Хороший немец - Джозеф Кэнон

В тот день он пообещал Лине поплавать под парусами на озере, вдали от всего.

— Да, извини, забыл. Спасибо.

— Смотри, не утопи ее. Меня заставят платить.

— Это выпивка? — спросил Бенсон, появившись вместе с Роном.

— Была, — ответил Брайан, передавая ему фляжку.

— Что вы здесь делаете? — спросил Бенсон у Джейка, затем повернулся к Рону. — Вы же обещали. Экслюзив для «Звезд и полос».

— Не смотрите на меня так. Как ты сюда попал? — спросил он у Джейка. — Сказали же, что пропусков больше нет.

— Я помогаю обвинению. Она была когда-то моей знакомой.

Неловкое молчание.

— Боже, — наконец сказал Рон. — Так или иначе, ты всегда тут как тут, да?

— Можешь организовать мне интервью?

— Могу подать заявку. Но сейчас нет. Она не в настроении разговаривать. Я имею в виду, что ты скажешь после этого? Что ты можешь сказать?

— Не знаю. Может, она мне расскажет.

— Придется поделиться, — сказал Рон деловито. — Этот материал всем нужен.

— Хорошо. Только проведи меня туда. — Он взглянул на Бенсона. — Статья о Лиз получилась отличной. Ей бы понравилось.

— Спасибо, — сказал Бенсон, ему было явно немного не по себе от комплимента. — Печальное событие. Я слышал, ее друг в полном порядке. Выписался сегодня утром.

Джейк вскинул голову:

— Что? Вчера к нему никого не пускали, а сегодня он выписался? Как это так получилось?

— Насколько я слышал, у него друзья в Конгрессе, — сказал Бенсон, пытаясь перевести все в шутку. — Кому на хрен охота торчать в лазарете? Там же не лечат, там калечат. Но устроился он великолепно. Медсестра на квартире и все такое. А тебе-то что?

Джейк, не успокоившись, повернулся к Рону:

— Ты об этом знал?

— О чем ты?

— Я говорил тебе, — сказал он, схватив Рона за руку. — Она приняла на себя его пулю — убить хотели его. Там есть охрана? Кто еще с ним в квартире?

— Что ты имеешь в виду «приняла пулю»? — спросил Бенсон, но Рон, отведя руку Джейка, пристально на него посмотрел.

— Армия США, — сказал Рон Джейку, — вот кто. Организуй охрану сам, если тебя это так беспокоит.

— В чем дело? — спросил Бенсон.

— Ни в чем, — сказал Рон. — У Гейсмара начались видения, вот и все. Может, тебе самому неплохо полежать в больнице? Пусть они тебя там проверят. В последние дни тебя сильно заносит.

— Там кто-нибудь есть постоянно?

— Ага. — сказал Рон, все еще не отвода от него взгляда. — Русских не пускают. Ни при каких обстоятельствах.

— Так я могу навестить его?

— Тебе решать. Он никуда не уезжает. Почему бы не купить цветочков и не посмотреть, что из этого получится? Господи, Гейсмар. — Он посмотрел на людей, снова входящих в зал суда. — Звонок. Ты идешь или побежишь прямо туда играть медсестру? — спросил он и, посмотрев на Джейка, сказал серьезно. — Не знаю, в чем тут дело, но тебе не нужно о нем беспокоиться. Он в такой же безопасности, как и ты. — Он кивнул на русских у двери. — А может, даже в большей.

— Я не знал, что Шеффер твой друг, — сказал Бенсон, продолжая удивляться.

— У Гейсмара в друзьях пол-Берлина, не так ли? — сказал Рон, уходя. — А как ты с этой познакомился, кстати? — спросил он, показав большим пальцем в сторону зала.

— Она была репортером, — сказал Джейк. — Как и все мы. Я ее учил.

Рон остановился и обернулся.

— Это должно дать тебе пишу для размышлений, — сказал он и прошел вслед за Бенсоном в дверь.

Берни стоял рядом с Гюнтером в конце стола, но подошел, едва Джейк сел. Судьи друг за другом занимали свои места.

— Ну, — сказал он Джейку. — Как, по-вашему, идет суд?

— Господи, Берни. Костыли.

Лицо Берни напряглось.

— Костыли настоящие. Как и газ.

— Почему бы просто не вывести ее и не расстрелять?

— Потому что нам надо все это запротоколировать — как это делали они. Люди должны знать.

Джейк кивнул.

— Тогда она кто? Дублер?

— Нет. Она реальная. Такая же настоящая, как и Отто Клопфер. Такая же. — Он заметил недоумение Джейка. — Водитель, который просил закрепить ему выхлопную трубу. Вы, наверно, уже забыли. Как и остальные. — Он оглянулся на сектор для прессы. Беспокойный скрип стульев. — Может, на этот раз послушают.

— Ее заставляли делать это. Вы же знаете.

— То же самое говорит и Отто. Они так все говорят. Вы верите?

Джейк посмотрел на него.

— Иногда.

— И что? У каждого печальная история. А конец всегда один. Когда я служил окружным прокурором, понял одно: начнешь жалеть людей, обвинений не будет. Не тратьте симпатий. Она полностью виновна.

Обвинитель вызвал Гюнтера. Но прежде чем тот занял место, защитник вскочил, проявив наконец какую-то активность:

— Можно обратиться к суду? В чем цель этих свидетелей? Все это эмоции. Характер работы обвиняемой здесь не рассматривается. Она сама все уже описала. — Он взял расшифровку стенограммы. — Я бы еще добавил, что эту работу она выполняла под угрозой собственной смерти. Не будем забывать, что она помогла нам опознать ее хозяев, пошла с нами на полное сотрудничество, чтобы советский народ мог предать настоящих фашистов суду. И что она за это получила? Вот это? Советский народ должен решать ее судьбу, а не западная пресса. Я прошу покончить с этим театральным представлением и приступить к серьезной судебной работе.

Это было так неожиданно, что некоторое время судьи просто молча сидели. Затем переговорили между собой. И попросили, чтобы он повторил свою речь на русском языке. И Джейку опять стало интересно, как много они понимают из того, что здесь говорят. Рената безучастно стояла, пока защита снова повторяла свое заявление. Полное сотрудничество. Выбили из нее? Или она села и по собственной воле исписала листы именами? Новое задание — ловить ловцов. Когда защитник закончил, судья хмуро сказал ему:

— Садитесь.

Затем взглянул на Гюнтера.

— Приступим.

Защитник опустил голову, как школьник, получивший взбучку за не вовремя сказанное слово, и Джейк понял, что сути происходящего он не уловил. Театр и был задачей суда. Что будет, когда закончится это послевоенное лето? Не очистка завалов, не шаркающие перемещенные лица — все это второстепенно. Наступал период обвинений, персональных репрессий, невыполнимых моральных компенсаций. Трибуналы, обритые головы, указующие персты — аутодафе для очистки души. У каждого Гюнтера был свой счет.

Они стали внимательно слушать его свидетельские показания, медленное перечисление многих лет службы в полиции. Спокойный монотонный голос, возврат к порядку после плача фрау Герш. Берни знал свою аудиторию. Их можно разжалобить костылями, но в итоге они поведутся на рассудительность и авторитетную уверенность. Судьи слушали вежливо, как будто, — ирония судьбы — они наконец узнали одного из своих.

— Правильно ли будет сказать, что эти годы обучения сделали из вас хорошего наблюдателя?

— У меня глаз полицейского, да.

— Тогда расскажите нам, что вы видели в тот день в… — Он прервался, чтобы свериться со своими записями. — Кафе «Хайль», Оливаерплац. — На той же улице, недалеко от квартиры Лины, где вокруг них крутился мир. — Вы в кафе бывали?

— Нет. Поэтому я был особенно внимателен. Посмотреть, чтобы там не оказалось опасно.

— Для вашей жены, вы имеете в виду?

— Да, для Марты.

— Она пряталась.

— В то время она была вынуждена гулять целыми днями, чтобы хозяйка квартиры думала, что она на работе. В общественных местах, где люди не обратят внимания. Станция «Зоопарк», например. Тиргартен.

— И вы встречались с ней во время этих прогулок?

— Два раза в неделю. По вторникам и пятницам, — уточнил Гюнтер. — Чтобы удостовериться, что с ней все в порядке, передать продукты. У меня были купоны. — Каждую неделю, несколько лет, ожидая хлопка по плечу.

— И где это происходило?

— Обычно в «Ашингере»,[72] у станции «Фридрихштрассе». Там всегда было полно народа. — Большое кафе-закусочная. Джейк сам часто заходил туда перекусить по пути на радиостанцию. Джейк представил, как они притворялись, что случайно встретились, и, потолкавшись в толпе, закусывающей у столиков-стоек, съедали блюда дня на синих тарелках. — Важно было менять места. Ее лицо могло примелькаться. Поэтому в тот день была Оливаерплац.

— Это был 1944 год?

— Семнадцатого марта, 1944 года. Час тридцать.

— К чему такая точность? — вскочив, спросил защитник.

— Сядьте, — махнул рукой судья.

Крупные облавы начались в 42-м. Два года растворяться в толпе.

— У вас прекрасная память, герр Бен, — сказал обвинитель. — Пожалуйста, расскажите, как дальше было дело.

Гюнтер взглянул в сторону Берни. Тот кивнул.