Опция номер (СИ) - "FlatWhite"

Его разворачивают и тянут дальше.

— Блин. — Хаято таращится на затылок Кёи, неловко делает первые шаги. — Пусти! Да куда ты меня тащишь?

— Домой и на хер, — бросает из-за плеча Кёя. — Всё, как ты хочешь.

— Я тебе нос разобью, — предупреждает Хаято.

— До или после?

— Сейчас!

— Тебя возбуждает вид крови? — вкрадчиво уточняет Кёя.

— Нет!

Кёя разворачивается, вот он, нос, приближается, бей. Хаято вжимает голову в плечи и, подобравшись, волком глядит. Только он так может: одновременно две противоречивые реакции, будто не в силах решить, отшатнуться или укусить.

— Ты словно не слышишь меня. Или слышишь не то, что я тебе говорю. — Глаза Кёи тёмные, глубоко пронизывающие. — Первое. Я не оскорбляю тебя, называя омегой. Ты ею и являешься. Второе. Тебе нужно время. И у тебя его завались. Вперёд, лепи из себя идеального солдатика. Планка не сверхвысокая. Третье. — Его черты лица твердеют. — Я не доверю постороннему Намимори и своих людей. Ни Саваде, ни тебе, даже если ты до той планки допрыгнешь.

— Мы не посторонние, и ты, — а заодно все «придатки» Хибари с вытекающими проблемами, — такая же часть Вонголы, как…

— Тошнит уже. Вонгола, Вонгола… Я не нуждаюсь в подобных реверансах под соусом долга. — Кёя леденеет, обдаёт его холодом слов: — Мы это уже проходили. Время напомнить?

Кёя отпускает его руку, и Хаято дёргается, словно пощёчиной залепили.

С Десятым проходили. Тсуна кричал, что если Хаято будет смотреть на них только через эту призму, то навсегда останется чужим. А Вонгола пусть хоть сгниёт. Распадётся. Забудется. Для него это не будет иметь значения, если Хаято и остальные останутся.

Хаято сникает. Пипец докатились, раз даже Кёя ссылается на Десятого.

Что он, блин, делает не так?

Хаято не пытается прикрыться именем семьи, пусть со стороны выглядит так. У него просто нет другого слова, синонима, чтобы объяснить, почему о Кёе тоже нужно… Ну, не заботиться, но держать ухо востро и время от времени посматривать, что творит. Они не соперники, не друзья, не временно столкнувшиеся почти незнакомцы, у которых нет выбора и приходится сотрудничать — это немного другой гибрид отношений, в котором не все названия компонентов известны, поэтому особенно удручает, что Кёя придирается к словам.

Какого чёрта? Ему уже не четырнадцать, а ощущение, что для Кёи он застрял в том возрасте.

Хаято смотрит на своё алеющее кровью кольцо, и сжимающийся комок мышц в груди заливается так же. Усталостью, тоской и решительностью.

— Если у тебя заберут кольцо или ты сам его отдашь, — выдавливает из себя Хаято, — для меня ничего не изменится.

Кёя медлит, обдумывая услышанное. Хмыкает себе под нос. Кому нужна такая неизменность?

— Так себе признание. На троечку.

«И многовато будет», — думает Кёя.

Хаято остыл, понурился. Пахнет как прибитая снегом лохматая ёлка: слабо, морозно. Но, стоит внести в тепло, пуще раскроет ветки, и тягучий аромат заполнит весь дом. Кёя глубоко вдыхает. Он знает. Ему есть с чем сравнивать. Как в одну, так и в другую сторону.

Гокудеру иногда перемыкает, когда приходит очередная работёнка от Девятого. Видимо, Реборн привёз с собой не только отчёт об успешно законченной сделке.

Кёя запускает пальцы в светлую чёлку, немного потрепав, задумчиво сжимает пряди. Что-то намечается? Поэтому зашевелились?

— Ты понял, что я имею в виду.

— Нет.

— Да, — давит Хаято.

Прирождённый мастер убеждения.

— Я хочу перемен, — говорит Кёя, не ожидая получить в ответ что-либо, кроме немого чёрно-белого кино. Поэтому замирает, когда светловолосая голова под рукой еле заметно кивает. Движение едва уловимое, не держал бы за чёлку — не заметил бы.

Секунда. Две. Три. Хаято отмирает:

— Каких? — Дёргает головой, сбрасывая ладонь. Прядки неровно падают на лоб. — Зачем?

Хаято резкими взмахами приглаживает волосы, словно стряхивает с них пыль и следы прикосновения. Взгляд убегает к плечам, цепляется за красную повязку комитета и, прикрывшись линией ресниц, замирает где-то ниже.

Кёя наклоняет голову набок. Сложно-то у него всё как. Причины, следствия, мотивы — подать сюда, доложить, разжевать. Будто Кёя делает запрос на поставку новой партии нитроглицерина, а Хаято уточняет детали и решает, дать добро или зарубить. Только что он хочет услышать? Что Кёя поставит его в комнату и будет любоваться с безопасного расстояния? Никто не пострадает?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Нетушки, в числе жертв обязательно окажутся уязвлённое самолюбие Хаято, многолетние привычки, старая дружба с Ямамото — не сгинет, так потреплет её знатно. И образ жизни Хибари — в тот же список израненных и искалеченных.

Кёя думал, ему крышу сносит. Ошибся — сносит под фундамент, камня на камне не оставляет, и глупо цепляться за обрывки штор и пыль штукатурки.

Гокудера уже «Хаято», и это не раз произнесено вслух.

— Вести тебя по этой дороге каждый день, чтобы посторонним ты не был ни с кольцом, ни без.

И это самое меньшее и самое большее, что Кёя может ему сказать.

Дорога ведёт к дому Хибари. Каждый день — что в течку, что нет — на базу или в отдельную квартиру он Хаято не отпустит. Что Вонголой, что нет, Хаято будет своим. И только своему Кёя доверит и город, и своих людей.

— Каждый день — это утопия, — говорит Хаято.

Идеальная, но нежизнеспособная альтернативная реальность. Хаято такие любил и яростно защищал, даже когда Ямамото смеялся, что нет, он не может подружиться со всеми Н.З.Ж. и пригласить их в Вонголу. В какой-то степени Кёя тоже был неопознанным, неубиваемым, загадочным животным, но он каким-то чудом оставался с ними.

Тонкие дрожащие пальцы теребят напульсник, тянут за край. Хаято помнит, кто он и где, помнит, что палящее и жгучее, болезненно пульсирующее — фантомные чувства. Что смешно — не в культе, а в той части, которой у него никогда, кажется, и не было. А вот у Кёи — было. У другого Гокудеры, возможно, тоже. И хочется обмануться, что нет никаких дел, ему некуда спешить и некуда уходить.

Хаято отворачивается в сторону, почти твёрдым голосом бросает:

— Но… сегодня пойдём. Почти ведь дошли.

***

— Я пока не подобрал правильный формат для тренировки, — нехотя признаёт Хаято, прислонившись бедром к столешнице на кухне.

Осуждение ещё не выветрилось из его позы: руки скрещены на груди, глаза прищурены. Дорогому гостю отказали в кофе и «ты, Хибари, неправ, как так можно, жмотяра?».

— Поздно. Не уснёшь. — Выражение сдержанной правильности словно срослось с лицом Кёи.

У Хаято таилась надежда на чёрный чай, но у этого аскета не оказалось даже его. Хаято разочарованно высунул нос из единственной чайницы, найденной в шкафу, и поставил её на место.

— Зачем ты его нюхаешь? По цвету же видно — зелёный.

— Не придалбывайся, — отмахивается Хаято, решая, что будет обычную воду.

— И что значит «правильный формат»? — сквозь мерный шум посудомоечной машины спрашивает Кёя, пока прячет в холодильник остатки еды.

— Если мы поменяемся ролями и «нападать» буду я, как измерить, что именно я побеждаю?

Неопределённость черты, до которой Кёя не станет сопротивляться, слишком расплывчатая и опасная, невиданным диким зверем глядит из темноты. Хаято не уверен, что сам до неё дойдёт. Не уверен, что будет, если сможет.

— Где та граница, за которую ты ни в коем случае не хочешь заходить?

Кёя проводит рукой по столу, собирая губкой несуществующие крошки.

— Не знаю, — ровно отвечает он. — Но не думаю, что с первой же тренировкой получится разделить нас на победившего и проигравшего. Ты хоть раз пробовал на кого-то специально выпустить феромоны?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Нет.

— Тогда ты в любом случае будешь в выигрыше. Хоть поймёшь, чем отличаются разные потоки в зависимости от намерений. — Откинув губку и насухо вытерев руки салфеткой, он поднимает на Хаято глаза. — Мне и самому интересно. Тебя же пришибло, когда я выпустил феромоны на Ямамото. Хотя это был «боевой» поток на другого человека.