Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте

– И вы смотрели… Молча и зачарованно.

Какое точное слово, отметил Фольк. Зачарованно. Готовясь сделать последний шаг, она подняла камеру, чтобы навести объектив. Всего три секунды: почти неуловимое мгновение. Хаос и его законы вступили в игру. Тогда он решил, что больше медлить нельзя, открыл рот, чтобы остановить ее, но в этот миг прогремел взрыв – и Ольвидо ничком упала в кювет.

– Вы помните ее последние слова?.. Она не посмотрела на вас, ничего не сказала?

– Ничего. Она хотела сделать снимок и наступила на спрятанную в траве мину. Вот и все. Она умерла, не думая обо мне, не зная, что я на нее смотрю. Не зная, что умирает.

Огонек сигареты побледнел. Светляки тоже исчезли. Черное небо постепенно синело, в сумраке все четче проступал силуэт башни.

– Я бы не успел ее остановить, – повторил Фольк.

Он услышал какое-то движение. Сначала неподалеку, потом чуть дальше, в кустах. Он потянулся за ножом, но его пальцы лишь скользнули по рукоятке. Вдруг навалилась такая усталость, что Фольк чуть было не уснул прямо там, под сосной. В конце концов, размышлял он, то, чему суждено произойти, началось четыреста пятьдесят миллионов лет назад. У этого события такие же древние корни, как у всего мироздания. Поздно что-либо менять. Особенно теперь.

Раздался голос Марковича. Спокойный, ровный голос. Казалось, он ни с кем не разговаривает – просто выражает вслух свои мысли. Свет фар проезжающей машины вновь осветил его силуэт. Он стоял совсем рядом.

– Когда я отправился вас искать, сеньор Фольк, я был убежден, что смогу убить живого человека.

Фольк спокойно ждал, прислонившись затылком к стволу и глядя в темноту. Он вспоминал, как таким же ранним утром последний раз осматривал оборудование, вспоминал привычные сборы, когда, замерев на пороге и готовясь захлопнуть дверь, он последний раз проверял, аккуратно ли сложены вещи, остававшиеся в гостинице. Как ехал в такси в аэропорт по пустынным улицам спящего города, не зная, вернется ли назад.

– В таком случае, – тихо сказал он, – у вас есть шансы это проверить.

Он неподвижно сидел, прислонившись к сосне. Серые сумерки блекли, постепенно горизонт окрашивался золотисто-оранжевым сиянием, четкий силуэт башни отчетливо проступил в утреннем свете, и все вокруг постепенно приобретало очертания – деревья, кусты и скалы. Далекий свет фар погас ровно в тот миг, когда легкий ветерок пронесся в сторону обрыва, к спящему морю, и стих шорох гальки, омываемой прибоем. Наконец Фольк посмотрел туда, где совсем недавно сидел Иво Маркович, и увидел только полдюжины сплющенных окурков, рассыпанных на земле.

Он сидел неподвижно, пока красный солнечный диск не показался из-за горизонта, где был остров Повешенных. Первые солнечные лучи согрели кожу и заставили его зажмурить глаза. Тогда он поднялся, отряхнул сосновые иголки и осмотрелся. Чайки кричали, летая вокруг башни, позолоченной красноватым светом зари. Береговая линия все четче проступала в легком утреннем тумане – темная вблизи, белесая и размытая вдали. Как на старинных картинах.

Какой великолепный день, подумал он.

Он спустился на берег по узкой тропинке, вившейся среди сосен, и очутился на пляже, все еще окутанном тенью. Перед ним простиралось спокойное гладкое море, похожее на каплю ртути, которую свет зари постепенно подкрашивал синевой. Он снял сандалии и рубашку и вошел в воду, осторожно ступая между круглых прибрежных камней. Вода была холодной, как обычно по утрам, когда он проплывал свои привычные полторы сотни метров в открытое море и еще столько же обратно. От холодной воды напряглись мышцы и прояснилась голова. Он вернулся на берег и на белый ствол сухого дерева, где висела рубашка, положил ключи от двери, несколько мелких монет, завалявшихся в кармане, и вытащенный из-за пояса нож. Затем посмотрел вверх; лицо его разгладилось, и он улыбнулся: над кромкой обрыва блеснуло солнце. Запутавшись в сосновых ветвях, косые лучи осветили крошечный пляж. В этот миг в боку заныло: боль приближалась, готовясь вступить в свои права. Он нахмурился и упрямо покачал головой. На сей раз, сказал он себе, ты пришла слишком поздно.

Прежде чем снова ступить в воду, он взял монету – одну из тех, что разложил на сухом стволе, – и сунул ее под язык. Потом, зайдя в воду по пояс, оглянулся и посмотрел, как его следы на прибрежных камнях исчезают, высыхая под утренним солнцем, словно последние мазки на завершенной картине.

Фольк не обращал внимания на приступ боли. Он плыл сосредоточенно, собранно, уходя все дальше в море, в хорошем ритме, точно рассчитывая движения по прямой линии, рассекавшей полукруг бухты на две равные половины. Во рту он чувствовал соленую горечь морской воды и терпкий привкус медной монеты, захваченной им для Харона. Он думал о том, что ждет его дальше, когда останутся позади триста метров.

Ла-Навата, декабрь 2005 г.

Территория команчей

Хосе Луису Маркесу[135],

Мигелю Хилю Морено[136],

Хулио Фуэнтесу[137],

посвящается

Правдивая история войны никогда не бывает нравственной. Она не наставляет, не поощряет добродетель, не предлагает моделей правильного человеческого поведения и не удерживает людей от того, что они делали всегда. Если история кажется вам нравственной, не верьте ей.

Тим О'Брайен. «То, что они несли»[138]

I. Мост в Биело-Поле

Встав на колени в канаве, Маркес сначала навел фокус на нос убитого и только потом дал общий план. Щуря левый глаз, правым он приник к видоискателю своего «бетакама». Из зажатой в углу рта сигареты тянулся дым. Маркес предпочитал по возможности начинать со статичного крупного плана и уж потом дать общий, а этот мертвый был совершенно неподвижен. На самом деле нет ничего более неподвижного, чем покойник. Когда нужно было снять мертвеца, Маркес всегда сначала фокусировал камеру на его носу. Привычка как привычка – так, например, гримерши в студии начинают наносить макияж с одной и той же брови. В «Торреспанье» хорошо знали[139] эти крупные планы Маркеса; работая с его кадрами, видеомонтажеры, обычно молчаливые и циничные, как старые шлюхи, показывали друг другу его материал: «Ты это видел?!» А редакторы-практиканты молчали и бледнели: у мертвых не всегда есть носы.

У этого убитого нос был; Барлес перевел взгляд с Маркеса на покойника и присмотрелся. Тот лежал на спине в канаве, в каких-то пятидесяти метрах от моста. Репортеры не видели, как он погиб: когда они приехали, он уже лежал там. Но если