Древо Жизора - Октавиан Стампас

Осушив половину чаши, король Гюи хмуро смотрел на своего победителя. Саладин перевел взгляд на Рене Шатильонского.

— Доблестный Рене, — обратился он к нему. — Я вижу, вы даже не ранены. Как же получилось, что вы попали в плен?

— Пить! — вместо ответа вымолвил Рене, жадно поглядывая на чашу, из которой только что пил Гюи.

— Жажда мучительна, — посочувствовал Саладин. — Есть одна курдская поговорка, но я не знаю, как перевести ее на ваш язык. Ваше величество, — угостите рыцаря, если вы уже напились.

Гюи сделал еще пару глотков из своей чаши и передал ее Рене. Тот жадно прильнул к ней и стал судорожно глотать. Тем временем Саладин извлек из ножен саблю и сказал:

— По нашему обычаю нельзя убить человека после того, как ты дал ему напиться воды. Но разбойнику Рене дал воду король Гюи, а не я, поэтому я свободен от своих традиционных обязательств.

Сказав это, он взмахнул саблей и молниеносным движением отсек голову Рене де Шатильону в тот самый миг, когда он только еще намеревался оторваться от чаши. Левой рукой Саладин успел выхватить из еще трепещущих рук чашу и передал ее везиру Музгар Али. Затем поднял за волосы отрубленную голову Рене и, посмотрев на блаженное выражение лица, промолвил:

— Счастливая смерть! Умереть в момент наслаждения, утоляя жажду. Хотел бы и я так.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Поздно вечером этого страшного дня, когда двадцать тысяч крестоносцев полегли на поле битвы под Хиттином, король Гюи де Лузиньян возвратился, в Сефорию. Его привезли четыре сарацина и, оставив в полумиле от города, поскакали назад к Саладину, а король дошел остаток пути пешком. В доме, где ждала его королева Сибилла, в это время находился и сенешаль Жан де Жизор, остававшийся в Сефории с небольшим отрядом тамплиеров.

— Дайте мне яду, я не могу жить после того, что произошло, — вымолвил Гюи, едва не падая на пол. Его уложили на огромный сундук, застеленный толстой периной, но яду приносить не опешили, да и он больше не просил. Немного полежав с закрытыми глазами, он велел подавать ужин, как можно плотнее подкрепился и лишь после этого стал рассказывать. Говорил он медленно, тщательно описывая все подробности трагического похода. Слушая его, королева Сибилла то и дело принималась плакать, а когда он закончил, сенешаль Жан сказал:

— Теперь ничто не помешает Саладину овладеть Иерусалимом и Сен-Жан-д'Акром. Даже если все монархи христианского мира приведут сюда новых крестоносцев, они не успеют защитить Святой Град. Надо срочно эвакуировать ценности и людей.

На другой день Жан отправился в Иерусалим в сопровождении двадцати тамплиеров. Они добрались благополучно И сразу же начали готовиться к вывозу из города всех ценностей, обнаруженных и созданных здесь за время владычества ордена в Святом Граде. С каждым днем приходили все новые и новые известия о триумфальном шествии Саладина по землям крестоносцев. Совершив бросок от Тивериады к побережью, он захватил Сен-Жан-д'Акр и вторично пленив Иерусалимского короля, отпустил его снова на волю, взяв обещание, что Гюи отправится не в Иерусалим, а в Триполи. И король прихватив с собой Сибиллу, послушно отправился на корабле к Раймону Триполитанскому, а Саладин по берегу двинулся в противоположном направлении, щелкая, как орехи, замки и города крестоносцев, рассыпанные вдоль, побережья Средиземного моря — Хайфу с прилежащим к ней замком тевтонского ордена, монастырь на мысе Рас-эль-Керум, Атлитский Кастеллум Перегринорум, Деру, Цезарею, Аполлонию, Яффу, Асдод, Аскалон. Ему было весело и легко, а Иерусалимское королевство таяло в его руках, как пригоршня снега с горы Эш-Шех. С первых чисел сентября в Иерусалиме стали ожидать появления сарацин, поскольку после взятия Аскалона все побережье от Аккры до египетских владений султана было захвачено ими.

Больше всех переживал прецептор Жан де Фо.

— Что с нами будет! Что с нами будет! — без конца причитал он. — Ах, как нам хорошо здесь жилось! Проклятый Рене!

Когда пришла весть о том, что великий магистр Жерар де Ридфор скончался от ран, находясь в плену у Саладина; остававшиеся в Иерусалиме тамплиеры избрали своим новым магистром Жана де Жизора, и по прихоти судьбы ему предстояло сдавать Святый Град мусульманам. Он с завистью думал о Годфруа Буйонском: «Почему он прославился как освободитель Гроба Господня, а мне придется вручать Иерусалим Саладину? Почему не наоборот? О, какая гнусная несправедливость! Ведь у меня щит Давида! А у Годфруа ничего такого не было».

В праздник Крестовоздвижения, под стенами города появился авангард войска Саладина. В тот же день в город прибыл граф д'Ивелин, подданный французского короля и доверенное лицо султана Саладина. Он стал вести переговоры о добровольной сдаче города. Все были против, и через неделю Саладин начал тяжелую осаду, длившуюся десять дней, прежде чем защитники смирились с тем, что город отстоять невозможно и через графа д'Ивелина стали договариваться с осаждающими. Саладин согласился выпустить из города всех, кто заплатит ему один безант, с женщин выкуп требовался меньший — пять ливров, с детей — два ливра. Жан де Жизор согласен был бы заплатить и десять безантов, если бы точно знал, что за это ему разрешат вывезти его сундук. Все остальные главные ценности ордена были уже заранее переправлены в замок Бельмонт на северо-западе от Иерусалима, и прецептор Жан де Фо, преданный де Жизору не только, как жена, но и как собака, сторожил их там. А вот сундук работы мастера Вервера, таящий в своем чреве золотой щит Давида, Жан никак не решался вывезти, но и оставлять его теперь было нельзя, ведь не известно, смогут ли в ближайшие годы крестоносцы возвратить себе Святый Град или он вновь на столетия окажется во власти последователей Мохаммеда.

Он как раз терзался этими мыслями, когда к нему явился оставшийся в живых в сражении под Хиттином и недавно добредший до Иерусалима маршал Кижерю. Он уже успел получить рану от стрелы, стоя на стене города во время одного из штурмов, щека его была изуродована. Говорил он, проглатывая половину букв.

— Меххир, — прошепелявил маршал, — в городе охтаетха еххе много бедняков, у которых нет бежанта, хтобы жаплатить выкуп Халодину. Я жнаю, хто кажна ордена вывежена и хпрятана. Нельжя ли вжять изк нее хумму, хтобы выкупить вхех хрихтиан Иерухалима?

— Поздно, — почти не задумываясь о судьбе несчастных бедняков, ответил исполняющий обязанности великого магистра сенешаль Жан. — Казна ордена уже слишком далеко от города. Кроме того, я не думаю, что Саладин такой уж зверь. Ну что он сделает с этими бедняками? Шкуры сдерет? Отдаст на съедение собакам? А кто будет мести ему улицы и мыть полы в домах?

— Понятно, — сказал маршал Кижерю и застонал, хватаясь за перебинтованную щеку.

Вдруг присутствующая при разговоре Мари подала голос:

— А я слышала, что взятых в плен при Хиттине палачи Саладина заставляли отказаться от веры в Христа и принять мусульманство, а когда те отказывались, с них заживо сдирали кожу и посыпали солью.

Жан де Жизор испепелил ее своим черным взором и сказал де Кижерю:

— Ступайте, маршал, займитесь своими делами.

И все же множество бедняков получили от тамплиеров и иоаннитов деньги для выплаты выкупа. Кроме того, Саладин выпустил триста человек бесплатно. Но оставалось еще несколько тысяч человек, не способных откупиться и покинуть город.

Беженцев выпускали через Дамасские ворота, тщательно досматривали все, что они с собой вывозили, и прежде чем отпустить, ставили на щеке под правым глазом небольшое клеймо в виде лапчатого крестика. Беженцам предъявлялось строжайшее условие, что они отправятся в Триполи, а если кого-нибудь из них увидят на землях, принадлежащих отныне Саладину, их ожидает смертная казнь.

— Черт вожьми! — негодовал маршал Кижерю. — Мало того, хто они жаклеймили меня хтрелой; еххе и каленым жележом!

Шестилетний Гуго потребовал, чтобы и его заклеймили, как отца и мать, а восьмилетняя Агнесса так рыдала и билась, что ее пожалели, и не клеймили, как и малютку Жерара. Но довольно болезненный обряд клеймления не столь волновал Жана де Жизора, как досмотр вывозимого имущества, и когда огромного роста сарацин принялся открывать заветный сундук, Жан весь напрягся, уставившись ему в темя, готовый, должно быть, впиться зубами в макушку мусульманина, если тот обнаружит щит Давида. Но разомлевший от жары досмотрщик лениво пошарил по внутренности сундука, поцокав языком, присвоил себе серебряный светильник и махнул рукой — можно проезжать!

Жан вздохнул с величайшим облегчением, боль от поставленного клейма и перспектива унылого путешествия в Триполи не беспокоили его так уж сильно.

В замке Бельмонт его ждала весьма неприятная новость — великий магистр Жерар де Ридфор оказался жив, оправился от ран и пережил позорный обмен — Саладин отдал его королю Гюи с условием, что крепость Газа сдастся без боя.