«Если», 2000 № 03 - Роберт Уилсон

Фауна у Келли тоже оказалась бедноватой. Никакой экзотики. Динозавры существовали и в юрском, и в меловом периодах, но единственными живыми существами, замеченными мной сегодняшним ясным утром, были несколько ворон, три белохвостых оленя, которые обратились в бегство, не подпустив меня и на милю, да несколько золотистых сусликов, повстречавшихся мне уже у самой вершины Флэтайронского хребта. Если бы не плезиозавр, вдруг высунувший из воды морщинистую шею, я бы решил, что Келли просто-напросто «скопировала» Внутреннее море нашей эры, не позаботившись ни о его обитателях, ни о прочих деталях. Впрочем, последние два раза, когда она переносила нашу охоту в доисторические времена, я даже испытывал легкое разочарование. Мне давно хотелось увидеть настоящего динозавра хотя бы просто для того, чтобы понять, насколько достоверно передали движения этих чудовищ Спилберг и его компьютерщики-мультипликаторы.

«Посредственно, Келли, очень посредственно, — снова подумал я.

— Поленилась, моя дорогая. А может, ты создаешь свои миры, руководствуясь не столько точными данными, сколько фантазией и эстетическим чувством?»

И опять я не получил ответа, однако это меня уже не удивило.

Келли всегда была девочкой со странностями, и моя память не сохранила почти никаких сентиментальных воспоминаний о тех временах, когда я выступал в роли ее учителя.

«Она не плакала, когда я уходил из их шестого класса, чтобы преподавать в средней школе у старшеклассников[4], — вспомнил я. — Большинство девочек плакали. Тогда Келли Дэйл было одиннадцать. Точно так же она не проявила никаких особых эмоций, когда мы снова встретились на уроках английского, когда ей было… сколько? Семнадцать?»

А теперь она пыталась убить меня. Вряд ли это можно объяснить сентиментальной привязанностью к бывшему учителю.

Выйдя из зарослей в конце сбегавшего к пляжу оврага, я двинулся по следам, четко отпечатавшимся во влажном иле. Принадлежало ли Внутреннее море к меловому или же юрскому периоду, человек, который прошел по приливным отмелям до меня, был обут в кроссовки — я понял это по отпечатку подошвы.

«Кстати, возможно ли, чтобы эти илистые отмели имели приливное происхождение? Пожалуй, да… Канзасское море было достаточно большим, чтобы реагировать на движение луны».

В лодке не оказалось ничего, кроме двух весел, аккуратно вставленных в уключины. Я огляделся по сторонам и достал винтовку из чехла, чтобы с помощью оптического прицела осмотреть обращенные к морю склоны гор, но ничего подозрительного не заметил. Тогда я бросил в лодку заплечный мешок и, устроив «ремингтон» на коленях, принялся медленно выгребать на глубину, где плясал на волнах желтый буек.

Каждую минуту я ждал выстрела, хотя и понимал, что вряд ли его услышу. Правда, несколькими днями раньше Келли не использовала пару верных шансов, но, насколько я мог судить, стрелком она была неплохим. Если бы она захотела прикончить меня сейчас, то, учитывая крайне выгодную для нее позицию, — а Келли могла стрелять с любого утеса, — она, пожалуй, попала бы в меня с первой же попытки. Оставалось надеяться, что первый выстрел будет не смертельным и я смогу послать ответный.

Винтовка лежала теперь на банке позади меня. Несмотря на холодный осенний воздух, я вспотел от усилий и, чувствуя, как липнет к спине промокшая рубашка, невольно подумал о том, насколько же я уязвим в этой утлой лодчонке, покачивающейся на ленивых, мутных волнах. Да, какого же я свалял дурака… Ничего утешительного в этой мысли не было, но я все же умудрился рассмеяться.

«Мы еще поборемся, детка!..»

Солнце ярко блеснуло среди валунов на вершине горы Флагшток. Что это было — линза телескопического прицела или ветровое стекло моего собственного джипа? Я не стал вдаваться в подробности и продолжал грести, сохраняя взятый темп.

«Впрочем, что бы ты ни сделала, вряд ли это будет хуже того, что собирался сделать с собой я».

Желтый буек оказался пустой пластиковой бутылкой из-под отбеливателя. К нему была привязана леска, за которую я и потянул. На конце лески оказалась надежно заткнутая пробкой винная бутыль, куда для тяжести насыпали мелкой гальки. Еще в бутылке лежала записка.

Пиф-паф! — было написано на листке бумаги. — Ты убит!

В тот день, когда я решил покончить с собой, я тщательно все спланировал, подготовил и привел в исполнение. К чему тянуть?

Самое смешное заключается в том, что я всегда презирал самоубийства и самоубийц. Папа Хемингуэй и ему подобные — те, кто вставляет себе в рот дуло дробовика, нажимает на спусковой крючок и оставляет мертвое тело у подножия лестницы (наверное, чтобы жена, вернувшись домой, сразу на него наткнулась), те, кто портит потолок осколками черепной кости… Таких типов я нахожу отвратительными. И эгоистичными. Пусть я никчемный неудачник и пьяница, но даже во время запоя я старался не допускать, чтобы другие возились со мной.

И все-таки изобрести способ покончить с собой и не оставить уйму грязи довольно трудно. Было бы совсем неплохо утопиться в океане, как Джеймс Мейсон в фильме «Звезда родилась», — особенно если принять во внимание сильное течение и акул, которые очень быстро расправятся с останками… — но вся загвоздка в том, что я живу в Колорадо. А попытка утопиться в одном из местных озер выглядит по меньшей мере жалко.

Меня никогда не привлекали мелодраматические эффекты. Вдобавок, никого, кроме меня, не касается, как и почему я решился на этот шаг. Моей бывшей жене, понятно, наплевать, мой единственный ребенок мертв, и его уже ничто не в силах огорчить. Лишь те несколько друзей, что еще остались от прошлых времен, могли бы почувствовать себя обманутыми, если до них дойдет известие о моей смерти. Так, во всяком случае, мне хотелось бы считать.

Чтобы найти ответ на мой вопрос, хватило трех бокалов пива, выпитых в баре Беннингена на бульваре Кэньон; еще меньше времени я потратил, чтобы сделать все необходимые приготовления и начать действовать.

В числе немногих вещей, что остались у меня после развода с Марией, были джип, палатка и прочее туристское снаряжение. Время от времени я внезапно срывался с места и мчался в холмы, в предгорья, чтобы разбить лагерь где-нибудь в районе шоссе Два Пика или в национальном заповеднике над каньоном Левой Руки. Я, правда, не принадлежу к племени любителей внедорожной езды — типов, которые считают доблестью разъезжать повсюду на своих полноприводных «тачках», уродуя колесами склоны и луга. А всех снегоходчиков и идиотов-мотоциклистов, которые отравляют природу выхлопами и будят первозданную тишину шумом и треском моторов, я просто ненавижу, однако должен признаться: мне не раз приходилось выжимать из джипа все возможное, чтобы забраться подальше в глушь — туда, где мне не придется день и ночь слушать чье-то дурацкое радио, вздрагивать от шума проносящихся по дороге машин или любоваться тупым задом чужого «виннебаго»[5].