Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

Когда в раздоре с миром и судьбой,

Припомнив годы, полные невзгод,

Тревожу я бесплодною мольбой

Глухой и равнодушный небосвод

Он пел еле слышно, почти шёпотом, глядя перед собой расширенными глазами.

И, жалуясь на горестный удел,

Готов меняться жребием своим

С тем, кто в искусстве больше преуспел,

Богат надеждой и людьми любим, —

Тогда, внезапно вспомнив о тебе,

Я малодушье жалкое кляну,

И жаворонком, вопреки судьбе,

Моя душа несется в вышину.

С твоей любовью, с памятью о ней

Всех королей на свете я сильней.

Закончив, Эркин посмотрел на Женю.

– Вот, я, может, не всё понимаю, но это про меня, точно. Не сейчас, а раньше. До Свободы. Сейчас что, а тогда… Я выжил, потому что тебя помнил, правда, Женя. Ты… ты веришь мне?

Женя молча, чувствуя, что скажет что-то обязательно не то, обняла его и поцеловала в щёку. Он, как-то всхлипнув, ткнулся лицом в её волосы.

– Женя, – и как когда-то по слогам: – Ми-ла-йа… Джен-нийа…

Она гладила его плечи, спину. Не горячила его, не распаляла себя, нет, он же всё это знает, почувствовал бы, нет, это другое, совсем другое. И опять… опять эта же горячая волна, туман перед глазами, и только Женя… Всё тает, расплывается, и только руки Жени на его теле, только глаза Жени, и тело Жени под его руками, а больше ничего нет, и не надо ему ничего… не надо… не надо…

…Они лежали рядом под мягким тёплым одеялом, и такая же тёплая мягкая темнота окружала их. А когда ж это он лампу погасил? Не помнит. Ничего не помнит. Только то, что ему было хорошо, и сейчас хорошо. Женя спит, обхватив его обеими руками и положив голову на его плечо. Надо встать, уйти к себе, в кладовку. Ему нельзя привыкать спать здесь, нельзя. Он не может вспомнить почему, просто знает. Но не то что встать, шевельнуться нельзя: разбудит Женю. А ей надо выспаться. Завтра у неё две работы. Двойная смена. Это тяжело – двойная смена, он помнит… Надо встать и уйти, пусть Женя спит, отдыхает. Но глаза сами закрываются, и он опять уплывает в сон, мягкий и тёплый, пахнущий Женей… Нет, Жене надо выспаться. Ну же, давай, аккуратненько. Только бы не разбудить её.

Эркин мягко вывернулся из рук Жени и соскользнул с кровати. И застыл, прислушиваясь. Нет, спит. Где-то тут его штаны должны быть. И шлёпанцы. Да, вроде он их бросил на пол, рядом… да вот же они. А тенниску… Тенниску Женя куда-то положила. Ладно, а то ещё громыхнет чем, разбудит.

Прижимая к груди штаны и шлёпанцы, Эркин бесшумно выбрался из комнаты в кухню и прикрыл за собой дверь. Здесь вроде посветлее… и похолоднее. По-прежнему на ощупь он вошёл в кладовку, вытащил и развернул постель. Обтереться бы надо, но ладно. А то зазвякает, забулькает – точно разбудит. Обойдётся-переколотится. Эркин лёг, завернулся в одеяло. Поёрзал щекой по подушке. Чего-то шрам чешется. Ладно. Хорошо было, а ничего не помнит. Завтра… пятница завтра. А там суббота и воскресенье. Завтра к бельмастому за досками… на четыре ступеньки две доски взять? Обрезки останутся, ну, придумаю, куда их, а хоть на лучину. Деньги взять надо. Из тех, летних ещё. Ну, не больше пятёрки доска. А если больше… взять двадцатку, тогда точно хватит… Но он уже спал, не успев додумать.

Алабама

Графство Дурбан

Спрингфилд

Лабиринт из зелёных кустов, подстриженных на высоту человеческого роста, тянулся вдоль всего Каскада, образуя маленькие беседки. В каждой стол и четыре скамьи, соединённые в квадрат. Всё закреплено намертво. Множество птиц, заглушающих любой не слишком громкий разговор, расторопные безупречно вышколенные официанты, всё видавшие и предпочитающие обо всём молчать. Место конфиденциальных бесед и ещё многого другого.

Фредди сидел в дальней кабинке на самом конце Каскада и пил пиво. Его здесь знали, но показали это только тем, что сразу, как только он сел, подбежали, поставили перед ним жестянку его обычного пива и исчезли. Было без пяти пять. В пять ноль две пришли парни. Все трое. Вернее, четверо. С ними был тот метис, Крис, так его вроде, но в кабинку Крис не зашёл, а сразу как-то исчез из виду. Ушёл по своим делам или встал на стрёме где-то рядом? Не существенно.

Фредди молча кивнул парням, и они сели напротив, теснясь втроём на скамье, рассчитанной максимум на двоих. И старший – Роберт – заговорил сам быстрым тихим шёпотом.

– У нас всё в порядке, сэр. Выходим свободно, когда хотим.

Фредди кивнул.

– Когда экзамен?

– Значит, так, сэр. Завтра нас ещё смотрят, потом день на подготовку, потом экзамен.

– В субботу?

– Д-да.

– Да, сэр, – кивнул Метьюз. – Нам так и сказали. В субботу. А в понедельник выдадут документы.

– Там у них, – вступил Найджел, – ещё учатся. Переквалификация, – с трудом выговорил он непривычное слово. – У них тоже экзамены. В пятницу и субботу. А в понедельник всем дипломы выдавать будут. И им… и нам.

– С десяти утра в конференц-зале, – улыбнулся Роберт. – Мы запомнили уже даже.

– Вы… – Найджел осторожно улыбнулся. – Вы придёте, сэр?

– Приду, – сразу кивнул Фредди и так же сразу решил, что если приедет Джонни, то тоже придёт, никуда не денется.

Парни заулыбались, даже сели посвободнее, не так зажато.

– Я здесь каждый день в это время, не в этой кабинке, так в другой. Если всё в порядке, проходите мимо. Я должен знать, как у вас, – они кивнули. – Если случилось что, или, – Фредди усмехнулся, – рассказать что-то захотите, подсаживайтесь.

– Обязательно всем приходить, сэр? – спросил Роберт.

– Как хотите. Экзамен сложный?

– В два захода, сэр. Мы должны рассказать, что знаем, на разные вопросы ответить, а потом показать, как делаем.

«Серьёзно тут, однако, – хмыкнул про себя Фредди, – и теория, и практика».

– Справитесь?

– Остальные все сдали, сэр.

Фредди невольно присвистнул, и они стали наперебой объяснять:

– Они, ну, остальные парни, кто работает здесь, тоже сдавали.

– На санитара экзамена не было.

– А на массажиста у них у всех дипломы.

– Они… вольнонаёмные, сэр.

– Да, на зарплате.

– Только не на контракте, а у русских по-другому как-то называется.

– А кто хочет, ещё учится.

– Да, сэр, им всем разрешили грамоте учиться.

– Русские этого не запрещают.

– А закончат, тоже экзамены и будут этими…

– Не