Помни Рубена - Монго Бети

Туг Жан-Луи принялся хныкать и всхлипывать пуще прежнего, слезы катились по его щекам. Потом под креслом, на котором он сидел, внезапно появилась лужа: она растекалась, расплывалась все шире и шире, словно где-то открыли кран. Присутствующие невольно следили за ней, отвлекшись от защитительной речи, которую произносил тем временем Жан-Луи и которая заслуживала самого пристального внимания.

Поначалу он вовсе не понимал всей серьезности положения, он даже и вообразить не мог, какой ров, полный ненависти и крови, разделяет оба лагеря. Он думал, что ему удастся обвести своих начальников вокруг пальца, но куда там: кому под силу соперничать с ними в хитрости и коварстве? Они знали тьму уловок, с помощью которых завлекали свою жертву все глубже в трясину предательства, чередуя угрозы и поощрения, ласку и таску, играя то на самых возвышенных, то на самых низменных чувствах попавшего к ним в лапы человека. А когда тот спохватывался, было уже поздно. Его совратил с пути истинного некий Жозелли Н'Донго, бывший владелец дансинга «Прекрасная Африканка». Когда бы Жан-Луи ни встретил этого человека, тот всегда оказывался при деньгах и уверял Жана-Луи, что нет ничего легче, чем набить себе карманы. Он доверительно сообщил, что ему самому чудесным образом помог индусский профессор Кришнараджа, что он всем обязан этому чудодею. Не кто иной, как Жозелли Н’Донго, и убедил Жана-Луи послать этому профессору все данные, необходимые для составления гороскопа, и вызвался сам их переправить. А через месяц — полтора этот двуличный мерзавец объявил, что гороскоп на его имя наконец получен и что, согласно этому гороскопу, в его судьбе ожидается решительная перемена в лучшую сторону, если он согласится поступить на государственную службу. Тогда Жан-Луи сказал: «Ладно, я буду готовиться к экзамену», на что Н’Донго заявил: «С какой это стати тебе, уроженцу Кола-Колы, готовиться к экзаменам, словно какому-нибудь деревенскому олуху? Лучше заходи ко мне завтра, я представлю тебя одному человеку, и он безо всякой волокиты устроит тебя на службу…»

Так он и познакомился с комиссаром Маэстрачи, который вербовал осведомителей, обещая, если они хорошо себя зарекомендуют, принять их в качестве младших инспекторов — даже тех, кто не получил никакого образования: экзамены проводил он сам, так что ему ничего не стоило подтасовать их результаты, если он видел, что напал на подходящего человека. А «подходящий» на его языке значило одно — подходящий для роли полицейского осведомителя.

Судьи назвали Жану-Луи несколько имен, и он подтвердил, что все это мамлюки-доносчики, за исключением двух или самое большее трех имен, услышав которые, он отрицательно покачал головой.

— Но ради чего ты пошел на все это? — спросили у Жана-Луи. — Ради чего?

— Я все повторял себе, — ответил Жан-Луи, охваченный каким-то лихорадочным красноречием, — я все повторял себе: «Неужели ты родился для того, чтобы весь свой век маяться, как твой горемыка отец? Нет, ты появился на свет, чтобы наслаждаться радостями жизни, а не гнить в этой клоаке, что дымится под солнцем, как болото в джунглях, в то время как от нее до Фор-Негра рукой подать».

— Ты и сейчас так думаешь?

— Я умоляю, сохраните мне жизнь, не убивайте меня, и я не останусь у вас в долгу. Нет, теперь это немыслимо, я не могу больше выносить такую жизнь, слишком гнусной она мне кажется. Знаете, я был знаком с одним человеком, таким же горемыкой, как мой отец, он лет десять пытался получить водительские права, да так и не получил и, надо полагать, никогда не получит. И это вы называете жизнью? А вот мне понадобилось всего два месяца, чтобы заиметь права. Разве это справедливо? И разве заставишь парня, который может пробить себе дорогу в Фор-Негр, похоронить себя заживо в этой преисподней нищеты и отчаянья?

— Мы судим тебя не за то, что ты рвался вверх, а за то, что ты хотел добиться успеха любой ценой, заплатить за него чужими страданиями.

— Возможно, но разве я знал, что делал? Разве осуждают на смерть ребенка, который нечаянно, во время игры, убил своего брата? Так неужели вы казните человека, который не знал, что делал?

Хотя губернатор все не решался объявить дату провозглашения независимости, ни для кого в Фор-Негре и прилегающих к нему районах, вроде Кола-Колы, не было секретом, что это событие должно вот-вот произойти, так что напряжение все нарастало. В главном пригороде об этом свидетельствовало обилие листовок и надписей на стенах и тротуарах, состоящих всего из двух наспех выведенных слов; «Remember Ruben», а то и просто из двух букв: «R.R.». Потом эти надписи наводнили в свой черед стены и тротуары белого города. И наконец, ко всеобщему культу великомученика присоединились сначала владельцы легковых и грузовых машин Кола-Колы, потом автомобилисты других африканских пригородов Фор-Негра, переиначив на свой лад лозунг «Помни Рубена»: на языке автомобильных сигналов он превратился в три коротких и два длинных гудка. Часом всеобщей молитвы был полдень, а поскольку наручные часы водителей показывали время с разницей в добрых пять минут, в течение всего этого промежутка вся Кола-Кола, а иной раз и весь округ Фор-Негра оглашался призывом «Помни Рубена», похожим на тоскливый вой собак, оплакивающих покойника.

Новости, которые, переходя из уст в уста, докатывались из глубины страны, в особенности из Ойоло — от него до Фор-Негра было четыреста километров по железной дороге, — тоже причиняли немало беспокойства властям колонии, с которыми, к удивлению африканцев, премьер-министр нового независимого правительства Баба Тура решил — окончательно и бесповоротно — действовать заодно. Говорили, будто над западными густонаселенными провинциями страны постоянно летают самолеты, стараясь запугать тамошних жителей и положить тем самым конец все нараставшим среди них необычным волнениям. Бронетанковые соединения, высадившиеся в порту соседней колонии и продвигавшиеся с юга к Фор-Негру, уже проникли на территорию страны. Они должны были потопить в крови любую попытку захвата власти красными и рубенистами, которые, как внушало всем радио, давно уже ждут момента, чтобы устроить резню среди мирного населения.

Даже самые проницательные и хладнокровные руководители подполья Кола-Колы с трудом разбирались в измышлениях официальной пропаганды и в сообщениях, передаваемых по так называемому «африканскому телеграфу», которые нельзя было рассматривать как полностью неправдоподобные, хотя они и доходили в искаженном виде… Как только спускалась ночь, большинство африканцев наглухо запирали двери своих лачуг. Не желая возвращаться домой в сумерки, подвергать себя риску открытого насилия на улицах, приходящая прислуга перестала каждодневно появляться в центре Фор-Негра, в семьях, дававших ей работу. Даже Джо Жонглер, который мог добираться до школьного городка обходным путем, предпочитал отсиживаться в Кола-Коле, боясь пропустить решающие события, которые, как ему казалось, должны были вот-вот произойти.

И в самом деле, спустя несколько дней после допроса Жана-Луи Постоянной комиссией НПП прошел слух, что Ураган-Вьет то ли уже проник в предместье, то ли собирается туда проникнуть. Спешно собравшись на совещание, Постоянная комиссия приняла необходимые меры для отражения возможного рейда воинских частей Фор-Негра. Стратегически важные пункты, которыми могли воспользоваться для налета на пригород диверсионные отряды негрецов, были заняты вооруженными группами хорошо обученных сапаков, которым в случае нападения могла быть оказана незамедлительная поддержка. Руководителей подполья не особенно беспокоила нехватка оружия и неопытность защитников предместья и их командиров: они полагали, что, не сумев воспользоваться преимуществом внезапного нападения, которое является залогом успеха в такого рода операциях, атакующие решат, что попали в ловушку, и вынуждены будут отступить.

Мор-Замбу спрятали в укромное место из опасения, как бы негрецы, проведав, что у Ураган-Вьета есть в Кола-Коле брат и брат этот слывет убежденным рубенистом, не вздумали захватить его в качестве заложника или устроить возле его дома засаду, в которую мог угодить Ураган-Вьет, если он захочет свидеться с Мор-Замбой. Ведь стало известно, что среди прочих причин, побуждавших Ураган-Вьета проникнуть в Кола-Колу, было желание повидать брата, к которому он питал глубокую привязанность и с которым не виделся по крайней мере лет восемнадцать.

Жонглер заперся вместе со своим другом, горя желанием собственными глазами увидеть Ураган-Вьета, а то и пожать ему руку. Но человек он был непоседливый, не привыкший торчать взаперти, любящий движение, зрелища, сильные ощущения — словом, все, чего он теперь был начисто лишен, так что развлекаться ему пришлось только беспрестанной болтовней.

— Если этот Ураган-Вьет не приходится тебе братом, — донимал он Мор-Замбу, — то кто же он тебе в конце концов? Почему ты не хочешь мне этого сказать? Ведь я уж который раз тебя спрашиваю.