Опасная бритва Оккама - Сергей Переслегин

Обе институциональные сборки европейского проекта _ через экологию и через правовые системы — также имеют фазово–неустойчивый характер и, кроме того, нерентабельны экономически.

С экономической точки зрения европейский проект дефициентен в следующих отношениях:

• Проект предусматривает нарастание зависимости по энергоносителям от России и государств Персидского залива (эта зависимость усугубляется по мере вступления в ЕС новых членов и исчерпания месторождений в Северном и Норвежском море)

• Электроэнергетическая политика ЕС носит догоняющий характер, что обусловливает медленное, но неуклонное развитие кризиса энергосистемы (по мере выбывания генерирующих мощностей)

• Эффективность экономики будет снижаться по мере неизбежного роста глубины правового и административного регулирования

• Остановка экстенсивного развития приведет к переходу экономических механизмов на альтернативную модель (снижение издержек вместо наращивания объема) и острому конфликту между экономическими и политико–юридическими императивами ЕС

По совокупности экономических проблем можно прогнозировать три кризиса ЕС:

2019–2025 гг. — энергетический (конфликты внутри Сообщества из–за нехватки электроэнергии);

2008–2025 гг. — структурный (переход ЕС к модели «зрелого» рынка, то есть от стратегии «захвата территории» к стратегии «снижения издержек», конфликты юридических институций и экономических субъектов);

2020–2030 гг. — инновационный (конфликты между «индустриальной» и «когнитивной» проектными стратегиями).

Представляется, что эти кризисы приведут к распаду Содружества между 2025 и 2030 годом, причем деструктивные тенденции отчетливо проявятся уже к концу второго десятилетия XXI века.

Кроме того, поскольку экономический механизм ЕС носит в основном индустриальный характер, Евросоюзу придется столкнуться со всеми проблемами «постиндустриального барьера»: образовательным кризисом, кризисом рынков, нарастанием статистики катастроф и т. д.

С политической точки зрения основной проблемой Содружества является острая необходимость в расширении миграционных потоков при отсутствии (в отличие от США) сколько–нибудь работоспособных институтов СК-переработки.

Интересно, что источником «пробоя» станут не мигранты, а именно коренные жители. Причиной станет уже функционирующий в США когнитивный «тепловой» механизм использования мигрантов для повышения рентабельности бизнеса через распределение собственности, принадлежащей среднему классу, между наиболее эффективными предпринимателями[238]. По мере повышения общей психологической и социальной нагрузки на систему существование такого механизма, «обкрадывающего коренных тружеников», становится источником социального напряжения среди «своих». Политическим механизмом, канализирующим возмущение, станут политические партии правой направленности.

(Заметим, что уже сейчас правые политические партии набирают голоса в Австрии, Бельгии и Франции одним лишь проявлением внимания к теме миграции.)

Альтернативным механизмом деструкции может стать «новое левое движение», которое, по–видимому, также будет связано с миграционными потоками.

Мы пришли к выводу о дефициентности европейского постиндустриального проекта и о неустойчивости Европейского союза по отношению к фазовому движению и миграционным процессам. Само собой разумеется, такой результат не является фатальным, он лишь весьма вероятен.

Конечно, слова распад ЕС нельзя понимать слишком буквально. Рассыплется именно то, что скрепляет проект Европейского дома — единое визовое и правовое пространство. Но останется евро, останутся и многие конструкции Общего рынка — в конце концов, они возникли много раньше политической надстройки ЕС. Останется — какими–то своими элементами — и европейский когнитивный проект.

II. Русский мир: проектная составляющая

Эта идеологема появилась в конце 1990‑х годов как ответ на тяжелую военную, политическую и экономическую ситуацию, в которой оказалась тогда Россия. Действительно, если к 140 миллионам граждан РФ каким–нибудь способом присоединить еще примерно столько же людей, разбросанных тремя волнами эмиграции, но продолжающих — плохо ли, хорошо ли — говорить на русском языке; людей, образованных, культурных, экономически успешных, то оценка «русскости» в мире меняется.

В языке стратегии эта концепция выглядит следующим образом:

Метрополия поддерживает россиян за рубежом. Речь идет о материальной, информационной, правовой поддержке, о создании общих финансовых механизмов и единых культурных институтов.

Действуя таким образом, метрополия содействует жизненному успеху эмигрантов и де–факто увеличивает свое влияние в мире.

Мигранты способствуют экономической и смысловой экспансии метрополии. Они предоставляют ей людей, капиталы, рынки сбыта, зоны влияния — весь свой огромный, но лишенный всякой субъектности геополитический потенциал.

Метрополия играет на противоречиях между «своими» эмигрантами и принимающими народами, выстраивая таким образом механизм управления диаспорами В свою очередь мигранты могут играть на противоречиях

России и страны пребывания, конструируя систему отношений, которая позволит им фактически, если Не юридически, участвовать в управлении России и, прежде всего, использовать ее организационные ресурсы для своего продвижения.

Возникает весьма необычная общность, включающая в себя геополитический «материк» России и огромный диаспоральный «архипелаг». Такая общность способна не только создать собственную культуру, но и обрести когнитивную проектность. Единство экономики Русского мира может быть обеспечено как через примитивные механизмы ремитанса, так и через придание рублю особого статуса «межвалютного расчетного средства» и другие инструменты когнитивной экономики, в частности — международные транспортные коридоры. Пространством сборки фрактального пространства «метрополия плюс диаспора» оказывается русский язык, и в этой логике русская национальная идея (о которой долго говорили большевики и демократы, националисты и либералы, дума и Президент) приобретает простой и внятный вид: «Мир собираем в русском языке».

Подобно Европейскому союзу Русский мир оказывается не государством, но сложным комплексом взаимных договоренностей, большая часть которых должна носить неформальный (вероятно, даже не кодифицируемый) характер. Несколько утрируя, можно сказать, что Русский мир выстраивается «по понятиям», в то время как Европейский союз структурируется «правом». Во многих отношениях РМ и ЕС оказываются взаимными дополнениями: каждый из них рисует «кусок Будущего», недостижимый и непостижимый для другого.

Русские эмигранты, являющиеся де–юре гражданами Евросоюза и де–факто адептами Русского мира, аккумулируют в себе сильные стороны обоих проектов, что дает им шанс перейти постиндустриальный барьер первыми.

Увы, весь этот расчет — фикция. Никакого Русского мира нет. Его нет даже на том примитивном уровне, на котором существует «Армянский мир», где финансовый поток диаспора–метрополия существует хотя бы как система ремитанса.

Государству Российскому, во всяком случае его Министерству иностранных дел, посольствам и консульствам за рубежом, нет дела до соотечественников. Российским эмигрантам, в большинстве, нет дела не только до метрополии (к которой они относятся, как правило, отрицательно), но даже и друг до друга. Эмигранты третьей и четвертой волн вообще не образуют диаспор и стремятся свести к минимуму контакты с иными лицами, говорящими на русском языке. Спорадические попытки то администрации Президента, то почему–то вдруг мэра Москвы наладить какое–то взаимодействие с русскими общинами в Прибалтике отражают все признаки обычной политической игры, ориентированной на очередные выборы, но не на исторический результат.

Но если Русского мира нет, это не значит, что его нельзя создать. Франция и Германия, паладины ЕС, «локомотивы европейской интеграции», не так уж давно находились между собой в отношениях, неизмеримо худших, нежели российское государство со своими диаспорами.

Интеграция никогда не происходит сама по себе. Во всех случаях это — проект, требующий человеческих усилий и финансовых инвестиций. Русский мир обойдется России не дешевле, чем обошелся элитам Франции и Германии Европейский союз.

Но, может быть, игра стоит свеч?

Хотя европейская интеграция имеет когнитивную составляющую, «центр тяжести» проекта лежит на правовых, политических и экономических механизмах, относящихся к индустриальной фазе развития Приближение к постиндустриальному барьеру приведет к кризису этих механизмов. что мы и интерпретировали выше как общий кризис ЕС. Этот результат, конечно, не является фатальной предопределенностью, но он весьма вероятен.