Последний Катон - Матильде Асенси

— Что это, интересно знать, ты делаешь? — грубо спросила я поверх наковальни, стоя с ним лицом к лицу. Но он не ответил. На моих глазах он сделал шаг назад, собираясь взять ещё один молот. — Даже не думай! — крикнула я. — Ты что, с ума сошёл?

— Басилея, Басилея! — отозвался он. — Подумай, Басилея! Пифагор!

— Пифагор?..

— Пифагор, Пифагор! Разве это не чудесно?

Мой мозг прокрутил всё случившееся с момента нашего выхода из вертолёта, в то время как на втором плане быстро всплывала вся хранившаяся в нём информация о Пифагоре: лабиринт из прямых линий, знаменитая теорема («квадрат гипотенузы в прямоугольном треугольнике равен сумме квадратов катетов» или что-то в этом роде), семь кругов планет, гармония сфер, братство ставрофилахов, тайная секта пифагорейцев… Гармония сфер и наковальня с молотками! Я улыбнулась.

— Догадалась, да?! — улыбнулся Фараг, не сводя с меня глаз. — Ты уже знаешь! Правда?

Я кивнула. Пифагор Самосский, один из величайших греческих философов античности, родившийся в VI веке до нашей эры, создал теорию, согласно которой фундаментальной основой всего являются числа, и они же представляют собой единственный путь к разрешению загадки вселенной. Он основал нечто вроде научно-религиозного сообщества, в котором изучение математики считалось путём духовного совершенствования, и приложил все свои усилия, чтобы привить своим ученикам дедуктивный способ мышления. У его школы были многочисленные последователи, и она послужила начальным звеном целого ряда мудрецов, который через Платона и Вергилия (Вергилия!) протянулся вплоть до эпохи Средневековья. На сегодняшний день именно его исследователи называют отцом средневековой нумерологии, которой так тщательно следовал в «Божественной комедии» Данте Алигьери. И именно он, Пифагор, установил известную классификацию математических наук, которая больше двух тысяч лет служила основой квадривиума наук и в которую входили арифметика, геометрия, астрономия и… музыка. Да, музыка, потому что Пифагор во что бы то ни стало хотел найти математическое объяснение музыкальному ряду, который в то время был для людей величайшей загадкой. Он был уверен, что интервалы между нотами октавы можно представить с помощью чисел, и настойчиво работал над этой темой на протяжении большей части своей жизни. До тех пор, пока в один прекрасный день, как гласит легенда…

— А что, если кто-нибудь из вас объяснит всё это мне? — ворчливо заметил Глаузер-Рёйст.

Фараг обернулся к нему, как человек, только что вышедший из транса, и несколько виновато посмотрел на Кремня.

— Пифагорейцы, — начал он объяснять, — первыми заявили, что космос есть ряд совершенных сфер, описывающих круговые орбиты. Это теория о девяти сферах и семи планетах, на которой строится лабиринт, по которому мы пришли, капитан! Именно Пифагор изложил её первым… — Он на секунду задумался. — Как я раньше не догадался? Понимаете, Пифагор утверждал, что, проходя по своим орбитам, семь планет издают звуки, музыкальные ноты, которые сливаются в то, что он назвал гармонией сфер. Этот звук, эта гармоничная музыка не слышна людям, потому что мы привыкли к ней с нашего рождения. То есть каждая из планет издаёт одну из семи музыкальных нот, от «до» до «си».

— И как это связано с вашими ударами по наковальне?

— Оттавия, может, ты объяснишь?

По какой-то непонятной причине у меня в горле образовался комок. Я смотрела на Фарага и хотела только, чтобы он продолжал говорить, поэтому жестом отказалась от его предложения. Старая Оттавия умерла, с болью подумала я. Куда делась моя страсть к блистанию интеллектом?

— Однажды, — продолжил свои объяснения Фараг, — когда Пифагор прогуливался по улице, он услышал ритмичные удары, которые сильно привлекли его внимание. Они доносились из находившейся неподалёку кузницы, к которой и направился самосский мудрец, привлечённый музыкой ударов молота по наковальне. Он пробыл там долго, наблюдая за тем, как работают кузнецы и как они используют свои инструменты, и обнаружил, что звук меняется в зависимости от размера молота.

— Это очень известная легенда, — сказала я, делая над собой нечеловеческое усилие, чтобы не показать, что что-то происходит, — и похоже даже, что в ней есть доля правды, потому что после этого Пифагор действительно открыл математическое отношение между музыкальными нотами, теми самыми музыкальными нотами, которые издают семь планет, вращающихся вокруг Земли.

Из-за стены выглянуло сверкающее солнце, прямыми лучами освещая этот земной круг, из которого мы хотели выбраться. Глаузер-Рёйст был потрясён.

— И на этой Земле, — с довольным видом подытожил Фараг, — в центре пифагорейской космологии мы теперь и находимся. Вот с чем связаны символы планет, которые попались нам в предыдущих кругах.

— Полагаю, вы уже убедились, что ваша любимая Дантова нумерология происходит прямо от Пифагора, так ведь? — ехидно сказала я капитану.

Кремень взглянул на меня, и я бы сказала, что в его стальных глазах было почтительное уважение.

— Разве, доктор, вы не понимаете, что всё это лишь усиливает моё убеждение в том, что в ходе истории мы утратили очень глубокую и прекрасную мудрость?

— Капитан, Пифагор ошибался, — напомнила я. — Для начала Луна — не планета, а спутник Земли, и, конечно, ни одно небесное тело, проходя по орбите, не издаёт музыкальных нот, да и орбиты их, кстати, не круглые, а эллиптические.

— Вы уверены, доктор?

Фараг внимательно прислушивался к нам.

— Уверена ли я, капитан? Боже мой! Вы что, не помните, чему вас учили в школе?

— Из всех возможных путей, — задумчиво сказал он, — человечество, пожалуй, выбрало самый скучный. Разве вам не хотелось бы верить, что во вселенной есть музыка?

— Ну, если говорить по правде, мне всё равно.

— А мне нет, — заявил он и, повернувшись ко мне спиной, молча направился к молоткам. Как в таком жёстком человеке могла уместиться такая мягкая, впечатлительная натура?

— Не забывай, — тихо сказал мне Фараг, — что романтизм зародился в Германии!

— А это тут при чём? — вспылила я.

— При том, что иногда мнение других людей о ком-то или то, каким человек предстаёт нам извне, не соответствует действительности. Я уже говорил тебе, что Глаузер-Рёйст — человек хороший.

— Я никогда и не говорила, что это не так! — возразила я.

В этот момент раздался жуткий удар молотом. Капитан изо всех сил ударил по наковальне.

— Нам нужно найти гармонию сфер! — во весь голос крикнул он, когда гул начал затихать. — Что вы там время тратите?

— Боюсь, к моменту окончания этой истории голова у нас у всех будет не на месте, — грустно сказала я, глядя на Кремня.

— Надеюсь, что по крайней мере твоя останется там же, Басилея. Она слишком дорога.

Обернувшись, я наткнулась на улыбку в глубине его голубых глаз. О Господи!.. Как Фараг ошибался! Я уже потеряла голову.

— Ну же! — не унимался капитан. — Может быть, вы объясните мне, что Пифагор сделал с этими чёртовыми молотками?

Босвелл повернулся к нему и усмехнулся.

— Он велел, чтоб ему принесли целую кучу молотков, такую, как сейчас лежит перед нами, — рассказал он, — и пробовал их на наковальне, пока не нашёл те, при ударе которыми раздавались ноты музыкального ряда. Ну, на самом деле греки делили ноты на тетраккорды, потому что ноты в нашем понимании — «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» — происходят от первого слога строф средневекового гимна, посвящённого святому Иоанну, но суть абсолютно та же.

— Я когда-то знала этот гимн, — сказала я. — Но сейчас не помню.

— Что же ещё сделал Пифагор после того, как нашёл молотки? — фыркнул капитан.

— Он установил математическое соотношение между весом тех молотков, которые у него были, и смог просчитать вес недостающих. Он велел их изготовить, и все семь молотков зазвучали как настроенный инструмент.

— Хорошо, и каково же это математическое соотношение?

Мы с Фарагом переглянулись, а потом посмотрели на капитана.

— Без понятия, — заявила я.

— Наверное, математикам и музыкантам оно известно, — начал оправдываться Фараг. — Но мы не математики и не музыканты.

— То есть их надо искать.

— Ну, кажется, да. Я помню только одну вещь, но не уверен, правильно ли это: что молоток, дававший ноту «до», весил ровно вдвое больше того, что давал ноту «до» следующей октавы.

— То есть, — подхватила я, — самое высокое «до» давал молот, весивший в два раза меньше молотка, который давал «до» низкое. Я тоже что-то такое припоминаю.

— Это один из любопытных исторических фактов, который похож на легенду и всегда запоминается.

— Всегда более-менее запоминается, — быстро возразила я, — потому что, если бы мы не попали в эту ситуацию, я никогда в жизни не извлекла бы её из памяти.