Черчилль. Молодой титан - Майкл Шелден

К концу путешествия Черчилль и сам был поражен, какие пространства они преодолели за такой короткий срок. За четыре месяца он оставил за спиной более девяти тысяч миль территории с самыми различными климатическими условиями. Уинстон вернулся в Лондон в середине января 1908 года. Во время африканского вояжа его не затронули опасности, которым подверглись другие путешественники. Он не заразился малярией, не страдал от сонной болезни, что было в порядке вещей в Восточной Африке. Уинстон остался жив и здоров, хотя, отправляясь в поездку, вовсе не был уверен в таком благополучном исходе. Однако без несчастий он путешествовал только до Хартума, где его слуга Джордж Скривингс, работавший на него в Лондоне, внезапно заболел холерой и умер на следующий день.

Черчилль был подавлен случившимся. Склонившись над могилой своего слуги, он невольно подумал, что болезнь могла настичь и его самого. Эти похороны вызвали в памяти другое столь же печальное событие в Судане. «На следующий день после битвы под Омдурманом, — вспоминал он, — нам предстояло похоронить тех солдат 21-го уланского полка, которые ночью умерли от ран [29]. И вот теперь, через девять лет… мы снова оказались в этих печальных местах, где пролилось столько крови. Я остановился возле могильных холмов. Желтые лучи заходящего солнца освещали пустыню, молчание которой нарушил только погребальный залп из ружей».

Богатство империи и необыкновенные ресурсы, которые еще только предстояло использовать, заставили Черчилля вновь вспомнить ту ночную прогулку с Эдди по трущобам Манчестера. И снова он не мог не задавать себе тот же самый вопрос: почему Британия вкладывает столько денег в заморские страны, когда ей есть чем заняться дома? Масштаб огромной державы, конечно, весьма привлекателен и воодушевляет больше, чем устранение неприглядных сторон этой самой власти. Вражда с консерваторами открыла ему глаза на массу вещей, мимо которых он прежде проходил, не задумываясь о них. Тори отшвырнули его настолько далеко от своего лагеря, что он невольно стал мыслить более радикально — во всяком случае, по стандартам тори.

Время, когда следовало приступать к решительным действиям, подошло вплотную. Кэмпбелл-Баннерман не явился на открытие заседаний парламента 29 января 1908 года. Болезнь сердца приблизилась к финальной стадии. Многие пришли к выводу, что весной он должен уйти в отставку. Размышляя над тем, кто войдет в новую администрацию, Асквит часто советовался с Черчиллем. В письме от 14 марта Уинстон высказал ему напрямую желание возглавить министерство по делам колоний. Но, добавил он, не меньше вопросов вызывают и социальные проблемы на родине, и ему очень хочется поделиться своими мыслями с остальными членами правительства: «развеять темные глубины невежества. Перед моим мысленным взором встает абрис города, в котором будет иметься все то, что я называю «минимальный стандарт».

В какой-то степени это напоминало реформы, намеченные Беатрис Уэбб и ее друзьями, которые они уже давно продвигали. Уинстон надеялся, что государственное вмешательство позволит ввести и установить в Британии минимальные стандарты жизни, решить вопросы в сфере занятости, в строительстве домов и заботе о пенсионерах. Абсолютно еретические мысли для тори, который покинул партию всего три с половиной года назад. Но они стали продолжением тех выводов, которые он сделал для себя во время путешествия. Чем в больших переменах нуждалась вся империя, тем более ему не терпелось начать реформы с Англии.

Вся разница между позицией Черчилля и другими реформаторами-радикалами заключалась в том, что он делал упор на личности более, чем на государстве. Он не испытывал ни малейшей симпатии к продуманным по шагам теориям, запутанным, силовым бюрократическим планам и методам. Найти соответствие между правами и обязанностями, а также «минимум» государственного вмешательства — таким ему виделось решение. «Есть какие— то вещи, — писал он в 1904 году, — которые должно сделать государство. Не потому, что государство сделает это лучше всех, а потому что кроме него это никто вообще не сделает».

Некоторые из его друзей-либералов находили несколько странным, что бывший консерватор, сын Бленхейма воспылал интересом к тому, чтобы сделать жизнь низших слоев лучше. К таковым относился, например, Чарльз Мастерман — член парламента, того же возраста, что и Черчилль, уже написавший книги о жизни в трущобах «Из пропасти». Он провел неделю с Уинстоном за городом, а потом описал, как тот, жестикулируя, расхаживал по комнате из угла в угол, излагая свои планы. Он был полностью поглощен бедняками, о существовании которых Уинстон только что узнал. Поздно ночью Черчилль признался, без всякой самонадеянности: «Иногда мне кажется, что я должен взвалить на свои плечи весь мир».

Вайолет Асквит истосковалась по разговорам с Черчиллем, ей очень хотелось обсудить с ним те вопросы, что не давали ему покоя, но она не могла поехать за город из-за болезни. В конце января Вайолет вдруг ослабела, сильно кашляла, и Марго считала, что падчерица нуждается в длительном отдыхе. Поэтому Вайолет следует отправить на несколько недель в Швейцарию или Италию. Пожить отдельно было полезно не только для Вайолет, но и для Марго. Им становилось все труднее и труднее вдвоем, напряжение нарастало, поскольку обе с нетерпением ждали того момента, когда Асквит станет премьер-министром. Вайолет спорила — ей очень хотелось остаться в Лондоне в такой ответственный момент и следить за последними сводками состояния здоровья Си-Би. Но Марго настаивала на скорейшем отъезде за границу и не слушала никаких возражений Вайолет.

Асквит не вмешивался, пытаясь сохранить мир в семье, хотя противостояние двух женщин сильно утомляло его. Дочери он написал теплое проникновенное письмо, уверяя ее: «Не жалей о том, что тебя не будет в этот момент здесь», и добавлял: «Мы с тобой уже столько вместе пережили». Они постоянно обменивались письмами и телеграммами. Вайолет напоминала ему, что он должен приложить все силы и ввести Черчилля в кабинет министров. «Ты должен это сделать для Уинстона», — писала она.

«Не беспокойся насчет У., — успокаивал ее отец. — Мы сделаем для него все возможное, пока тебя не будет».

Уинстон знал, как ему позаботиться о себе, и в этот момент ему предстояло совершить шаг, который значил для его дальнейшей жизни много больше, чем продвижение в кабинет министров. В один из дней в середине марта он пришел на ужин в особняк на Портленд-плейс, 52, принадлежавший леди Сент-Хелиер. Эта светская дама держала дом открытым, и через него прошел такой неиссякаемый поток гостей, что писательница-романистка Эдит Уортон назвала особняк «автоматической машиной для приемов». У леди Сент-Хелиер был экспансивный характер, ей нравилось смешивать самых разных людей за столом, и рядом с какой-нибудь знаменитостью могли сидеть и такие, о которых не было известно ничего примечательного.