лишились работы из-за неспособности усвоить «державну мову».

Оправдались ли ожидания марксистских теоретиков насчет бурного культурного роста малороссийского населения, покажут будущие специальные исследования. Пока что, никакого переворота в этой области не наблюдаем. Образованность после введения «ридной мовы» повысилась ничуть не больше, чем была при господстве общерусского языка. Но самостийнические главари об этом меньше всего заботились. Предметом их вожделений была национальная форма, и как только большевики им предоставили ее, они сочли себя вполне удовлетворенными. Грушевский, Винниченко и другие столпы самостийничества прекратили борьбу с советской властью и вернулись в СССР. Формальнейший из формальных украинцев — Н. Михновский, скрывавшийся до 1923 г. где-то на Кавказе, вернулся на Украину, как только услышал, что там начинается «украинизация по-настоящему». Но тут и открылась, видимо, цена формализма; Михновский вскоре повесился.

Большевики могли не производить ни украинизации, ни белоруссизации. Предоставление формы национального самоуправления грузинам, армянам, узбекам и др. имело смысл по причине подлинно национального обличья этих народов. Там национальная политика могла пробудить симпатии к большевизму. Но на Украине, где национализм высасывался из пальца, где он составлял всегда малозаметное явление — австромарксистская реформа явилась сущим подарком маньякам и фанатикам. Апелляция к Русской Украине дала бы больше выгод.

Впрочем, украинская политика большевиков до падения Германской Империи определялась не одной только австромарксистской программой, но и указаниями из Берлина. В Берлине же, кроме большевицких заслуг, ценили, также, заслуги самостийников. Теперь, когда факт субсидирования большевиков немцами в 1917 г. не подлежит сомнению, уместно напомнить и об украинских сепаратистах.

Во время войны они сотрудничали с большевиками в пользу общего хозяина — германского генерального штаба.

Когда началось это сотрудничество, точно не знаем, но весьма возможно, что уже в 1913 году они делали одно дело. В Австрии, в это время, действовал «Союз Вызволения Украины», представленный Д. Донцовым, В. Дорошенко, А. Жуком, Мельневским, А. Скоропис-Иолтуховским. И для этого же времени отмечен факт получения Лениным денег от австрийцев.

По словам П. Н. Милюкова, в 1913 г. «Ленин в Кракове получил на издание своих сочинений австрийские деньги». Узнал об этом Милюков «от одного представителя отделившихся национальностей, получившего там же и в то же время предложение австрийских субсидий».[206] Быть может, уже тогда самостийники объединены были совместной работой с Лениным. По крайней мере, в листовке «Союза Вызволения Украины», выпущенной в 1914 г., в Константинополе, Парвус и Ленин превозносятся как «найкращи марксистськи головы».[207] По-видимому, уже тогда Парвус был общим хозяином для тех и других, а в ходе войны он окончательно связал их через свое копенгагенское ведомство.

Австрийское правительство, кажется, охладело к своим агентам, и они очутились в сфере германской диверсионной акции. Архивы до сих пор хранят тайну подробностей этого сотрудничества, но уже в 1917 г. из рассказа прапорщика Ермоленко, заброшенного немцами в русский тыл, и секретаря швейцарского украинского бюро Степаньковского, арестованного контрразведкой Временного Правительства при переходе границы, выяснен факт одновременного сотрудничества большевиков и украинского Союза Вызволения с Парвусом и его копенгагенским и стокгольмским центрами. Степаньковский указал Меленевского и Скоропись-Иолтуховского, находившихся в тесной связи с Ганецким большевицким агентом, осуществлявшим посредничество между Лениным и Парвусом.[208] Можно ли было с приходом к власти забыть таких союзников?

Русское «общество» никогда не осуждало, а власть не карала самостийников за сотрудничество с внешними врагами. Грушевский, уехавший во Львов и впродолжении двадцати лет ковавший там заговор против России, ведший открытую пропаганду ее разрушения, — спокойно приезжал, когда ему надо было, и в Киев, и в Петербург, печатал там свои книги и пользовался необыкновенным фавором во всех общественных кругах. В те самые годы, когда он на весь мир поносил Россию за зажим «украинского слова», статьи его, писанные по-украински, печатались в святая святых русской славистики — во втором отделении Императорской Академии Наук, да еще не как-нибудь, а в фонетической транскрипции.[209]

Когда он, наконец, в 1914 году, попал на австрийской территории в руки русских военных властей и, как явный изменник, должен был быть сослан в Сибирь, — в Москве и в Петербурге начались усиленные хлопоты по облегчению его участи. Устроили так, что Сибирь заменена была Нижним-Новгородом, а потом нашли и это слишком «жестоким» — добились ссылки его в Москву.

Оказывать украинофильству поддержку и покровительство считалось прямым общественным долгом с давних пор.

И это несмотря на вопиющее невежество русской интеллигенции в украинском вопросе. Образцом может считаться Н. Г. Чернышевский. Ничего не знавший о Малороссии, кроме того, что можно вычитать у Шевченко, а о Галиции ровно ничего не знавший, он выносит безапелляционные и очень резкие суждения по поводу галицийских дел. Статьи его «Национальная бестактность» и «Народная бестолковость», появившиеся в «Современнике» за 1861 г.,[210] обнаруживают полное его незнакомство с местной обстановкой. Упрекая галичан за подмену социальнато вопроса национальным, он, видимо и в мыслях не держал, что оба эти вопроса в Галиции слиты воедино, что никаких других крестьян там, кроме русинов, нет, так же как никаких других помещиков, кроме польских, за единичными исключениями, тоже нет.

Призыв его — бороться не с поляками, а с австрийским правительством сделанный в то время, когда австрийцы отдали край во власть гр. Голуховского, яростного полонизатора — смешон и выдает явственно голос польских друзей — его информаторов в галицийских делах. Этими информаторами, надо думать, инспирированы указанные выше статьи Николая Гавриловича. Нападая на газету «Слово», он даже не разобрался в ее направлении, считая его проавстрийским, тогда как газета была органом «москвофилов». Зато те, что подбивали его на выступление, отлично знали на кого натравливали.

Получив в 1861 г. первые номера львовского «Слова», он пришел в ярость при виде языка, которым оно напечатано. «Разве это малорусский язык? Это язык, которым говорят в Москве и Нижнем-Новгороде, а не в Киеве или Львове». По его мнению, днепровские малороссы уже выработали себе литературный язык и галичанам незачем от них отделяться. Стремление большинства галицийской интеллигенции овладеть, как раз, тем языком, «которым говорят в Москве и Нижнем-Новгороде» было сущей «реакцией» в глазах автора «Что делать». Русская революция, таким образом, больше ста лет тому назад, взяла сторону народовцев и больше чем за полсотни лет до учреждения украинского государства решила, каким языком оно должно писать и говорить. Либералы, такие как Мордовцев в СПБургских Ведомостях, Пыпин в Вестнике Европы, защищали этот язык, и все самостийничество, больше, чем сами сепаратисты. «Вестник Европы», выглядел украинофильским журналом.

Господствующим тоном, как в этом, так и в других подобных ему изданиях, были ирония и возмущение по поводу мнимой опасности для целости государства, которую выдумывают враги украинофильства. Упорно внедрялась мысль о необоснованности таких страхов. По мнению Пыпина, если бы украинофильство заключало какую-нибудь угрозу отечеству, то неизбежно были бы тому фактические доказательства, а так как таковых не существует, то все выпады против него — плод не в меру усердствующих защитников правительственного режима. Украинофильство представлялось не только совершенно невинным, но и почтенным явлением, помышлявшим единственно о культурном и экономическом развитии южнорусского народа. Если же допускали какое-то разрушительное начало, то полагали его опасным исключительно для самодержавия, а не для России.

Когда открылась Государственная Дума, все ее левое крыло сделалось горячим заступником и предстателем за самостийнические интересы. Посредством связей с думскими депутатами и фракциями, украинские националисты имели возможность выносить с пропагандными целями обсуждение своих вопросов на думскую трибуну. Члены петербургского «Товариства Украинских Прогрессистов» проложили дорогу к Милюкову, к Керенскому, к Кокошкину. Александр Шульгин в своей книге «L'Ukraine contre Moscou» пишет, что только февральский переворот помешал внесению запроса в Думу относительно высылки из Галиции в Сибирь прелата униатской Церкви графа Андрея Шептицкого — заклятого врага России. Генерал Брусилов, во время занятия русскими войсками Галиции, арестовал его за антирусские интриги, но выпустил, взяв обещание прекратить агитационную деятельность. Однако стоило Шептицкому очутиться на свободе, как он снова с церковной кафедры начал проповеди против русских. После этого он был удален из Галиции. За этого-то человека думцы обещали заступиться в самый разгар ожесточенной войны. Заслуги левых думских кругов перед украинскими самостийниками таковы, что тот же А. Шульгин считает нужным выразить на страницах своей книги благодарность П. Н. Милюкову. «Мы ему всегда будем признательны за его выступления в Думе».