Остров тетушки Каролины - Франтишек Пиларж

Все это промелькнуло перед Франтиком в какую-то долю секунды, и затем он уже ничего не видел, потому что огромная волна перекатилась через палубу и смыла его. Он очутился в чернильной тьме, среди бушующих волн, из его легких вылетали последние пузырьки воздуха. Судорожно вцепившись в обломок какого-то бревна, ослепленный, оглушенный, ждал он своей последней минуты.

Темень и ужас происходящего не дали ему возможности заметить тетушку Каролину, которая прошла в трех шагах от него. Она ступала твердо и решительно, волны и буря бессильно разбивались о ее грудь. Тетушка шла в свою каюту. Шла потому, что там, в клетке на стене, висел узник, беспомощная пташка, дрожавшая, наверное, от страха. О Франтике тетушка не думала. Она приняла его за мираж, обман зрения. Откуда бы он вдруг взялся на «Алькантаре»? Нет, это, конечно, ей померещилось. А вот птичка нуждалась в ее помощи.

Итак, тетушка стремилась к Маничку. Если им обоим суждено погибнуть, они погибнут вместе. Добравшись до своей каюты, она, держась за стену, сняла клетку.

– Маничек, – сказала тетушка нежно. – Не бойся…

Конечно, это были слова успокоительные, но, увы, несвоевременные. Потому что в этот момент новый страшный толчок потряс «Алькантару», пароход сначала поднялся носом вверх, а затем переломился пополам.

В три часа пополудни солнце выглянуло из-за туч. Море еще кипело пеной, но ураган уже летел по просторам Тихого океана за сто миль отсюда.

Франтик набрал воздуха, протер глаза и убедился, что жив. Руки его держатся за бревно и все члены целы. Вокруг беспредельная водная равнина, над нею распростерлось небо, синее и улыбающееся, как будто ничего не случилось. От «Алькантары» не осталось и следа. Франтик, который сначала страшно обрадовался своему чудесному спасению, вдруг пришел в полное отчаяние. Один. Опять один. Пароход исчез, а с ним тетушка Каролина и последние остатки надежды еще хоть раз в жизни увидеть родной Браник. Он снова закрыл глаза. Ему не хотелось глядеть на свет, который так странно устроен, что солнце весело сияет в то время, когда гибнет человеческая жизнь.

Было тихо и тепло, умиротворением и покоем дышало все вокруг после страшной бури… А Франтик умирал… Волны покачивали бревно и шептали.

– Ты уже умер, ты уже умер, – прожурчала одна.

– Нет еще, нет еще, – говорила другая. – Ты лежишь в колыбели, мама укачивает тебя, баю-бай… баю-бай…

И Франтик вдруг понял, что смерть прекрасна. Он уснет, легко покачиваясь на волнах, как маленький засыпал в колыбели у печки… Поэтому он рассердился, когда какой-то грубый бас прервал его приятное забытье;

– Эге, что это такое? Пан Гопкинс, подайте мне сюда багор, вон на том торчке, кажется, еще кто-то есть!

«Не разожму век! – сказал себе Франтик. – Я умер и хочу покоя». Но все же разжал их. Человек вынужден реагировать, когда чувствует, как что-то твердое и острое хватает его за штаны и поднимает вверх. Франтик открыл глаза как раз в ту минуту, когда проплывал по воздуху мимо чего-то, как две капли воды походившего на нос корабля. И то, что он увидел на потемневших от ветров и непогоды досках, окончательно пробудило его к жизни. Красивыми синими и белыми буквами на досках было выведено: «Святая Лючия».

А затем он очутился наверху, на палубе, и с изумлением увидел мужчину, объемы которого ничем не отличались от объемов тетушки Каролины. Из уст мужчины вылетали странные, по большей части непонятные звуки – такие издавал дядюшка Бонифаций, когда его душевное равновесие было нарушено. Только спустя продолжительное время он несколько успокоился и воскликнул:

– Тысяча моржей, откуда ты взялся, Франтишек?

– А ты откуда, дядюшка? – с таким же жгучим любопытством спросил Франтик.

– Я нахожусь на своем корабле, – ответил дядюшка Бонифаций, несколько задетый. – А тебе следует сидеть дома в Бранике, а не…

Казалось, дядюшка Бонифаций намерен продолжать свою укоризненную речь, как вдруг рука его юркнула в карман пиджака, выхватила оттуда огромную подзорную трубу и приложила к глазу. Дядюшка молчал, Франтик видел, как его брови начинают подниматься, а глаз, прижатый к стеклу, все больше вылезает из орбиты.

– А ведь это Каролина, – произнес он наконец, и руки его бессильно опустились. – Тысяча моржей!..

Франтик вырвал у дядюшки подзорную трубу и навел ее на горизонт. Да, так оно и есть. На чем-то, слабо напоминающем плот, стояла мощная женская фигура; даже на большом расстоянии можно было рассмотреть, что буря не разлучила ее с праздничной шляпой. В руке она держала клетку.

– Мы должны ее немедленно спасти! – крикнул Франтик. – Мне необходимо передать тетушке одну вещь. Я из-за этого еду за ней от самого Браника!

– Передать?.. Что ты болтаешь, Франтишек? Рехнулся, что ли? Ну зачем она тебе понадобилась?

– Тетушке нельзя ехать на остров Бимхо!

– Да ведь она туда и не собирается, – удивился дядюшка. – Остров Бимхо немного дальше, видишь, вон там, налево на горизонте. А это остров Бамхо.

– Дядюшка! – обрадовался Франтик. – Это правда?

– Ну да. А почему, тысяча моржей…

– Потому что на острове Бимхо восстание людоедов. А телеграмма пришла, когда тетушка уже уехала. Вот я за ней и отправился вдогонку, сначала в Триест, потом на теплоход, но меня поймали и… что с вами, дядюшка?

– Ничего, – глухо проговорил дядя Бонифаций. – Только на острове Бимхо нет никаких людоедов. Зато их полно на том проклятом острове, куда направляется бедная Каролина.

Франтик ахнул. И тут же принялся теребить дядю:

– Так догоним ее! Скорей! Чего же ты ждешь, дядюшка?..

Но дядюшка Бонифаций не двигался. Он молча показал рукой вокруг себя. Палуба «Святой Лючии» была пуста: вместо двух мачт торчали на фоне неба лишь жалкие обрубки.

– Вот оно какое дело, – сказал дядюшка, и на лбу его выступили капли пота. – Течение гонит нас в обратную сторону.

Часом позже вокруг «Святой Лючии» не было ничего, кроме беспредельной глади океана.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,

в ней говорится о том, что тетушка решила разводить фуксии

Тетушке Каролине до сих пор не доводилось пережить или видеть ураган. Правда, в одно воскресенье, лет двадцать тому назад, когда она с покойным Арноштом каталась на лодке под Злиховом, надвинулась гроза и ветром унесло соломенную шляпу Арношта, а у тетушки вывернуло наизнанку зонтик и даже сломало в нем три спицы. Однако с ураганом, бушевавшим теперь вокруг, все это не шло ни в какое сравнение.

До той минуты, пока «Алькантара» не наскочила на подводную скалу и не переломилась на две части, тетушка смотрела на положение дел оптимистически. Конечно, было не очень приятно глядеть, как волны перекатываются через палубу, смывая в море людей с неустойчивым характером, как в воздухе летают реи и разная мебель; приходилось все время глядеть в оба, чтобы тебя не покалечило, а главное – ее платье с оранжевыми горошинами в один миг промокло и облепило тело. Обнаружив это неприятное обстоятельство, тетушка очень сконфузилась: она была застенчива и не любила хвастать своими прелестями. Даже перед Арноштом. Испугавшись, как бы ее не застал кто-нибудь в таком виде, она попробовала спрятаться под стойкой бара. К сожалению, там уже сидел, скорчившись, официант, и хотя на голову его было нахлобучено серебряное ведерко, она не могла чувствовать себя спокойно. Вдруг он снимет ведерко, как тогда быть?

Пока тетушка Каролина размышляла, что предпринять, стойка бара неожиданно отделилась от пола, покатилась к противоположной стене и провалилась куда-то. Вместе с ней исчезли официант, потолок зала и несколько колонн, которые его подпирали. Тетушка посмотрела вверх. Цвет неба ей не понравился.

«Будет град», – подумала она. И тотчас вспомнила о Маничке.

Никто не назвал бы Маничка избалованной птичкой. Ел он почти все подряд, не испугал его даже судебный исполнитель, приходивший когда-то описывать тетушкин шкаф. Но града он боялся. Надо прямо сказать, это было его слабое место. Что с ним станется, покинутым своей хозяйкой, если и взаправду начнется град?..

Эти соображения принудили тетушку немедленно отправиться в свою каюту. Старательно обходя различные предметы пароходного оборудования, бешено скакавшие по палубе, угрожая целости ног, она счастливо добралась до каюты. Взяла клетку, посоветовала Маничку не трусить – и вдруг пароход раскололся пополам.

Некоторое время тетушка вообще не понимала, что происходит. Рот ее наполнился водой, что-то сильно толкнуло ее в бок, – она могла бы поклясться, что внизу мелькнула труба «Алькантары». Но даже в таких чрезвычайных обстоятельствах тетушка не выпустила клетку из рук. Смерти она не боялась, совесть ее была чиста. Но тетушка не мыслила себе даже загробную жизнь без Маничка.

Как долго продолжалась эта неразбериха, в течение которой она захлебывалась водой, а все предметы, покинувшие свои привычные места, метались вокруг, тетушка не знала. Когда наконец кошмар рассеялся, она обнаружила, что плывет по морю на обломке капитанского мостика; от «Алькантары» не осталось и следа, кроме нескольких одиноких мачт, покачивающихся на волнах. Далеко вокруг – ни живой души. Плот тетушки Каролины гнало к виднеющемуся впереди острову. Что это остров Бимхо, она не сомневалась ни минуты.