Фэнтези-2011 - Сергей Булыга

Ее сбивали с ног, но она поднималась вновь, стараясь лишь не быть затоптанной толпой. Никто никому не помогал. Какой-то торговец гнал телегу, решив, видимо, что принц впустит его в замок, если у него будет с собой достаточно добра. Хвостик успела отскочить, но женщина, с которой она разминулась чуть раньше, не успела. Попала прямо под лошадь, а потом под колеса телеги. Торговец даже не остановился посмотреть на свою жертву, оставленную на мостовой с разбитым черепом.

Испугались.

Взбираясь на стену, девушка с особой остротой ощущала камень под своими пальцами. Холодный, мокрый и шершавый, он успокаивал, придавал сил, возвращал ощущение жизни, которое начинало покидать ее в хаосе общего ужаса. Хвостик всхлипнула от неожиданно острых ощущений, которые разом вернули ей не только вкус к жизни, но и страх потерять эту жизнь.

От сапожника к броннику, от ювелира к алхимику, от прачки к щелочнику по городу катился слух о чудовищах, осадивших город.

Они не знали, что настоящие чудовища давно уже находятся по эту сторону стен. Никому из них не пришлось, как ей, умолять равнодушных стражников, не желающих открывать ворота и пропустить ее к страдающему брату, никто из них не совал в руки караульных последние сбережения и не проклинал смеющихся солдат, отобравших все до единого грошика, а потом грубо отпихнувших прочь. Никому не довелось терпеть противные «ласки» караульного офицера, который, воспользовавшись ей, со сладкой улыбкой развел руками, отвел глаза, а затем приказал бросить девушку в застенок на пару дней, чтобы остыла…

Она даже не удивилась, когда сквозь морось дождя увидела его фигуру. Она всегда знала, что он вернется. Не таким человеком был ее брат, чтобы отступить… Но, увидев его, Хвостик не смогла удержать дрожь страха и жалости. Несмотря на свою слепоту, несмотря на то что окровавленная повязка закрывала его выжженные глаза, брат двигался так, будто все еще видел.

Дождь неожиданно стих, опал, ударился брызгами о землю и камни, оставив после себя кристально прозрачный воздух. И Хвостик машинально закрыла рот рукой, чтобы удержать рвущийся крик ужаса.

Из исчезающей пелены выступали те, кто шел за ее братом. Уродливые великаны севера. Болотные тролли. Ей померещились даже кровавые подлунники. Гоблины. Волколаки. Приозерные кошмары, виденные только на картинках.

Из тумана выступали новые и новые ряды осаждающих.

Баньши реяли над скрюченными ходунами. Темные древни несли на себе сатиров. К городу устремились все известные твари мира.

И среди них был только один человек — ее брат. Ее слепой, искалеченный брат. И, к горечи сестры, он великолепно вписывался в наступающую армию.

Сбежали последние, самые смелые и глупые стражники, и Хвостик поняла, что осталась на стене одна — как будто только она должна была оборонять город от угрозы.

Но и она не собиралась его защищать.

— Прости, братик, — тихо прошептала она.

К городу неслась орда, несущая ему искупление. Но никто из чудовищ по эту сторону стены не хотел видеть, что из леса вышло добро. Всепрощающее, очищающее и неудержимое.

Сестра это видела. И думала, что не заслужили искупления ни город, ни чудовища внутри него.

Она — точно не заслужила.

ДИТЯ МРАКА

СЕРГЕЙ БУЛЫГА

ДВЕ СОСНЫ

По человеческим законам меня судить нельзя, потому что я не человек. Меня ведьма в ступе высидела, вот как! Самая настоящая ведьма: кривоногая и косоглазая, горбатая. Конечно, я понимаю, нехорошо о ней так говорить, даже если это правда, потому что она же мне вроде как мать родная. Даже не вроде, а на самом деле. И она меня не только родила, то есть высидела, но еще и после обо мне много заботилась: выкормила меня, на ноги поставила и научила ходить, говорить и еще много чему другому, но об этом остальном вам лучше покуда не знать. То есть покуда я вам сам про это не проболтаюсь. А мне пробалтываться есть много о чем!..

Но я осторожный, и этому меня тоже эта ведьма, то есть моя мать родная, научила. Теперь о ней вам все понятно. А кто был мой отец? Сразу честно скажу: я его никогда не видел (или видел, но не знал, что это он), и мать мне про него никогда ничего не рассказывала. Значит, я думаю так, это был какой-нибудь леший. У нас же их сколько хочешь! Бывало, помню, возвращаешься домой, а уже какой-нибудь из них сидит за нашим столом, и почему-то обязательно на моем месте, и выпивает и закусывает. А что! Мать у меня всегда была гостеприимная, у нее всегда был этого запас: мухоморная настойка, очень крепкая, и волчьих ягод миска. Почему-то, я заметил, эти лешие всегда только такое любят.

А меня ни один не любил! Как только в хату зайдешь, так гость сразу рожу воротит. Ну, или если даст, скажем, орехов, так как будто в невозвратный долг. А я, в лесу живя, будто этих орехов не видел! Но ничего, я каждый раз думаю, мне и твои орехи пригодятся! Пойду, сяду к себе в угол, начну эти орехи грызть. И на третьем, ну, самое большое, на пятом орехе гость, как будто шило ему в зад, подскочит — и за шапку, и говорит, что у него дела, на посошок стопарик маханет — и пошел вон! Вот как ему его орехи! Или еще что другое, любой гостинец на это годился. Или, если ничего совсем не даст, я тогда просто сяду, смотрю ему в ухо, смотрю, смотрю…

И он опять подскочит, и начинает собираться, и пойдет. А если буду смотреть в рот, тогда подавится. Бывало и такое. Поэтому гости меня не любили. А мать? А что мать! Она же меня высидела. Я ей был любого лешего дороже, я же это знаю. Она же меня очень берегла.

И доберегла лет до пяти, наверное. Или даже до семи. А точно я сказать не могу, потому что не знаю, не считал. Но дело не в этом. А в том, что…

Да! Вот совсем забыл! А жили мы вот где и вот как: была у нас такая небольшая, но очень уютная хатка в одном укромном месте на полянке, полянка на сухом пригорке. А вокруг болото. Даже прямо гиблая дрыгва, непроходимое, страшное место. Для посторонних, конечно. А я там все с закрытыми глазами знал, на ощупь и на запах различал даже еще тогда, когда мне было этих самых лет пять или семь. И это я не кругами хожу, не надо на меня наговаривать! Сейчас будет самая суть, приготовьтесь.

И теперь так. Было это весной, когда снега уже не было. Вот мать однажды села в ступу и куда-то улетела, а я остался один дома. Я так часто оставался, а она так часто улетала по своим всяким делам, я в них не совался, потому что тогда был еще мал. Я и теперь не суюсь, но уже по другим причинам.

Но к делу! Вот улетела мать, а я остался. День я один, два один, три один…

И стало мне скучно. Эх, думаю, пойду в болото! И пошел. Пошел и перешел через болото дальше к людям, то есть в их людской лес. Я людей и раньше видел, но они мне тогда (как, честно скажу, и сейчас) были совсем почти неинтересны. И тогда было так: я хожу по лесу, собираю себе ягоды, а там тогда было много прошлогодней клюквы. Вижу, люди тоже ходят, собирают. На меня они особенно не смотрят. Ну, думают, мало ли откуда он, может, из другой деревни. Я же был хороший мальчик, а не леший, и брал только клюкву, а не какую-нибудь волчью ягоду, в чем тут меня заподозришь? Поэтому я так среди них походил бы, походил, как и раньше, бывало, хаживал, и вернулся бы как ни в чем не бывало домой.

Но тут меня как будто леший обошел. А может, так оно и было. Потому что я вдруг почему-то стал сам не свой. Я же к людям раньше даже близко не подходил. А тут леший меня, что ли, дернул?! И я подошел. А там такие же дети, как я, и тоже собирают съедобные ягоды. Ну, и я давай с ними вместе собирать. И, чую, вместе интересней, веселей! А после так же вместе с ними, тоже чтобы было веселей, пошел домой…

К ним, конечно, не к нам же! К нам мне мать строго-настрого запретила водить кого бы то ни было. Тут, говорила, и без этого от одних леших нет отбою. Вот я к себе и не повел. Но, правда, она же еще говорила, чтобы я к чужим, а особенно к людям, не смел даже носу совать!

А я взял и сунул. Я же говорил уже, леший меня тогда попутал. Отомстил за орехи. И я пошел, пошел, пошел…

И пришел в деревню. Название ее Кулички, а хозяева ее господа Войцеховичи. Это так было тогда. Да и какое мне тогда было до этого дело?! Я же не к Войцеховичам пошел, а с теми детьми, обыкновенными мужицкими, в их обыкновенную мужицкую хату. А дело было уже к ночи, в хате было темно. Потому что какие там могут быть окна? И какие еще свечи? Лучина, и то не всегда. Но тогда лучина была, врать не стану. Но все равно было очень темно. Вот я и зашел к ним запросто, никто у меня не спрашивал, кто я такой. Посадили нас всех вместе ужинать. Это значит: поставили на стол миску с кашей, бросили охапку ложек и велели начинать. Эти сразу их похватали и принялись есть. Они же привычные! Но у меня тоже было хорошее воспитание, меня же мать учила никогда не теряться, а повторять за другими, особенно за теми, кто из этих других лучший. И поэтому я тогда тоже беру ложку и тоже лезу вперед, и еще свободный локоть выставляю… Ну, и всё такое прочее. И очень ловко у меня это получилось. Так ловко, что даже их отец, хозяин этой хаты, засмотрелся на меня, залюбовался. А после говорит хозяйке: