Инверсии - Иэн Бэнкс

— У меня такое впечатление — я уж не говорю о взглядах, которых она меня удостоила, — что обо мне ее мнение не может быть хуже. Но мне жаль, если она считает, что твое сиротство в какой-то мере унизительно.

— Да, и еще то, что мои родители были коэтиками.

— Что ж, мы должны учитывать предрассудки высокой знати. Твои предки провозглашали себя не только республиканцами, но и людьми столь богобоязненными, что у них не осталось никакого почтения ни к одним светским властям.

— Их вера была прискорбным заблуждением, хозяйка, и я огорчаюсь, когда обо мне упоминают в этой связи, хотя и чту память моих родителей, как подобает сыну.

Доктор посмотрела на меня.

— И у тебя не вызывает негодования то, что произошло с ними?

— Да, я негодую при мысли о том, что их убили, хотя они проповедовали всепрощение, а не насилие. И за это я осуждаю империю. И я благодарю Провидение за то, что был признан невиновным и спасен гаспидианским офицером, действовавшим по гуманному приказу отца нашего добрейшего короля. Но я никогда не знал моих родителей и не встречал никого, кто бы их знал, и их вера для меня лишена всякого смысла. Империи (одно существование которой могло бы зажечь во мне жажду мести) больше нет — она погибла в огне, обрушившемся на нее с небес. Не имевшая себе равных могучая сила была сведена на нет силой еще более могущественной. — Я бросил взгляд на доктора и по выражению ее глаз понял, что мы не только ведем себя как равные, но и разговариваем на равных. — Негодование, хозяйка? Какой в нем смысл?

Она на мгновение взяла мою ладонь в свою, пожала ее, как во время танца, а потом взяла меня под руку — жест, который изысканное общество давно отвергло и даже признало непристойным, — он вызвал немало осуждающих взглядов. Но я, к своему удивлению, почувствовал не смущение, а, напротив, был польщен. Это был прежде всего дружеский жест, но он говорил также о близости и поддержке, и я почувствовал себя счастливейшим из мужчин во всем дворце, независимо от их рождения, титула и положения.

— А-а! Убивают! Меня убивают! Караул! Спасите! Убивают!

Этот голос разнесся по всему балкону. Все остановились и замерли на месте, словно статуи, потом оглянулись на высокую дверь в одно из малых помещений, примыкающих к танцевальному залу, — дверь приоткрылась, из нее на свет вышла полуодетая фигура, которая пыталась предотвратить падение, хватаясь за бледно-золотые складчатые гардины, тянувшиеся внутрь комнаты, откуда уже доносились высокие женские крики.

Человек, одетый только в белую сорочку, медленно повернулся к нам, обратив лицо наверх — к лунам. Казалось, что его снежно-белое одеяние сверкает в лунном свете. Высоко на его груди, вблизи плеча, виднелась ярко-красная отметина, похожая на только что сорванный цветок. Падение на каменные плиты балкона происходило с какой-то неторопливой грацией, пока человек, чья рука мертвой хваткой вцепилась в гардину, своим весом не оборвал ее крепление.

После этого он тяжело шлепнулся на землю, а гардины волнами устремились на него, отчего человек стал похож на насекомое, увязшее в тягучем сиропе; его бочкообразная фигура полностью исчезла в складках материи, и, хотя крики в комнате не стихали и публика застыла на месте, впечатление создавалось такое, будто никакого тела нет вообще.

Первой пришла в себя доктор. С громким звоном уронив свой кубок на пол балкона, она бросилась к высокой, медленно поворачивающейся двери.

Мне потребовалось на одно-два мгновения больше, чтобы освободиться от оцепенения, и в конце концов я бросился следом за доктором сквозь толпу слуг, большинство из которых, к моему недоумению, оказались вооружены мечами. Доктор уже опустилась на колени, отбросила в стороны складки гардин, добираясь до бьющегося в предсмертных судорогах и истекающего кровью герцога Валена.

14. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Бой!

Небольшая катапульта вздрогнула, рычаг (не длиннее вытянутой руки) метнулся вперед и с резким звуком воткнулся в кожаную подушку на перекладине. Камень взмыл в воздух и полетел, описывая дугу над нижней террасой и вниз — к саду. Снаряд упал рядом с одним из городов ДеВара, врезался в хорошо вспаханную землю и поднял здоровенное облако красновато-коричневой пыли, которая, повисев некоторое время в воздухе, уплыла в сторону и там осела на землю.

— Ух ты, не повезло!

— Очень близко!

— В следующий раз.

— Почти в точку, генерал Латтенс, — сказал ДеВар.

Он сидел на перилах, сложив руки на груди и помахивая одной ногой, потом соскочил на белые плитки балкона и, присев у своей миниатюрной катапульты, принялся энергично крутить храповое колесо. С потрескиванием и деревянным стоном рычаг стал возвращаться в прежнее положение. Так продолжалось около трех четвертей пути до горизонтальной поперечины сзади. Дальше рычаг начал двигаться скачками, поскольку тетива из сплетенных звериных сухожилий у его основания натягивалась все сильнее, пытаясь снова отбросить его вперед.

Латтенс тем временем взобрался на те же каменные перила, на которых сидел ДеВар. Нянька крепко ухватила его за курточку, чтобы он не свалился оттуда. Латтенс поднес игрушечную подзорную трубу к глазу, чтобы оценить ущерб, нанесенный саду внизу.

— В следующий раз бери чуть левее, сын, — сказал УрЛейн.

Протектор, его брат РуЛойн, доктор БреДелл, БиЛет, генерал ЗеСпиоле и наложница Перрунд в окружении слуг сидели под навесом на подмостях, поднятых приблизительно на высоту перил, и обозревали сцену военных действий.

Латтенс стукнул ногой по перилам. Нянька еще крепче ухватилась за него.

Перрунд, прикрытая тонкой красной вуалью, повернулась к протектору:

— Государь, нянька, конечно, крепко его держит, но у меня все внутри разрывается, когда я вижу его там. Снизойди уж к глупой пугливости одной из твоих старых дам — прикажи принести стремянку. Со стремянки он сможет видеть столько же, сколько с перил, не подвергая себя опасности.

Министр иностранных дел БиЛет нахмурился и проговорил: «Тс-с-с».

УрЛейн вытянул губы.

— Что ж, неплохая мысль, — сказал он и дал знак слуге.

Сад, расположенный двумя этажами ниже, был разделен надвое и своими очертаниями воспроизводил в миниатюре окружающий ландшафт с его холмами, горами, лесами, столичным городом, обнесенным высокой стеной, примерно десятком городов поменьше, множеством дорог и мостов и тремя или четырьмя реками, несущими свои воды в два небольших (размером с ванну) озера по двум сторонам, а оттуда — в довольно крупный пруд, символизирующий внутреннее море.