Чья-то любимая - Лэрри Макмуртри

Конечно, с одной стороны все эти слова стоили не больше выеденного яйца. Когда Джилл была хотя бы наполовину счастлива, она начинала выглядеть года на двадцать четыре, не больше, и тогда к ней по-прежнему тянулись мужчины. Многих из них она от себя гнала, но привлекательность ее меньше не становилась.

Но с другой стороны, слова Джилл не были такой уж чепухой. Джилл полностью смирилась со своей судьбой. Выражение покорности сходило с ее лица тогда, когда ей казалось, что перед ней брезжит какая-то надежда. Однако выражение это всегда появлялось снова. Как будто с нормальной жизнью она уже полностью рассчиталась, что бы она под этим ни понимала. Думаю, она на самом-то деле и не ожидала, что ее отношения со мной продлятся долго. Хотя время от времени, когда все у нас с ней шло хорошо, она, возможно, сама себя на мой счет обманывала. В такие периоды мы оба бывали в полном порядке. Джилл ничего не надо было объяснять. Она схватывала самую суть вещей – как в мгновенной фотографии, и сходу понимала то, что другим женщинам понять просто не под силу, даже если ты потратишь на разъяснения целую неделю. Мне эта черта у Джилл очень нравилась—то, что ей ничего не надо было разжевывать. И к тому же, Джилл была очень хорошенькая, особенно когда не уставала.

А плохо в Джилл было то, что она была слишком уж благодарна. Она вела себя со мной так, словно я спас ее от тирании престарелых родителей, или сделал еще что-нибудь в таком духе. Когда люди проявляют к тебе благодарность, они ждут такой же благодарности и от тебя. А мне это совсем не свойственно. Мне кажется, последний раз и испытал чувство благодарности лет в четырнадцать, когда мой дядюшка Эллис дал мне четыреста десять долларов, вопреки желанию моих родителей.

Лулу Дикки оказалась для меня отдушиной. По крайней мере, если мне удавалось остановить поток ее причитаний по поводу утраченных ею красивых человеческих чувств. Лулу вечно просила у меня прощения за свою звездную славу. А то вдруг начинала выпендриваться, что никакой славы у нее вовсе нет. Вот это было типично по-голливудски! Все знаменитости вынуждены вести себя так, как будто слава им вовсе и не принадлежит. Они говорят об этой славе так, словно ее им вручили тогда, когда они сами ничего подобного не искали. Будто эту славу обрушил на них какой-то рекламный агент – как, скажем, агенты, распространяющие наркотики, приволакивающие марихуану в квартиры к хиппи.

Если же вы спросите меня, то, на мой взгляд, большинство из этих знаменитостей должны считать за счастье, что у них есть хоть что-то такое, что позволяет им забыть об этой треклятой человечности. Испытывать какие-то чувства может любой идиот. У любого человека может быть ребенок, у любого человека может кто-то умереть; любой человек может дотрахаться до женитьбы, может тосковать в одиночестве, может потерпеть крах, может даже начисто разучиться трахаться; любому может до смерти надоесть то, чем он занимается, и так далее и так далее. И влюбиться тоже может любой – и я бы тоже мог, если бы нашел нужную мне физиономию на нужном мне теле. Никак не могу понять, почему это киношники считают, что им обязательно надо сохранять в себе способность к этим таким обычным дерьмовым переживаниям.

Человечность основывается только на ничтожных пустяках, пусть даже самых разных. Может быть, лично вы создали для себя какой-то свой режим жизни и изо дня в день неуклонно его соблюдаете. А может, вы выпали из своего графика и начали крепко выпивать или же принимать таблетки, или делать еще что-нибудь в этом же роде. Однако в вашей жизни это мало что меняет. Вы никак не можете отделаться от своей уже застаревшей, все поглощающей скуки. Я это видел сам, на всем Среднем западе, когда много летал, будучи агентом по продаже тракторов. Сидя в этих насквозь прокуренных крохотных самолетиках, я то резко подпрыгивал, то вдруг нырял вниз. И все это время я смотрел в окно самолета и не видел ни в одном направлении, на сотни миль вокруг, ничего, кроме этой ничтожной обыденности.

А потом, когда у меня уже была своя контора на самом верхнем этаже здания, где размещалась моя тракторная фирма, я получил возможность заглянуть куда дальше – до самой Новой Мексики. И увидел все то же самое – все то же до самого океана.

Когда вы впервые попадаете в Голливуд, вам кажется, что здесь все не так, как в других местах. Вы видите Голливудские холмы, и зеленые насаждения, уйму фантастических автомобилей, женщин с особой походкой, у которых как-то специально подпрыгивает задница; множество сортов пиццы. Но по сути дела и это – все одно и то же. Однажды утром вы просыпаетесь и замечаете, что вокруг ничего не видно из-за смога. Из окна не видно в полном смысле ни-че-го, кроме сплошного серого смога, как в этом чертовом Сан-Франциско. И вам уже не хочется ни трахаться, ни даже просто разговаривать; и тогда вы понимаете, что Голливуд поймал вас на удочку.

Ответом на все вопросы должна быть слава – великий поглотитель социального смога. А разница такая же, как между штепсельной вилкой, воткнутой в розетку и из розетки вытащенной. Когда вы знамениты, вы живы. У вас весь день звонят телефоны, по первому вашему желанию вам немедленно высылают машину, вокруг вас крутятся деньги. Вас повсюду приглашают.

И добившись такой славы, вы сталкиваетесь с новой проблемой – как эту славу сохранить. Но проблема эта не такая уж и серьезная. Ради нее надо уметь выносить и жгучую боль, и глотать горькие пилюли. Но иметь подобную проблему совсем не так уж и плохо. И если у вас нет проблем такого рода, неизбежно связанных с большой славой, то, скорее всего, вам придется экономить каждый цент, чтобы купить линолеум для кухни в вашем домике где-нибудь в пригороде или же до донышка высасывать содержимое винных бутылок в какой-нибудь паршивой забегаловке.

Каждый раз, когда мне доводится слышать, как люди причитают по поводу славы, у меня немедленно появляется желание выбросить их с самолета прямо посередине Северной Дакоты или Небраски, или еще черт знает где. Или же напустить густого туману в один из их вшивых плавательных бассейнов и подержать этих страдальцев в таком тумане хотя бы недельку. Если я когда-нибудь поставлю фильм ужасов, то, наверное, сооружу для него специальную камеру, наполненную туманом, и закачу в ней огромную пирушку, а затем потихоньку оттуда смоюсь, а всех остальных в камере запру. Потом я напущу в нее туману, и пусть все в этом тумане побродят, а уж после этого снова вернутся к своей человечности. Тогда мое имя обязательно появится во всех газетах.

Когда Дигби Баттонз выписался из наркологической больницы, мы с Лулу поехали трахаться в ее домик на берегу. К этому времени мы с ней уже начали уставать друг от друга, но нам все еще казалось, что наши отношения дают нам какой-то импульс. После того, как нам обоим стало ясно, что все уже кончилось, мы стали придавать нашим отношениям еще больше значения, не желая, чтобы все ушло само по себе. Осознав, что нам как-то удалось с этим справиться, мы захотели получить удовольствие в последний или предпоследний раз. И потому в домике Лулу на берегу океана время прошло очень бурно, пока она окончательно не решила, что когда говорят «хватит», это действительно значит «хватит».